MИHИCTEPCTBO BHУTPEHHИХ ДEJI

 

 

 

С. П. Безносов

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Санкт- Петербург

2004

 

 

 

ББК 88.37

Б39

 

 

Научный редактор — доктор юридических наук,

профессор, начальник Санкт-Петербургского университета МВД России,

генерал-лейтенант милиции В. П. Сальников.

 

 

Безносов С. П.

Б 39 Профессиональная деформация личности. — СПб.: Речь, 2004.-272с., ил. ISBN 5-9268-0258-Х

 

В книге проанализирована чрезвычайно актуальная, но до настоящего времени малоизученная проблема профессиональной деформации лично­сти. С привлечением обширного теоретического материала рассматрива­ются три основных направления исследования данной тематики,

Книга будет интересна специалистам различных отраслей, сталкива­ющимся с этой проблемой по роду своей деятельности.

 

БКК 88. 37

 

 

 

©Издательство «Речь», 2004.
© С. П. Безносов, 2004.
I8ВN 5-9268-0258-Х

© П. В. Борозенец, оформление, 2004.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

            ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Введение.................................................................................. 5

Глава 1 ДЕЯТЕЛЬНОСТИЫЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ ЛИЧНОСТИ

1.1. Что такое «деятельность»..........................................................................14

1.2. Структура акта деятельности....................................................................25

1.3. Человек как субъект профессиональной деятельности ........................36

1.4. Ограниченная предметность подхода субъекта к объекту труда как

непременное свойство профессионализма...............................................................41

1.5. Предмет профессиональной деятельности как фактор деформации сознания личности.....................................................................................................45

1.5.1. «Ненормальный» человек как предмет труда.....................................69

1.5.2. Влияние предмета труда на психику работника.................................76

1.6. Средство, способ и способности как факторы деформации..............87

1.7. Что такое деятельностные нормы............................................................95

1.7.1. Усвоенная технология как фактор деформирования личности......108

Резюме.............................................................................................................114

 

Глава 2 ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

2.1. Профессия и личность................................................................... 121

2.2. Профессиональная этика и деонтология как регуляторы жизни ………………………………………………………………………….131

2.3. Связь личности и профессионала в индивидуальности..............147

2.4. Что такое целеполагание.................................................................161

Резюме.....................................................................................................171

 

Глава 3 ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ ЛИЧНОСТИ

3.1. Разделение труда как общий фактор профессиональной деформации.....174

3.2. Специфика труда как частный фактор профессиональной деформации.190

3.3. Признаки профессиональной деформации в некоторых массовых отраслях труда...................................................................................202

3.3.1. Медицинские работники.............................................................206

3.3.2. Сотрудники правоприменительных органов..............................214

3.4. Классификации признаков профессиональной деформации...........235

3.5. Причины профессиональной деформации личности....................238

Резюме…………………………………………………………………...249

Заключение..............................................................................................254

Список литературы.................................................................................265

 

Что сделала со мной моя профессия ?!

Р. М. Загайнов

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Настоящих профессионалов в каждом типе трудовой деятель­ности крайне мало. Большинство людей занимает промежуточное положение между дилетантами и опытными работниками. После профессиональной адаптации и получения минимально необходи­мых знаний и умений многие работники удовлетворяются достиг­нутым уровнем подготовки и просто не желают подчинить всю свою жизнь узкой специализации. Достаточно сказать, что сравнитель­ный анализ отечественных средств массовой информации доказы­вает, что само слово «профессионал» стало часто употребляться в качестве требования к сотруднику лишь последние 15-20 лет.

Настоящего профессионала, достигшего высот в своей специ­альности, можно узнать по следующим признакам: постоянная готовность к работе, вечное недовольство собой, стремление к дальнейшему самосовершенствованию, особая энергетическая одержимость в овладении мировых вершин и установлении рекор­дов в специальности, предельная сосредоточенность на деле. Их отличают повышенные требования к себе и коллегам, критичность и непримиримое отношение ко всему, что мешает работе, доб­ровольные самоограничения в образе жизни, в удовлетворении некоторых потребностей, интересов, в сужении круга общения, безразличие ко всему постороннему, ощущение драматического разрыва между собой и окружающими, их непонимания (профес­сиональное одиночество). Непременный атрибут специалиста — это узость и глубина подхода к своему предмету труда.

Проблема влияния профессии на личность периодически воз­никает в фокусе внимания исследователей, но до настоящего вре­мени остается актуальной и недостаточно разработанной. Об этом писали еще древние философы, но особенно часто эта проблема обсуждалась в конце XIX и начале XX века, когда в основном уже отпочковались от философии все основные отрасли науки со своими предметами исследований, понятийными и терминологическими аппаратами, средствами познания окружающего мира. (С 1879 г., с момента открытия психологической лаборатории В. Вундта в Лейпциге, официально ведет отсчет вся психологичес­кая наука.)

С этого же времени признанная ранее большинством ученых «единая» философская онтологическая картина мира распалась на множество отдельных «сциентских» мировоззрений, а классичес­кая философия во многом утратила свою управленческую и ин­тегрирующую функцию, перестала играть методологическую роль. Отныне каждая из наук старается вырабатывать свою собственную «научную методологию», беря тем самым на себя обслуживающую функцию определенной отрасли деятельности.

Уже многие энциклопедисты осознали пагубность мировоззрения, ограниченного рамками лишь сугубо научно-профессиональ­ного взгляда. В последующем крупные психологи также неоднок­ратно уделяли внимание этой проблеме. Она получила свое отдель­ное название — проблема взаимосвязи деятельности личности, профессии и сознания. Многие подчеркивали важность и актуальность ёе более детального и конкретного исследования, точного анализа существующего мира профессий, разделенного и продол­жающего специализировать-ся мира труда. При этом каждый раз они подтверждали недостаточность теоретико-методологической разработанности темы.

Например, еще в 1940 г. С. Л. Рубинштейн отмечал как особен­но важный и актуальный фактор: «преодоление абстрактного фун­кционализма и переход к изучению психики в конкретной деятель­ности, в которой она не только проявляется, но и формируется» [145, т. 1, с. 8]. Позднее В. Н. Мясищев, подчеркивая важность кон­кретики изучения взаимосвязи между личностью и субъектом де­ятельности, говоря о том, что «психология безличных процессов должна быть заменена психологией деятельности личности, или личности в деятельности» [123, с. 7].

Исследователи и поныне обсуждают данную проблему. Е. А. Кли­мов в своей последней книге утверждает: «Область психологичес­кого изучения профессий освоена психологами, надо признать, еще мало» [89, с. 369].

А. Л. Свенцицкий, подводя итоги анализа многих исследований личности и деятельности, пришел к такому выводу: «Проблема "профессиональной деформации" почти совершенно не изучена, хотя представляет значительный интерес и в теоретическом, и в прикладном плане. Одна из важнейших задач (...) состоит в фор­мировании гармонично развитой личности, а не однобокого про­фессионала. Но чтобы эффективно решать эту задачу, необходи­мы компетентные рекомендации со стороны психологов, а их мож­но дать, лишь тщательно изучив феномен "профессиональной деформации". Исследования этого феномена должны проводить­ся на стыке социальной психологии труда и дифференциальной психологии, поскольку закономерно возникает вопрос о соотно­шении индивидуальных различий работников с их подверженнос­тью "деформирующим* воздействиям профессиональной роли"» [147, с. 40].

Мы согласны с сотрудником пенитенциарных учреждений Б. Д. Новиковым, который в диссертации «Психологические осо­бенности возникновения профессиональных деформаций сотруд­ников исправительных учреждений» пришел к выводу: «Исследо­вания по этой проблематике искусственно выпали из поля зрения ученых. Лишь отдельные энтузиасты в разное время продолжали эти исследования, результаты которых были засекречены. Только в последние годы все более остро заговорили об отклоняющемся поведении офицеров МВД, об их профессиональной пригодности и деформациях» [126, с. 10].

В трудах многих выдающихся психологов достаточно полно исследованы психологические вопросы о связи категории деятель­ности и личности. В меньшей степени разработаны проблемы вза­имосвязи отдельных, частных видов деятельности — учения, игры, познания, общения и труда в рамках конкретных профессий. Име­ется ряд работ о влиянии труда на свойства личности и множество конкретных исследований этой взаимосвязи в отдельных отраслях. В них обнаружены многочисленные существенные взаимо­связи между содержанием определенного труда и типичными качествами личности деятеля. Однако многие из этих работ отлича­ются значительным разнообразием в подходах и концептуальных схемах изучения. Зачастую полученные в одной отрасли труда ре­зультаты трудно сопоставимы с результатами других авторов.

Поэтому существует актуальная необходимость детально проана­лизировать роль профессиональной деятельности, в отличие от дру­гих ее видов, в процессе (де)формирования личности работника. Следует разработать единую и общую технологию подобных эмпи­рических и прикладных психологических исследований, пригодных для всех конкретных отраслей профессиональной деятельности.

Ранее в науке хорошо были осознаны и исследованы взаимосвя­зи между субъектными и сугубо индивидными характеристиками людей-профессионалов. Эти взаимосвязи достаточно полно иссле­дуются в производственной медицине, гигиене, санитарии, в рабо­тах по технике безопасности труда. Эффекты этой взаимосвязи от­ражают только психофизиологический аспект существования инди­видуальности специалистов и проявляются в профессиональных заболеваниях преимущественно соматического характера.

В нашей работе мы впервые осознанно направляем внимание профессиоведов на психологический аспект влияния профессио­нального труда на личность работников (рис. 1). Мы подчеркива­ем необходимость исследований различных профессиональных деформаций, в которых выражаются взаимосвязи между субъект­ными и именно личностными параметрами профессионалов. При­зываем сместить фокус исследований профессиоведов с сугубо соматической проблематики на психологическую тематику.

Отчасти и из-за недостаточной теоретической проработанно­сти данной проблемы, а также из-за сугубо практической необхо­димости дальнейшего совершенствования работы с людьми в осо­бых профессиональных сферах мы посвятили свое исследование проблеме профессиональной деформации, считая ее актуальной.

Справедливо пишет Е. А. Климов: «Если существуют законо­мерно воспроизводящиеся факты профессиональных особеннос­тей в представлениях об окружающем мире, о субъекте, важно их описать и учитывать в связи с проблемой оптимизации межлюд­ских отношений, анализа и разумного преодоления конфликтов в сфере труда» [89, с. 258]. С ним согласен Г. В. Суходольской: «Од­нако влияние труда на работника редко принимается во внима­ние. (...) Это влияние должно обеспечивать развитие психики человека, а не регрессию и деградацию» [131, с. 63].

 

8

 

 

            Профессиональная деятельность оказывает более мощное (де)-формирующие воздействие на личность работника по сравнению с непрофессиональными видами деятельности и приводит к не случайным, но закономерным различиям в профессиональных типах личности. Профессиональная деформация личности — это объективное явление, негативные эффекты которого могут быть элиминированы только посредством других, непрофессиональных факторов (социализации, воспитания и т. п.). Это процесс и ре­зультат влияния субъектных качеств человека, сформированных в соответствии со спецификой определенного профессионального труда, на личностные свойства целостной индивидуальности работника-профессионала.

В пространстве профессиональной деятельности человек про­являет лишь свои сугубо субъектные качества — специальные спо­собности и знания. Личностные же свойства он волен проявлять только в «околодеятельностной» области.

В каждой профессии существуют свои комплексы психотравмирующих факторов, имеющих как общую, так и специфическую природу. Точное определение последних требует конкретных эм­пирических и экспериментальных обследований в целях их обна­ружения для формирования программы мероприятий по профи­лактике профессиональной деформации личности.

Наиболее глубокие негативные поражения личности работника свойственны профессиям типа «человек - ненормальный человек».

Определение сущности профессиональной деформации зави­сит от качественного содержания используемых исследователем понятийно-мыслительных и концептуальных средств.

Наиболее общего понимания сущности и специфики профессиональной деформации, ее динамики и психологических механизмов можно гарантированно достигнуть при комплексном использовавши следующих понятийно-мыслительных средств: аппаратов теории нормативного описания деятельности, теории индивидуальности и теории профессиональной этики и деонтологии.

Среди факторов профессиональных деформаций надо выделять общие и частные. К общим факторам относятся объективное разделение социального труда и принципиальная ограниченность внутренних ресурсов отдельного человека-деятеля.

Из-за влияния общих факторов профдеформации каждый специалист способен в профессиональном труде реализовывать лишь субъект-предметный подход к предмету своего труда. Предметность подхода специалиста — это обязательный атрибут профес­сионализма.

Субъект является носителем и хранителем особых — деятельностных - норм (цель, план, программа, технология, проект, метод и методика, подход и принципы профессионального труда), а лич­ность — норм этики и деонтологии. Деятельностные нормы при­званы регулировать активность человека в подпространстве профес­сиональной деятельности, а нормы этики — вне этой сферы.

Нормы профессиональной этики и деонтологии играют роль дополнительных оснований для конкретизации деятельностных норм в ситуациях «усматривания».

Психологический механизм профессиональной деформации мо­жет адекватно анализироваться с позиций процессов согласования, борьбы или конфликта между субъектом и личностью как компонен­тами единой структуры индивидуальности по поводу соотнесения этих норм применительно к особенностям конкретной ситуации. Ошибочные действия этого механизма проявляются в неадекват­ном переносе сугубо деятельностных норм как регуляторов актив­ности профессионала в подпространство «жизни его личности» - сферу личностного общения, поведения, быта, делового общения с представителями других профессиональных цехов и мировоззрений.

Технология конкретного психологического исследования раз­личных профессиональных деформаций личности в определенной отрасли труда заключается в последовательном анализе того спе­цифического содержания всех компонентов структуры акта дея­тельности, которые соответствуют особенностям данной профес­сии, и их влияния на личность работника.

Эти идеи позволили впервые получить следующие результаты:

1. Комплексно сформулирована новая предметная область исследований профессиональной деятельности и формирова­ния целостной индивидуальности работника в ней.

2. Реализован междисциплинарный подход к исследованию вза­имосвязей между профессией и типом личности специалиста.

3. Предложена новая классификация профессиональных деятельностей, которая, в частности, позволила определить и исследовать новый тип профессий — «человек - ненормальный человек».

4. Составлены психологические портреты проявления профессиональных деформаций личности в некоторых массовых отраслях труда.

5. Впервые сформулирован и апробирован специальный концеп­туальный аппарат для реализации новых исследовательских проектов профессиоведческо - психологического характера.

6. Предложена единая технология психологических исследований профессиональных деформаций личности в конкрет­ных отраслях трудовой деятельности. Данная процедура на основе однозначных критериев позволит вести поиск специ­фических факторов, причин, признаков, уровней и этапов профессиональной деформации, которые присущи определенным профессиям, и сравнивать их между собой.

7. Показана огромная роль усвоенного специалистом искусст­венного языка — понятийно-терминологического аппара­та - и особого профессионального жаргона, которые обслу­живают данную профессию, как фактора формирования мировоззрения личности. Любые понятия и термины с их значениями и личностными смыслами, являясь формой фик­сации специфического группового опыта и раскрывая субъекту отдельные стороны устройства мира, формируют личностное мировоззрение целостной индивидуальности в строго определенном профессиональном направлении.

Впервые предлагается сместить фокус дальнейших исследова­ний проблемы «профессия и личность» с сугубо биологической тематики («профессиональные заболевания») на психологичес­кую - «профессиональные деформации личности». Предложена единая технологическая процедура конкретных исследований, пригодная для всех типов профессий и специальностей. Осуще­ствление исследовательских проектов по данной схеме позволит сравнивать результаты, полученные в разных отраслях профессиональной деятельности. Данная программа гарантирует достиже­ние диагностических, прогностических и профилактических целей изучения эффектов профессиональной деформации по отношению к отдельным специальностям.

Мы предлагаем при организации психологического обеспече­ния трудовой деятельности предусматривать специальный раздел мероприятий по профилактике негативных эффектов профессио­нальной деформации личности. Впервые рекомендуется при со­здании образовательных программ в системе профессиональной подготовки и переподготовки специалистов разных профилей уде­лять особое внимание обучению деятелей культурной мыслительной технологии применения логики восхождения от абстрактного к конкретному и логики систематического уточнения в производ­ственных ситуациях «усматривания».

 

Глава 1   ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ ЛИЧНОСТИ

 

И вспомнился почему-то в эту минуту Ста­нислав Алексеевич Жук, один разговор с ним, один его вопрос, весь смысл которого стал мне ясен сейчас. Он спросил меня:

— А как называется человек, занимающий положение между дилетантом и профессионалом? - Вероятно, себя этот большой тренер настоящим профессионалом не считал. И это мучило его как проклятие профессии, а может быть, и всей прожитой жизни. Сейчас я хорошо понимал его.

«Настоящий профессионал» — не самый ли это высший титул из всех существующих на Земле? И когда он может быть присвоен чело­веку? Ведь, согласно указанным требованиям, человек должен пройти непосредственно сам путь профессионала в деятельности, годами выдерживать соответствующий образ жизни, накопить достаточный опыт осмысления данной деятельности и в результате выработать теоретические концепции, которые, как выясняется, можно шлифовать бесконечно.

 

Р. Загайнов

 

Необходимо подойти к данному явлению прежде всего с точки зрения именно деятельностного, а не натуралистического, фено­менологического подхода. Сущность феноменологического (нату­ралистического) подхода можно выразить известной формулой: «Все предметы, вещи окружающего мира существуют независимо от нашего сознания и даны нам непосредственно через наши ощу

 

рых психика "человека работающего" оказывается искусственно оторванной» [159, с. 5].

О существовании теоретических трудностей в понимании ка­тегорий «деятельность», «труд», «жизнедеятельность» пишут мно­гие авторы.

Например, С. А. Орлов приписывает всем философам понима­ние деятельности как проявление любой социальной активности по отношению к окружающему миру, отождествляя, по сути, по­нятия «активность» и «деятельность». Далее, он считает, что она всегда имеет целесообразный и, следовательно, сознательный ха­рактер, так как ее субъектом может быть только человек, а объек­том — весь окружающий мир. (Но субъектом деятельности может быть и животное, у которого тоже зачатки сознательности. Да и объектом деятельности может быть не только окружающий мир, но и внутренний, субъективный. — С. Б.)

С. А. Орлов, видимо, чувствуя неудовлетворенность выделени­ем только этих признаков деятельности, пишет далее о трудностях определения специфической формы деятельности — труда — и приходит к выводу: «...Но в таком случае любой элемент челове­ческой деятельности заключает в себе момент труда, (...) в том числе и отдых, рекреация» [157, с. 208].

Обосновывая теоретические трудности в этой области, С. А. Ор­лов утверждает, что, «какие бы виды деятельности мы ни выделяли, (...) наша классификация носит условный гносеологический харак­тер. Поскольку жизнедеятельность человека в целом объективно детерминирована и субъективно целесообразна, то любой ее вид обладает одними и теми же атрибутами. (...) И поэтому все виды де­ятельности ценностно равнозначны» [157, с. 208-209].

Следует заметить, что, во-первых, классификация как особая умственная операция носит гносеологический характер и, во-вто­рых, классификация только тогда полезна и необходима, когда она позволяет понять и увидеть, что происходит в жизни. В иных слу­чаях это бесполезная классификация.

Г В. Суходольский, подробно и детально проанализировавший все основные подходы к теоретическому пониманию деятельнос­ти, которые существуют в наше время, классифицировал и сфор­мулировал эти концепции и подходы следующим образом:

n психолого-биологические: Ж. Пиаже;

n общепсихологические: С. Л. Рубинштейн, А. Н. Леонтьев, Б. Г. Ананьев;

n праксиологические: Т. Котарбинский, Т. Томашевский, Я. Райковский, В. Гаспарский;

n профессиографические: Д. А. Ошанин, К. К. Платонов, В. Я. Дымерский, Е. А. Климов и многие другие;

n психолого-педагогические: П. Я. Гальперин, Н. Ф. Талызина, 3. А. Решетова, Н. В. Кузьмина, Н. Г. Салмина, В. Д. Шадриков;

n инженерно-психологические: Б. Ф. Ломов, В. Ф. Рубахин, А. А. Крылов и многие другие;

n социотехнические: В. Я. Дубровский, Л. П. и Г. П. Щедровицкие, Э. Г. Юдин и др. [159, с. 43-44].

Можно добавить к этому перечню и довольно интенсивно разрабатываемую концепцию деятельности, корни которой лежат в общеметодологическом подходе Г. П. Щедровицкого и которая получила психологическую окраску в работах О. С. Анисимова. Это так называемая теория нормативного описания деятельности.

О. С. Анисимов считает, что существует три основных понима­ния термина «деятельность». В первой трактовке рассматривается любой процесс как деятельность. Поэтому говорят о деятельности нервной системы. Вторая трактовка предполагает соотнесение процесса с удовлетворением потребности индивида и личности. Третья, трактовка соотнесена с ситуацией социотехнического характера, с наличием внешнего для индивида требования к преобразованию реальности, а само требование имеет социальное происхождение. «Она предполагает два основных условия превращения процессов человеческого существования в деятельность. Во-первых, это социальное предопределение, или норма. Вне нор­мативного предписания, возникающего "до" его реализации субъектом, нет деятельности. Предписание, будучи порожденным в условиях социальных отношений, не принадлежит отдельному человеку. Оно выступает для человека категорическим императи­вом. Во-вторых, первичные формы предписаний социально-зна­чимого типа рождаются в общении и труде» [9, с. 33-38].

Мы предлагаем по отношению именно к профессиональной деятельности использовать третий, социотехнический вариант понятия. Профессиональная деятельность — это сложное социокуль­турное явление со своей историей, традициями, ценностями, со своим «мировоззрением». Процесс вхождения в это пространство, процесс овладения — это достаточно длительное и сложное явление, требующее от человека определенных «жертв» и многих усилий. Если использовать меткое выражение Гумбольдта, можно сказать, что профессия овладевает человеком, «захватывая» не только его чисто субъектные качества — специальные способ­ности, — но и личностные свойства. При этом человек становится «рабом» своих профессиональных знаний об окружающем мире.

Как справедливо пишет Е. А. Климов, «профессия — это судь­ба, жизненный путь человека, (...) это и образ жизни, и образ мыс­лей, и стереотипы восприятия мира, и социальный тип человека» [89, с. 372].

Некоторые авторы предпочитают широко использовать такое понятие, как «трудовое поведение». Понятие трудового поведения может быть полезным дли анализа явлений профдеформации. Дело в том, что те изменения в личности, которые наступают в человеке из-за профессиональной деятельности, могут проявляться, стро­го говоря, и не в деятельности, а в псевдодеятельности, жизнедея­тельности, поведении, быту. Например, если сотрудник милиции совершает неочевидное изощренное, хорошо замаскированное преступление и при этом «профессионально» препятствует его рас­крытию, то он не занимается профессиональной деятельностью, которая предписана ему должностью. Он демонстрирует другие формы жизнедеятельности, повеления, общения, в которых про­являет и использует те свойства личности, которые появились бла­годаря профессиональному обучению, — профессиональные спе­циальные способности. Хотя и его преступные действия могут быть проанализированы с помощью терминов нормативной теории де­ятельности. Этим занимаются криминалистика, криминология и другие науки юридического профиля.

Нас же в данном случае интересует не сам субъект преступной деятельности, а его личность, деформированная в том числе и благодаря основной профессии. Когда врач, используя свои про­фессиональные знания и умения, квалифицированно изымает органы человеческого тела и подпольно их продает, то это тоже профессиональная деформация. Здесь виноват не сам субъект де­ятельности, а уродливая личность этого врача. Если понятие «субъект» однозначно должно связываться с понятием «деятель­ность», то понятие «личность» — только с понятием «поведение».

И в этом плане предложенное социологами понятие «трудовое поведение» может быть полезным в нашем случае. Рассмотрим подробнее, как трактует это понятие В. И. Верховин. Он справедливо считает, что социальное поведение личности имеет следую­щие модификации социологии: трудовое, производственное, организационное, функциональное, коммуникативное, демогра­фическое, экономическое, нормативное и девиантное поведения; Он справедливо отделяет понятия «трудовое поведение» от трудо­вой деятельности и определяет его так:

— комплекс человеческих актов, поступков и действий, кото­рые соединяют работника с трудовым процессом;

— оно определяет а) направленность и б) интенсивность реа­лизации человеческого фактора в производственной организации;

— оно отражает, с одной стороны, объективную необходи­мость — заданность условий функционирования, проявляющую­ся в довольно жестких рамках производственной ситуации, с дру­гой — оно достаточно свободно, многоальтернативно, определено свободой выбора и создает уровни и иерархию мотивации. Моти­вация связана с конкретным типом личностной активности, диа­пазоном притязаний, которые обусловливают предметно-анали­тический смысл тактики и стратегии поведения. Мера соответствия двух сторон трудового поведения — нормативно заданной и изби­рательной (зависящей от воли индивида) — показывает, каковы его ориентации, степень заинтересованности в согласовании сво­их действий с целями организации;

— сознательно реализуемый комплекс действий и поступков работника, связанных с синхронизацией профессиональных возможностей и интересов с функциональным алгоритмом производ­ственного процесса. Это процесс самонастройки, саморегуляции, обеспечивающий определенный уровень личностной идентифи­кации» [157, с. 153-159].

Трудовую же деятельность, в отличие от трудового поведения, В. И. Верховин определяет следующим образом:

— это обусловленная технологическими средствами и незави­симая от субъективных желаний целесообразная форма профес­сиональной активности индивида;

— это относительно жестко фиксированный во времени и про­странстве целесообразный ряд операций и функций, совершаемый людьми, объединенными в производственные организации» [157 с. 151-152]. «Вообще социальное поведение — производная ком­понента социальной среды, которая преломляется в субъектных характеристиках и актах действующих, лиц, а также результат субъективной детерминации человеческой активности, — пишет В. И. Верховин. — Программы и модели поведения выступают формой индивидуальной активности, которая направлена на удов­летворение потребностей и реализацию интересов человека в системах объективно заданных условий, средств и способов соци­ального воспроизводства. Основной формой взаимодействия яв­ляется «поведенческая матрица, которая возникает в процессе включения работников асоциальную, экономическую и производ­ственную организацию» [157, с. 151—152].

Здесь очень важно подчеркнуть понятие «включение в деятель­ность». Действительно, все, что не входит в понятийную схему «акта деятельности», есть процессы поведения, И очень важно ис­следовать зоны поведения человека, ближайшие к зоне собствен­но деятельности. Это процессы вхождения в деятельность и выхо­да из нее. В этих зонах человек как личность и индивид на самом деле обладает большей свободой выбора своих поступков. Войдя же в зону деятельности, он просто обязан стать «роботом», у кото­рого нет альтернатив действий.

Если в процессе деятельности человек позволяет себе сомне­ваться в нормах деятельности — целях, технологиях, методах, программах, планах, принципах, берется изменять их произволь­но, то это означает лишь одно — в это время он не занимается предписанной деятельностью, за которую должен получать воз­награждение, он уже вышел за рамки нормативно организован­ной деятельности. Прежде чем войти в зону деятельности, чело­век должен четко понимать, принимать и безупречно выполнять те нормы, которые предписаны управленцем. А также он должен иметь определенные способности. Это два компонента, которые диктуют требования к субъекту и полностью детерминируют его сущность.

Хороший субъект исполнительской деятельности, хороший специалист, профессионал - это человек, характеризующийся всего двумя особенными свойствами:

n обладающий специальными профессиональными способно­стями;

n знающий и неукоснительно выполняющий нормы своей деятельности, которые предписаны управленцем, в том чис­ле, может быть, и им самим.

Разберем несколько вариантов «варварского» (по выражению Е. А. Климова) профессионализма.

 

1.1. Что такое «деятельность»

 

А. Человек правильно понимает и стремится выполнять пред­писанные нормы деятельности, но не имеет нужных способнос­тей. Например, врач, искренне желающий излечить больного, зна­ющий, что должен избежать последствий ятрогении, лечить не только болезнь или симптоматику, а всего человека в целом, при­чем лечить, в том числе и словом, но не умеющий пользоваться этим средством (нет нужных способностей), будет не лечить людей, а калечить.

Б. Субъект имеет нужные специальные, профессиональные способности, но не знает, не понимает, не принимает некоторые нормы своей деятельности. Например, врач, обладающий способ­ностями, но подменяющий одну из норм — цель, вместо цели ско­рейшего излечения больного ставит цель обогащения за счет боль­ного, выкачивания из него денег, вместо дешевых методов оздо­ровления использует дорогостоящие.

В. Человек, имеющий нужные способности, переносит их в другую зону деятельности, например, криминальную; скажем, тот же врач, который профессионально торгует органами человече­ского тела, заведомо зная, что эта преступная деятельность уго­ловно наказуема.

Если варианты А и Б свидетельствуют о плохом выполнении своих профессиональных обязанностей, то вариант В — о профес­сиональной деформации личности, что и проявляется в области трудового поведения. Ведь именно личность ответственна за цен­ностно-нормативную сферу жизнедеятельности. Если субъекту свойственно социально неприемлемое поведение в профес­сиональной сфере, то это один из вариантов профессиональной деформации личности. Человеку, не имеющему медицинского об­разования, не доступен преступный промысел, связанный с про­дажей человеческих почек, глаз и других органов, а значит, подоб­ный мотив поведения.

Актуальность анализа близких понятий «деятельность», «пове­дение», «общение» подчеркивается еще и следующим обстоятель­ством. В частности, в юридических науках — криминологии, кри­миналистике, уголовном праве, уголовном процессе и т. п. — нет четкого и единого понимания сущности преступления. Одни авто­ры предпочитают анализировать преступность и преступление, ис­пользуя понятие «поведение», другие — «преступная деятельность». Мы полагаем, что в данном случае лучше говорить именно о дея­тельности, которая в большинстве случаев более социализирована, чем просто поведение. Деятельность более нормирована социальны­ми предписаниями, нежели свободное поведение. Если преступная деятельность становится профессиональной, т. е. является основ­ным источником дохода, удовлетворения потребностей, а не одно­разовой, эпизодической, случайной, то она обязательно будет ис­пытывать на себе определенные социальные, культурные влияния. Профессиональный убийца социален в том смысле, что получает социальный заказ на убийство от членов общества, выбирает сред­ства преступной деятельности из того арсенала, который создало общество (новейшие образцы огнестрельного оружия), и т. п.

Деятельность профессионала-преступника является именно деятельностью. Она полностью объясняется и понимается с по­мощью известных схем теорий деятельности. В качестве исходно­го материала преступной деятельности, например, убийцы явля­ется живой человек, а конечным продуктом труда убийцы — труп того же человека. Для этого «преобразования» преступник выби­рает определенные средства, имеющиеся в социуме, и применяет их адекватным образом. Он знает программу своей деятельности и обладает необходимыми способностями. Он имеет социального заказчика и может вступать в определенные кооперации с други­ми людьми. Он также находится в противодеятельностном отно­шении с сотрудниками правоохранительных учреждений.

Многие авторы предпочитают психическую деятельность вы­делять в особый вид деятельности. Это, очевидно, полезно и необ­ходимо для более полного раскрытия сущности психических про­цессов, состояний и свойств, механизмов деятельности субъекта. Но такое выделение методологически полезно лишь тогда, когда под психической деятельностью понимается только внутренняя психическая активность самого деятеля, субъекта.

К сожалению, некоторые авторы, рассматривая эту сторону деятельности человека, не видимую постороннему наблюдателю, невольно договариваются до того, что «теряют» субъекта деятель­ности. На место субъекта деятельности, которым может быть все­гда только целостный живой человек, выдвигают некоторые «пси­хические функции, процессы, переживания, состояния, механиз­мы» (см., например, работы Вилюнаса). Получается, что субъект и его действия подменяются некими психологическими термина­ми и понятиями, оторванными от живого человека.

В частности, в одной из работ глубокоуважаемого профессора Г. В. Суходольского объектом внимания становится не активно действующий субъект, а его психика: «Психика выступает в позна­нии как определенная система, (...) имеющая функции и цели, (...) благодаря которым эти функции реализуются, а цели достигают­ся» [159, с. 12). Таких примеров из текстов других авторов можно было бы привести множество. По нашему мнению, психика не может быть субъектом и поэтому не может иметь самостоятель­ных целей. Субъектом является только человек, и только он может формулировать цели, формировать психический образ — представ­ления, воображения о цели как конечном результате своих дей­ствий.

В противном случае можно договориться до того, что не только психика, но и нервная или гормональная система, а также отдель­ные органы человека имеют свои цели. Тогда человек выступает лишь как арена действий различных систем и подсистем, где про­исходят процессы согласования целей этих частей целого.

Мы полностью согласны с Г. В. Суходольским, который при­зывает изучать специфику, особенности деятельности, чтобы понять психику конкретного человека: «С позиций отраслей пси­хологии психологически адекватным по содержанию является лишь то описание деятельности, которое включает в себя пси­хику в особых состояниях и процессах, свойствах и функциях» |159, с. 38].

Мы согласны с мнением многих ведущих психологов, которое, в частности, точно выразил Г. В. Суходольский, обсуждая требования к психологическому описанию деятельности: «Психологически адекватными по содержанию будут лишь те описания деятельности, в которых не разрывается диалектическое единство внутренней, психической и внешней практической деятельности, а, наоборот, эксплицируются взаимосвязи и зависимости между ними» [160, с. 13].

При изучении того или иного явления очень важно правильно выбрать тот язык, с помощью которого можно понять, объяснить, адекватно описать это явление. Известно, что среди существую­щих языков можно выделить два их типа. Первый — это естествен­ные языки — ЕЯ (русский, английский, эсперанто, эстонский и т. п.), которые обладают некоторыми свойствами:

n универсальностью, т. е. возможностью использовать ЕЯ при­менительно к разным областям жизнедеятельности людей;

n полисемией, т. е. многозначностью слов, терминов, поня­тий, имеющихся в словаре естественных языков и т. д.

Второй тип — искусственные языки — ИЯ, которые конструи­руются людьми для их применения в специальных областях дея­тельности. К ним относятся языки таких наук, как математика, химия, физика, социология, юриспруденция, медицина и пр., язы­ки шахматных или музыкальных нотаций, компьютерные языки и др. Все они имеют определенный набор специфических терми­нов и понятий со строго закрепленными за ними значениями, а кроме того, так же, как и ЕЯ, свои лексические, грамматические и синтаксические словари.

К искусственным языкам можно отнести и профессиональные языки — жаргоны, на которых реально постоянно общаются меж­ду собой коллеги, но которые еще не «узаконены» в официальной науке. Жаргонизмы еще не вошли в ее лексикон, но практика уже изобрела очень точные обозначения специфических качеств того особенного предмета, над которым «колдуют» работники.

Если знание естественного языка - русского, английского -объединяет представителей одного этноса и служит им средством непрофессионального общения, то владение тем или другим ис­кусственным языком разделяет людей по их профессиональным цехам. Процесс усвоения искусственного языка достаточно дли­телен и требует определенных затрат ресурсов — временных, мне­монических и т. п. Этот язык служит профессионалу средством ориентировки в жизненных ситуациях и мощным фактором фор­мирования мировоззрения личности, ее социализации. Именно с помощью того или иного языка человек моделирует («квантует», по выражению Е. А. Климова) мир и своё бытие.

Еще предстоят детальные эмпирические исследования роли того или иного профессионального и научного языков в (де)формиро­вании картины мира у представителей различных научных школ и специальностей, но и сейчас можно утверждать на основании общих принципов, что качественное различие определенного языка является источником многих различий в стилях мышления профессионалов. Ясно, что именно язык со своим специфическим набором лексем, синтаксическим, грамматическим строем, своей морфологией является тем орудием, инструментом, с помощью которого чело­век воспринимает, познает, понимает и объясняет окружающий мир.

Среди всех существующих ИЯ можно выделить два особенно важных:

n философский язык, который в сущности категориален, т. е. состоит из категорий как предельно обобщенных понятий;

n язык методологии, бурно развивающейся области знаний, которая специально нацелена на изучение всего мира деятельностей, универсума деятельности, в том числе мысли­тельной деятельности, и особо ориентирована на создание наиболее мощных языков как средств мышления и комму­никации.

Автор еще на ранних этапах изучения профессиональной де­формации стал перед проблемой выбора адекватного языка, дабы при описании этого феномена обеспечить его понимание. Будучи по образованию психологом, он в первых своих работах, посвя­щенных профессиональной деформации, использовал привычный для него научный арсенал психологических терминов и понятий, а в последние годы старался дополнительно привлечь специаль­ный методологический язык.

Именно с помощью этой системы понятий была сформулиро­вана отечественными методологами — прежде всего Г. П. Щедровицким и О. С. Анисимовым — теория нормативного описания деятельности. Очевидно, именно этот понятийный и мыслитель­ный аппарат более всего подходит для понимания изучаемого фе­номена — профессиональной деформации, так как позволяет наиболее точно описывать процесс деятельности и связанные с ним явления. В частности, с помощью него можно адекватно пред­ставить структуру любого акта деятельности. Предполагается, что данная концептуальная схема является тем искомым понятийно-мыслительным средством, которое позволит унифицирование анализировать феномен профессиональной деформации во всех отраслях труда.

 

1.2. СТРУКТУРА АКТА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

Мы предполагаем, что искомый нами понятийный аппарат для исследования и сравнения всех типов профессий надо искать в области структуры деятельностей. Данный раздел посвящен этой проблеме.

С. Л. Рубинштейн так определял понятие деятельности и ее структуру: «Под деятельностью мы понимаем активность субъекта, направленную на изменение мира, на производство или порож­дение определенного объективированного продукта материальной или духовной культуры. (...) Всякая деятельность состоит обычно из ряда актов—действий или поступков; будучи актами субъекта, они имеют по внутреннему своему содержанию определенное пси­хологическое строение» [145, с. 203]. Далее он перечисляет основ­ные компоненты этого строения: структуры-побуждения (потреб­ности), мотивы, цель, способ («операцию»), путь (метод), действие, задачу, результат, условия, объект.

Здесь хотелось бы специально подчеркнуть несколько принципиальных моментов. Во-первых, С. Л. Рубинштейн указывает, что всякая деятельность (материально-практическая или даже духов­но-теоретическая) должна производить «объективированный» продукт. Действительно, результат любой деятельности всегда дол­жен быть овеществлен, опредмечен до такой степени, чтобы его можно было воспринять с помощью органов чувств — увидеть, услышать, потрогать, понюхать и т. п. Это нам кажется принци­пиальным потому, что зачастую некоторые авторы, рассуждая о духовной и теоретической деятельности, оставляют за скобками тот факт, что результат любой деятельности должен быть зафик­сирован в каком-то объекте, предмете. И производство духовных ценностей есть производство в конечном счете материальных но­сителей этого духа. Любой дух может являться только в какой-то материализованной и чувственно воспринимаемой форме - звучащем или письменном слове, тексте, скульптуре, произведении архитектуры, искусства и т. п.

Из положения С. Л. Рубинштейна об обязательной «объективированности результата» вытекает следующее: любое «изменение меря», любое производство духовных ценностей обязательно связаны с преобразованием, изменением объективированного, овеществленного предмета труда. Нельзя получить объективированный результат деятельности, не имея объективированного сырья, которое дол­жен изменить, преобразовать субъект. Это также справедливо и для теоретической мыслительной деятельности, и для практической — материальной.

Другое дело, что не всегда однозначно легко и просто можно обнаружить этот овеществленный предмет, который преобразует­ся в процессе деятельности. Но то, что он всегда есть, если есть деятельность, справедливо для любых актов деятельности. Имен­но эта субъективная психологическая специфика любой деятельности объясняет трудность определения объекта своего труда, ха­рактерную для непрофессионалов, людей, плохо профессиональ­но самоопределенных.

И последнее замечание: С. Л. Рубинштейн с очень высокой пользой для дела ввел уточняющее понятие акта деятельности, которое отсутствует у многих других исследователей и позволяет конкретизировать рассуждения о деятельности ограничивающи­ми временными и содержательными рамками. Но он упустил очень важный компонент структуры акта — средство, с помощью кото­рого преобразуется предмет труда. И это характерно для всех пси­хологов — исследователей деятельности.

В этом разделе мы приводим высказывания исследователей о структуре деятельности, чтобы, с одной стороны, показать преем­ственность нашей работы, ее связь с великими предшественника­ми, а с другой — продемонстрировать некоторую ее новизну и наш маленький вклад в психологию. Дело в том, что все исследователи деятельности, каждый по отдельности, перечислили все существен­ные компоненты искомой структуры деятельности, но, как это станет ясно из последующего, ни один из «чистых» психологов не смог дать целостного представления о внутреннем строении дея­тельности в ее единстве.

Б. Г. Ананьев отмечает, что трудовая деятельность является ос­новным видом, на базе которого развиваются остальные формы деятельности — игра, учение, познание, общение. Одно из универсальных значений труда заключается; по его мнению, в том, что труд производит человека как субъекта и обусловливает все осталь­ные виды его деятельности. Структуру деятельности он представ­ляет как совокупность основных элементов: предмет труда, ору­дие, процесс преобразований, операций, действий, продукт.

В этой структуре, данной моим учителем, отсутствует такой важ­ный компонент, как способ деятельности.

Б. Г. Ананьев специально фокусировал внимание на обязатель­ном исследовании конкретных видов деятельности: «Подобно труду и общению, познание есть конкретная деятельность конкрет­ного человека в определенных условиях ею жизни» [7, с. 322]. Вме­сте с тем он понимал все трудности такого исследования в плане относительно малой разработанности этой проблемы: «Особенно важным представляется комплексное исследование субъекта оп­ределенной массовой деятельности в отношении различных по­тенциалов и тенденций развития личности. Таких исследований, проливающих свет на взаимоотношения между трудоспособнос­тью, специальными способностя-ми, общей активностью и инте­ресами личности, ее характерологическими свойствами, очень мало. Изучение сложной совокупности актуальных и потенциаль­ных характеристик человека как субъекта деятельности — важнейшая задача всех наук о человеке» [17, с. 326].

Е. А. Климов рассматривает труд «как системное психическое образование (целостность), характеризующееся четырьмя призна­ками», и к ним относит:

n предвосхищение общественно ценного результата;

n осознание обязательности достижения заданного результата;

n владение внешними и внутренними средствами деятельности;

n ориентировку в межлюдских производственных отношениях.

 

Часто некоторые авторы выделяют следующие элементы соци­ально-психологической структуры деятельности: цель; отношение к труду; стимулы труда, внешние факторы трудовой активности; мотивы труда, внутренние факторы; ценности и ценностные ори­ентации, этические императивы трудовой деятельности; удовлет­воренность трудом, эмоционально-окрашенное состояние сбалан­сированности между личностными претензиями и оценкой сте­пени их реализация [157, с. 147].

Социологи подчёркивают, что труд лежит в основе всех других общественных явлений. Труд — это целеобразующая деятельность, содержанием которой выступает изменение вещества природы для удовлетворения общественных потребностей. Это основная фор­ма жизнедеятельности человеческого общества, исходное условие его бытия. При этом они выделяют следующие составные элемен­ты простого труда: предметы труда — это вещество природы, на которое воздействуют средства труда — сырье или полуфабрикат.

Средства — это вещь, которую человек помещает между собой и предметом труда. (Обычно орудия, средства они относят к наиболее активным элементам производственного процесса, а про­дукт труда — к наиболее пассивным.)

Продукт — это получившее окончательную обработку вещество природы, конечная цель. В экономическом смысле — потребитель­ская стоимость, основа товарно-денежных отношений, в социологическом — исходная клеточка распределительных отношений.

Содержание индивидуального труда — это распределение фун­кций (исполнение, регистрация, контроль, наблюдение, наладка и т. п.) на рабочем месте в зависимости от совокупности выполня­емых операций. Содержание труда в социологии принято расшиф­ровывать с помощью нескольких критериев. Например, критерий «типичные рабочие функции» включает следующие индикаторы:

1) простое обслуживание производства (транспортировка);

2) сложное обслуживание производства (ремонт, наладка машин);

3) непосредственная организация и руководство;

4) технологическая подготовка производства;

5) обслуживание процесса управления (экономические, юри­дические и другие службы);

6) разработка научных основ производства [157, с. 134 - 135].

 

Сам перечень типичных функций, который составили социо­логи и посчитали возможным включить в учебник «Социология труда», показывает, что социологи своеобразно ориентируются в теории деятельности. Сам перечень далеко не полон и произво­лен. Более того, авторы считают, что исследование содержания труда представляет не чисто академический интерес, а является сугубо прикладной проблемой, важной для профессионального отбора.

Условия труда включают в себя степень опасности предмета и средств труда, их влияние на здоровье, настроение и работоспо­собность человека. Когда мы описываем предмет и средства труда абстрактно-функционально, без оценки их воздействия на здоровье человека, то получаем содержание труда [157, с. 137].

Положительно здесь то, что авторы готовы рассматривать и оценивать влияние предмета и средств на здоровье. Но удручает произвол в определении понятий и пользовании ими. Совершен­но разные и четко определенные в теории деятельности понятия — предмет, средства, условия, содержания деятельности — здесь легко взаимозаменяются, используются как синонимы.

Обсуждая вопросы условий деятельности, авторы утверждают, что «безопасных профессий не существует, в каждой из них, на вид очень благополучной, существуют факторы, наносящие вред здо­ровью. Иными словами, каждому роду занятий, профессий и спе­циальности соответствует, во-первых, свой набор вредных факто­ров, специфический для данной области; во-вторых, свой состав, букет профзаболеваний. Профессия научного сотрудника или бух­галтера, имеющих, на первый взгляд, здоровые условия труда, ве­дет к гиподинамии» [157,с. 138].

На наш взгляд, это неверно. Научный сотрудник может решать умственные проблемы на ходу, а именно в мыслительных операци­ях проявляется сущность научной деятельности. Если же научный сотрудник вынужден сидеть целый день, чтобы подписывать заяв­ки на оборудование или обсуждать вопросы укрепления трудовой дисциплины на совещаниях, то это отнюдь не научно-исследова­тельская деятельность, а снабженческая или управленческая.

Примером неполного описания деятельности, структуры акта деятельности может служить следующая цитата. В. А. Жванков считает, что «всякая деятельность, в том числе и деятельность пре­ступника, протекает по формуле: цель — мотив — способ — ре­зультат и включает в себя внутреннюю (психическую) и внешнюю (физическую) активность, регулируемую целью, установление пси­хологических свойств личности преступника тоже подчиняется этой структуре» [74, с. 11]. Нет в этой структуре важных элемен­тов — средства и объекта труда.

Аналогично обстоит дело и в таком разделе психологии, как «Психология способностей». Подавляющее большинство авторов по этой тематике изучают и описывают проблему способностей, совершенно не учитывая понятия «средства деятельности». Спо­собности нельзя изучать, не формулируя четко и однозначно, о каких средствах деятельности идет речь. Способности — это внут­реннее качество субъекта, которое свидетельствует о том, что че­ловек овладел культурным способом применения определенного средства.

Выше мы привели примеры разноголосицы мнений предста­вителей различных областей науки относительно структуры дея­тельности и составляющих ее компонентов. Сейчас же хотим из­ложить наше понимание одной из главных идей всей работы, ко­торая позволяет с надеждой утверждать о создании нового метода исследования профессий. Глубокоуважаемый академик Е. А. Кли­мов, внесший огромную «полезную трудоведческую лепту в обще­ственное сознание», много и точно писал об «ошеломляющих, чисто познавательных трудностях профессиоведения» (все «зака­выченные» слова взяты из книги Е. А. Климова «Психология про­фессионала»).

Он пишет, например: «Каждая область труда — это целый мир разного рода тонкостей, детальных осведомленностей, умений, приемов, "ухваток", "секретов мастерства". А областей этих — профессий и специальностей — очень много: не десятки и сотни, а тысячи. (...) Трудно охватить мыслью весь мир профессий, а тем более как-то вникать в дела многих и разных "делателей", профес­сионалов, специалистов» [89, с. 5]. Он даже задается вопросом: «Быть может, понятие "профессия" является в нашей науке чисто отраслевым, то есть относящимся исключительно к психологии труда и инженерной психологии? Но ответ на этот вопрос не прост. (...) В феномене профессии исконно скрыты и общепсихологические, и социально-психологические события» [89, с. 370]. И вообще, «отнесенность понятия профессии к психологии не очевид­на» [89, с. 369].

В этой цитате из последней работы Е. А. Климова мы хотим подчеркнуть два момента. Первый: действительно существуют большие гносеологические трудности в сравнении, типологизации и классификации самых разнообразных профессий. Сначала раз­ные виды труда кажутся совершенно несопоставимыми между собой, особенно в рамках феноменологического подхода. Многие существующие психологические, социологические, экономичес­кие, юридические классификации профессий и специальностей очень противоречивы — часто одни и те же профессии попадают в разные таксоны или одна и та же специальность оказывается в этих систематиках в разных разделах.

На самом деле, разве можно сравнивать профессию артиста и сантехника? Что между ними может быть общего? А что общего и у того и другого с деятельностью профессионального киллера? По каким параметрам, критериям их можно сравнить? Существует ли какой-нибудь общий признак, критерий, на основании которого можно сравнивать все существующие в профессиональном уни­версуме многотысячные специальности?

И второй момент, на который обращаем внимание в связи с утверждением Е. А. Климова об общеметодологическом характе­ре понятия «профессиональная деятельность». Очевидно, что со­циокультурный мир профессий не поддается изучению с помощью только одной психологии или любой другой отдельно взятой на­уки. Их специфические понятийные аппараты и особые термино­логические языки не способны охватить весь этот универсум.

Озадачив себя поиском общего фундаментального метода изу­чения всех профессиональных миров, мы были вынуждены сна­чала найти некоторое «универсальное» мыслительное средство, не­который язык и соответствующую концепцию, которые позволи­ли бы найти тот самый инвариант, связывающий все отдельные

 

 

специальности. Нужна особая линза («магический кристалл»), сквозь которую можно пристально и под одним углом рассмотреть весь мир профессий и его влияние на личность человека.

Нам представляется, что искомый ответ можно найти в рамках деятельностного подхода, что ключом для ответа может служить современная методология как новая область знаний обо всех деятельностях (в том числе профессиональных). И особенно так называемая «теория нормативного описания деятельности». В зак­лючение данного параграфа кратко изложим основные положения общеметодологической теории нормативного описания деятель­ности относительно структуры профессиональных деятельностей.

Данная теория утверждает, что любая деятельность всегда мно­гоактна, процессуально она состоит из некоторого числа отдель­ных актов. Но любой деятельностный акт, как бы он ни казался на первый взгляд содержательно не похожим на другие, всегда состо­ит из одних и тех же частей. Он всегда имеет одну и ту же структу­ру. Следовательно, структуры любых актов профессионального труда артиста кино и сантехника идентичны! Следовательно, тща­тельно рассматривая специфические содержания каждого элемен­та этой структуры, мы сможем увидеть те различия и те общие моменты, которые характерны для всех сравниваемых специаль­ностей и профессий! Вся последующая часть работы посвящена фактически подобному «разглядыванию», анализу мира профес­сий сквозь призму структуры тех актов, которые характерны той или иной специализации труда (рис. 2).

На рис. 2 в прямоугольной рамке показано так называемое про­странство технологии любого акта каждой деятельности, в том числе профессиональной. Строгие, ровные края этого простран­ства подчеркивают необходимость каждому работнику неуклонно следовать указанной и принятой в его специальности технологии труда, чтобы гарантированно получить требуемый результат.

Любая отдельно взятая технология каждого труда (преподава­тельского, исследовательского, проектировочного, управленчес­кого, исполнительского, ратного, хирургического и т. п.) состоит из следующих составных частей:

n М1 — исходный материал, предмет труда — «сырье»; мате­риал будущих преобразований, операций, который находит­ся в некотором первоначальном состоянии, например: па­циент, необученный солдат, первокурсник, кусок металла для будущей гайки, неисправные трубы, туманный образ роли киногероя в сознании актера и т. д.; О широкой стрелкой обозначен сам процесс преобразования — действие, операция над исходным материалом, например: процессы лечения, боевой подготовки, вузовского обучения, механические действия по сверлению, вытачиванию резь­бы нужного размера будущей гайки и т. п.;

n М2 — конечный продукт преобразований «сырья», матери­ал, который перешел в некоторое другое, «второе» состоя­ние, например: здоровый пациент, опытный гранатометчик, выпускник университета, готовая гайка, отремонтирован­ные трубы и т. д.;

n любые манипуляции с материалом, предметом труда всегда совершаются с помощью какого-то определенного средства, орудия, инструмента; это справедливо также и для мышле­ния, которое может быть рассмотрено как действие, деятель­ность — мыслительная деятельность, где средствами могут быть язык, понятия, термины, концепты; средства могут быть разными: внешними и внутренними (психотехничес­кими), механическими и электронными, материальными и «идеальными» (знаковыми) и т. п.;

n ломаной линией со стрелкой обозначен способ, которым применяется данное средство; способы могут быть разны­ми: правильными и ошибочными, культурными и варварскими, традиционными и новаторскими и т. п.

Любая технология кем-то применяется. Поэтому в структуру акта необходимо ввести активно действующего субъекта деятельности, агента этой технологии. Это может быть человек — пред­ставитель определенной специальности, профессии. Это может быть иногда и животное, у которого, конечно, имеются зачатки преобразовательных способностей. Наконец, это может быть ро­бот, заменяющий человека — компьютер, например. Субъект должен обладать некоторыми качествами.

1. Он должен обладать определенными способностями. Быть жизне-, трудо- и работоспособным как минимум. Он должен овладевать некоторым средством и уметь «культурным» спо­собом его применять. Способности могут быть разными: общими и частными, уже сформированными и еще развиваю­щимися и т. д.

2. Субъект должен иметь сознание. На схеме оно обозначено «кругом» — как голова человека. Сознание может быть раз­ным: ясным и затуманенным, широким и узким, детским и взрослым, профессиональным и дилетантским и т. п.

3. В сознании субъекта должны находиться знания о тех деятельностных нормах, которые предписаны управленцем. Испол­нитель любого акта должен эти нормы знать, правильно их понимать и внутренне их принимать. Любое нарушение норм деятельности приводит к нарушению и самой деятельности.

Деятельностные нормы отличаются от других видов норм —
правовых, морально-этических, медицинских и т. п. Деятель­ностные нормы тоже могут быть разными.

Кратко приведем перечень тех деятельностных норм, которые описаны в настоящее время в общей методологии деятельности.

1. Цель деятельности —это субъективное психическое представ­ление о конечном продукте, результате — М2.

2. План — это временное представление процесса преобразова­ния, где имеются точные знания не только о конечном ре­зультате, но и о промежуточных результатах, полуфабрикатах.

3. Технология есть представление об исходном и конечном про­дуктах процесса преобразования, средствах и способах их применения.

4. Программа — это предписание о том, как человек должен уча­ствовать в деятельности, как включаться в технологию, быть ее «агентом».

5. Проект — это совокупность представлений и предписаний о
структуре будущего продукта и процессе его получения.

6. Метод — это обобщенное абстрактное, мысленное представ­ление о некоторой деятельности, где не учитывается специ­фика конкретных отдельных условий достижения результата.

7. Методика — это конкретизированное представление о вари­антах применения метода с учетом некоторых условий.

8. Подход— это то, что останется неизменным на всем пути — от
анализа деятельности до ее проектирования и программиро­вания. Это целостное представление о жизни и деятельности.

9. Принцип — это некоторое исходное средство конкретизации
общего понимания деятельности.

Мы хотим подчеркнуть универсальность этой схемы. Именно такова структура любого акта трудовой деятельности во всех сфе­рах разделенного социального труда. Именно поэтому мы выби­раем эту схему в качестве нашего мыслительного средства для опи­сания и понимания специфики деятельности в разных професси­ональных областях. И именно ее мы предлагаем для анализа изучаемого феномена во всех профессиоведческих исследованиях.

Данное мыслительное средство отличается от других известных в психологии теорий и концепций именно своей универсальнос­тью, В этой концептуальной схеме, на наш взгляд, сведены воеди­но все отдельные компоненты структуры акта деятельности, кото­рые раньше уже упоминались предшественниками — чистыми психологами, но по отдельности, не в целостности. Все другие пси­хологические концепции деятельности, например теория управ­ления или ролевая теория личности, обладая своими частными преимуществами, имеют лишь ограниченное применение. Их мож­но использовать для анализа только применительно к определен­ным профессиям и специальностям.

На первый взгляд, может показаться, что предлагаемый нами метод полностью похож на типовые эргономические описания труда, например на метод «структурно-алгоритмического анализа и синтеза деятельности» (Г. В. Суходольский, 1976).

Действитель­но, есть много общего, но имеется и существенное различие. Если «эргономическое описание должно подробно отвечать на следую­щие вопросы: кем, какая работа, зачем, как, где и когда, за какое время, при каких условиях и как часто выполняется* [161, с. 42], то мы предлагаем искать ответ на не менее важный вопрос: как, содержание данной профессиональной деятельности с ее основ­ными компонентами влияет на личность работника?

По нашему мнению, ограниченность психофизиологических и персонологических методов заключается в их направленности — они нацелены на изучение только «особенностей проявления лич­ности и индивидуальности работника в деятельности» [161, с. 26]. Нас же интересует обратный процесс — как деятельность прояв­ляется в личности? (Более подробно об этом говорится в следую­щих разделах книги.)

Ниже приводятся примеры применения данной концептуаль­ной схемы как средства анализа профессиональной деформации личности работников различных отраслей производства. Проце­дура применения предлагаемого метода заключается в последова­тельном «рассматривании» того специфическо-го содержания каждо­го отдельного компонента структуры акта, которое существенно, характерно для той или иной отрасли труда, и в анализе психоло­гических механизмов влияния этого содержания на индивидные, субъектные и личностные качества работников.

 

1.3. ЧЕЛОВЕК КАК СУБЪЕКТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

Следуя предложенной процедуре метода, мы в этом разделе рас­сматриваем такие два компонента структуры акта, как активный субъект профессиональной деятельности и пассивный объект тру­довых усилий специалиста. Почему термин «предмет», обозначен­ный на схеме, заменен понятием «объект», объясняется ниже. В обоих случаях предполагается, что на месте этих компонентов на­ходится человек. Анализируется принцип ограниченности ресур­сов человека — специалиста конкретного труда.

По отношению к профессиям типа «человек—человек» в гума­нистической психологии часто сравниваются между собой два возможных подхода специалиста, скажем, к пациенту, клиенту, уче­нику, подчиненному. Сущность первого подхода обозначается обычно как «субъект-объектное» отношение, а второго — как «субъект-субъектное». Обычно считается, что второй тип взаимо­отношений является более «прогрессивным, гуманным, демокра­тичным». Нам же представляется, что подобного, второго типа в принципе быть не может. Это ясно хотя бы из нашей схемы — там просто показано наличие только одного субъекта. Поэтому даже чисто формально нет смысла призывать представителей человековедческих профессий к подобному отношению к своему пред­мету труда.

Попробуем это доказать содержательно. Например, в связке врач—больной, учитель—ученик, адвокат—клиент, начальник-подчиненный лишь первый член пары является активным субъек­том своей узкопрофессиональной деятельности. Только врач ле­чит, хирург оперирует, учитель учит, адвокат защищает. Только они занимаются активной работой в эти моменты труда, только они являются субъектами деятельности. Их же пациенты, подопечные в эти моменты, в этих актах «взаимосвязанной» деятельности обя­зательно занимают пассивные позиции, играют пассивные роли. Их осматривают, ощупывают, расспрашивают, над ними произво­дят разные манипуляции — ставят уколы, сшивают, стригут, дают указания, направляют их внимание ...

Предельная пассивность человека как объекта труда некоторо­го профессионала хорошо иллюстрируется на примере деятельно­сти хирурга. Во время полостных операций больной вынужденно должен быть в состоянии наркоза, когда вообще не приходится говорить о какой-либо его активности.

О субъект-субъектных отношениях можно вести речь только в непрофессиональной, недеятельностной сфере. Например, когда в купе поезда встречаются и ведут разговоры о жизни представи­тели разных профессий. В этих ситуациях никто из них не зани­мается собственно профессиональным трудом. Они могут считать­ся активными субъектами лишь непрофессионального общения, когда каждый из них попеременно активно ведет диалог и затем пассивно слушает собеседника.

Нам кажется это положение принципиальным потому, что в социальной психологии продолжают призывать людей реализовы­вать субъект-субъектный и даже субъект-личностный подходы.

Мы считаем, что в процессе выполнения любой профессиональ­ной деятельности любой специалист выступает только как субъект, но никак не личность. Поэтому профессионала можно рассматривать как личность только тогда, когда он не занимается собственно дея­тельностью, совершает профессионально недеятельностные акты.

Например, если главный хирург клиники просто ходит по тер­ритории больницы, пусть даже в белом халате, мило разговаривает с пациентами и их родными, он в эти моменты своей жизни не является собственно хирургом. Он в эти минуты не оперирует и остается хирургом лишь формально — просто одет в белый халат. Действительно, в этих недеятельностных ситуациях он может от­носиться к больным как к личностям, проявлять свои симпатии и другие личностные качества.

Хирург становится собственно субъектом хирургического тру­да только в операционной палате, когда больной обездвижен и обезличен. В эти секунды ему нельзя проявлять никаких субъект-субъектных или тем более личностных отношений. Сейчас он должен не видеть перед собой целостного человека как духовно бога­тую личность и индивидуальность, а лишь воспринимать неболь­шой участок операционного поля: сосуды, кости, связки, ткани, отдельные органы тела. Он обязан отвлечься от всех остальных свойств больного как гражданина и члена общества и свести все разнообразие человека до ограниченных параметров тканей. Если он хоть секунду затратит на осознание неких фактов биографии больного или его личностных качеств, то, сшивая кровеносные сосуды, совершая тончайшие движения, может допустить непоп­равимую ошибку.

И лишь закончив операцию и выйдя из палаты, хирург волен интересоваться личностью пациента: «Кого я сейчас резал?» Но в эти минуты он перестал быть собственно хирургом по природе сво­их действий. Как несколько иронично самоопределяются сами хирурги: «Мы — лишь портные из материала заказчика». Именно «портняжные» действия составляют сущностную специфику хи­рургического труда.

Отсюда можно сделать важные выводы. Во-первых, в процессе профессионального труда человек является лишь субъектом, прояв­ляет только чисто субъектные свои качества — специальные навыки, умения, знания, — но никак не личностные! В эти минуты он должен становиться «роботом», имеющим нужные способности, строго реализующим конкретную технологию (шунтирования, например) и действующим по жесткой программе.

Подобная резкая формулировка может восприниматься неод­нозначно. Поэтому приведем некоторые дополнительные аргумен­ты в пользу этого тезиса. Нам представляется, что само наличие потенциальной возможности механизации, автоматизации, робо­тизации и компьютеризации все большего числа профессий явля­ется очевидным аргументом в пользу данного положения. Существуют уже целые заводы и фабрики, где все рабочие операции выполняют только роботы-автоматы.

Если работу какого-то специалиста может сделать робот-авто­мат, то, следовательно, человек в этом процессе реализовывал себя не как личность, а лишь как субъект со строго ограниченным на­бором своих параметров. Робот, компьютер по определению не являются личностью или индивидуальностью, но они успешно заменяют людей как профессионалов во все больших областях раз­деленного труда. Компьютеры, например, полностью заменили людей как специалистов-вычислителей. Они все чаще выполняют многие сугубо специальные действия и операции — мнемические, интеллектуальные, перцептивные и т. д., которые раньше возлага­лись лишь на узких специалистов.

Если можно профессионала заменить роботом, то и сам чело­век в этих процессах проявляет себя роботом, субъектом деятель­ности, но не личностью или индивидуальностью. Человек может проявлять свои личностные качества только вне пространства про­фессионального труда. Только выйдя из этой сферы, прекратив выполнение актов профессионального труда, прервав исполни­тельские действия, он имеет право личностно отнестись к разным моментам своей деятельности — технологии, нормам, условиям и т. п. В процессах же труда он должен оставаться именно субъектом деятельности. Это ярко видно в работе, например, сборщиков в конвейерном производстве.

Необходимо также разделять понятие «профессионал» по двум важным основаниям — форме и содержанию деятельности. Часто это упускается из виду. Надо учитывать следующий фактор: вне зависимости от занимаемой должности или вида профессиональ­ной деятельности, человек не может проявлять себя как специалист в каждый момент своей жизни или даже в каждую секунду своего рабочего времени. Формально можно продолжать воспринимать человека как носителя определенной профессиональной роли, даже если он просто пассивно находится на служебной террито­рии. Но это лишь формально.

Содержательно же человек в эти моменты может не выполнять своих специфически сущностных профессиональных обязаннос­тей и поэтому не быть субъектом своей специализированной дея­тельности.

Школьный учитель при пассивном пребывании в школе может по инерции восприниматься как носитель этой должностной позиции, но только формально. Содержательно он становится соб­ственно учителем лишь во время урока. И более того, он собствен­но учит, обучает только в отдельные моменты урока. Когда клас­сный руководитель заполняет журнал посещаемости, он занимается не обучающей, а какой-то другой деятельностью, например контролерской.

Если солдат в военной форме с погонами, кокардой и петлица­ми убирает на полях картошку, то по форме он продолжает оста­ваться военнослужащим, но содержательно занимается не воинс­кой деятельностью, а крестьянской, полеводческой.

Итак, в области специализированной профессиональной дея­тельности люди могут проявлять себя только двояко — либо как активный субъект труда, либо как пассивный объект трудовых манипуляций определенного специалиста. Поэтому справедливо говорить лишь о возможности реализации во всех видах разделен­ного социального труда в лучшем случае субъект — объектных взаимодействий.

Человек имеет возможность реализовывать себя как личность и индивидуальность только в околопрофессионально - деятельностных областях. Только выйдя из исполнительской специальной пози­ции, он может личностно выражать мнение о профессии — пере­сматривать, совершенствовать свой труд и т. п.

Подобное резкое разделение целостного родового человека на две ипостаси — субъект и личность — нам кажется очень важным для понимания сущности профессиональной деформации личности. Только рассмотрев взаимодействие между этими двумя понятиями, можно понять влияние профессии наличность. Только раз­делив общее пространство жизнедеятельности человека на область жизни и область деятельности к посчитав, что в деятельности про­являются лишь субъектные качества, а в жизни личностные, можно пытаться искать специфику той или иной профессиональ­ной роли.

 

1.4. ОГРАНИЧЕННАЯ ПРЕДМЕТНОСТЬ ПОДХОДА СУБЪЕКТА К ОБЪЕКТУ ТРУДА КАК НЕПРЕМЕННОЕ СВОЙСТВО ПРОФЕССИОНАЛИЗМА

 

Выше было показано, что во всех сферах профессиональной деятельности, даже в профессиях типа «человек—человек», могут существовать в оптимальном случае только субъект-объектные от­ношения специалиста к материалу его трудовых усилий — метал­лу, машине, животному, человеку и т. п. Ниже данный тезис разви­вается дальше и утверждается, что каждый конкретный специа­лист из-за ограниченности своих ресурсов способен реализовывать только субъект-предметные отношения к материалу труда своей профессиональной деятельности, а не субъект-личностные.

К общим факторам профессиональной деформации можно от­нести — наряду с объективной разделенностью социального тру­да - и принципиальную ограниченность ресурсов отдельного че­ловека. Это две стороны одной медали.

Сейчас человекознание избавилось от иллюзии безграничнос­ти возможностей человека. Стало ясно, что все внутренние ресур­сы человека — анатомические, физиологические, психологичес­кие — принципиально ограничены, отнюдь не беспредельны. Именно поэтому отдельный субъект не способен быть настоящим специалистом одновременно в двух и более профессиях. У него просто не хватит ни мнемонических, ни когнитивных, ни физи­ческих возможностей, чтобы в совершенстве овладеть всем тем комплексом знаний, умений и навыков, который требует любая современная специализация.

Именно поэтому любой деятель, желающий стать профессио­налом, вынужден жить по принципу: «Знать все о немногом и не­много обо всем». Иначе он обречен остаться дилетантом и верхо­глядом. Человек вынужден тренировать одну свою способность в ущерб всем остальным. Другого пути в сфере профессионализа­ции и специализации просто нет!

Для того чтобы стать настоящим профессионалом в определен­ной области — электронике, медицине, юриспруденции — чело­век вынужден потратить годы и десятилетия на усвоение, поддер

 

Если рассмотреть персональный компьютер как средство дея­тельности, то станет заметным, что каждый специалист использу­ет только какую-то ограниченную часть его потенциальных воз­можностей. Журналисту он служит как редактор словесных тек­стов, а математику-вычислителю — как помощник при обработке больших массивов чисел.

Ограниченная предметность отношений профессионала к бы­тию противостоит «целостной» объектности отношений дилетан­та. Чтобы интегрально, комплексно охватить, проанализировать, объяснить, понять и обработать определенный материал, надо быть либо дилетантом, либо совокупным субъектом всех видов профес­сиональной деятельности. Для элиминирования этой узкой и глу­бокой предметности подходов и отношений специалистов чело­вечество использует коллегиальность, объединенность деятельно­сти разных профессионалов. Этим объясняется необходимость консилиумов, педагогических советов, комплексных совещаний, публичных судебных процессов с участием разных экспертов.

Мы предполагаем, что наиболее явными негативными послед­ствиями субъект-предметного подхода в профессиях типа «чело­век—человек» являются дидактогения в педагогике, ятрогения в медицине, обезличивание человека в судебных процессах, бюрок­ратизм чиновников и т. п. Это закономерное следствие субъект-предметных отношений с миром каждого профессионала.

Уместно привести мнение известного профессиоведа Е. А. Климова о сущности профессионализма: «Профессионала надо рас­сматривать как сложную систему, имеющую не только внешние функции, но и необходимейшие сложные и многообразные внут­ренние, в частности психические, функции». К ним он относит в том числе специфический образ окружающего мира вообще, на­правленность, социально и деятельностно ориентированные мо­тивы как свойства личности, отношения ксебе, людям, труду, при­роде, осознание того, какие качества данная профессия развивает у человека и какие подавляет, специфические черты, отраженные в общих, нечетких, иносказательных словесных характеристиках, порожденных и бытующих в данной профессиональной общнос­ти и еще не отраженных в словаре науки, профессиональную спе­цифику психических процессов и психодинамики, профессио­нальный менталитет и самоопределение [89].

 

 

 

44


/.5. Предмет профессиональной деятельности как фактор деформации сознания ...

1.5. ПРЕДМЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КАК ФАКТОР ДЕФОРМАЦИИ СОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ

В соответствии с логикой предлагаемого нами метода изучения профессиональных миров мы переходим к анализу следующего компонента нашей концептуальной схемы — предмета труда и его роли в (де)формировании субъективного сознания делателя.

О тесной связи сознания человека с предметами его деятельно­сти, бытия очень точно писал С. Л. Рубинштейн. Он настаивал, что содержание сознания в первую очередь зависит от практичес­кой деятельности человека. Он писал: «Сознание всегда является осознанным бытием. Сознание предмета определяется через свое отношение к предмету сознания. Оно формируется в процессе об­щественной практики. Опосредование сознания предмета — это реальная диалектика исторического развития человека. В продук­тах человеческой (...) деятельности сознание не только проявляет­ся, через них оно и формируется» [145, с. 25).

Мы обращаем внимание в этой цитате на два понятия, кото­рые в прямой последовательности употребляет С. Л. Рубинш­тейн, — «предмет» и «продукт». Здесь подразумевается именно предмет деятельности, на который направлены внимание субъек­та, его воля, эмоции, потребности, восприятие, мышление. Это именно тот предмет, над которым трудится человек, который пре­образует. Из которого он делает конечный продукт своей деятель­ности. Именно они — предмет труда и продукт его — в первую оче­редь формируют сознание человека.

Предметы и продукты деятельности — это основные компонен­ты структуры деятельностного акта. Материальная природа пер­вичного предмета и его преобразованные конечные характерис­тики и составляют основное актуальное содержание сознания дей­ствующего субъекта. Специфика материала труда, его особенности и организуют всю внутреннюю психическую деятельность че­ловека, прежде всего внимание, которое, в свою очередь, направ­ляет все устремления человека, все его психические процессы, всю внутреннюю субъективную архитектонику психики (память,

45

 

 

 

____ Глава I, Деятеяыюстный подход к исследованию деформации личности_

эмоциональные переживания, чувства, отношения и т. п.) на пред­мет труда.

Именно предмет, объект, над которым трудится человек, в ос­новном и определяет содержание сознания, и формирует его. Если столяр работает с древесиной, преобразовывает ее в стол или крес­ло, то содержанием его сознания, памяти, всех психических про­цессов должны быть все необходимые знания, касающиеся сто­лярного материаловедения, особенностей разных древесных по­род, их качественных и количественных свойств (сучки, сколы, трещины, направление волокон, мягкость, твердость, степень влажности доски и т. д., и т. п.).

Все внутренние субъективные переживания во время акта дея­тельности в рабочее время обязательно должны быть тесно связа­ны с предметом труда, с объектом, над которым субъект трудится, который преобразовывает — пилит, строгает, рубит, раскалывает, сверлит и т. п. Субъект должен отразить и удерживать в сознании именно этот объект, а не какой-либо другой. Только предмет труда притягивает к себе сознание, психику человека, организовывает содержание и динамику психических процессов, подчиняет их сво­ей логике.

Субъект просто вынужден проживать рабочее время в логике предмета, обязан вникнуть в него, мысленно и эмоционально слиться с ним, чтобы гарантированно получить требуемый про­дукт. Существование в логике предмета и формирует особенности сознания субъекта, в том числе его профессиональное сознание. Особенность предмета труда неизбежно оказывает свое влияние на психику человека, формирует или деформирует психику субъек­та профессиональной деятельности.

О наличии теснейшей связи формы мышления и его содержа­ния, о влиянии объекта размышлений на определенную форму мысли много писали, в частности, В. Ф. Асмус (Логика. М., 1947), Г.П.Щедровицкий [179].

Что является предметом труда воспитателя? В самом общем виде можно сказать — другой человек, его характер, мировоззрение, привычки, особенности психофизиологии и анатомии, специфи­ка внутреннего мира. Этот первичный, исходный материал, над которым трудится воспитатель, его преобразовывает. Он вынуж­ден жить в специфической логике объекта своего внимания, свое­го профессионального интереса. Он обязан, должен общаться со своими подопечными, понимать их мысли, чувства, моральные

46


1.5._Предмет профессиональной деятельности как фактор деформации сознания ...

установки, сопереживать с ними, чтобы быть способным выбрать наиболее мощное средство педагогического воздействия. Прожи­вание же определенного отрезка времени в логике существования другого не может пройти бесследно для внутреннего мира самого воспитателя, его сознания, психики.

Можно под этим углом зрения сравнить объекты деятельности воспитателей двух различных педагогических учреждений — ин­ститута благородных девиц и исправительной колонии для мало­летних преступников. Разумеется, логики существования воспи­танников этих заведений будут во многом отличны друг от друга. Поэтому сознание, психика педагогов будут подвергаться различ­ным формирующим или деформирующим профессиональным факторам, воздействиям.

С. Л. Рубинштейн писал о тесной связи сознания, психики человека "событием" жизнедеятельностью, наиболее значимой формой которых является трудовая, профессиональная деятельность. Он подчеркивал: «Это сказывается во всем строении созна­ния (Выделено мной. — С. Б). Сознание по глубочайшему своему существу — не только созерцание, отображение, рефлексия, но также отношение и оценка, признание, стремление и отвер-жение, утверждение и отрицание и т. д. Сознание человека — это свиде­тельство и производный компонент его реальной жизни. Содер­жание и смысл сознания как реального психоло-гического обра­зования определяется контекстом жизни — реальными жизнен­ными отношениями, в которые включен человек его делами и поступками. Сознание выражает бытие индивида... Это реальная, материальная (выделено мной — С. Б.), практическая связь чело­века и любого живого существа с миром выражается в многооб­разной системе сил, динамических тенденций» [145, с. 25].

Таким образом, методологически можно считать доказан-ным роль предмета, объекта профессиональной деятельности в фор­мировании или деформировании сознания, личности человека. В самом общем, абстрактном смысле это представ-ляется ясным, обоснованным. Прежде всего, объект, над ко-торым совершает преобразующие действия субъект, формирует строение, структу­ру, динамику всей психики человека. Этот предмет любого труда всегда материален, вещественен, обладает особенными матери­альными, объектными свойствами, степенью устойчивости к де­формациям прежде всего. Он может сопротивляться внешним воздействиям. Поэтому субъект вынужден во время преобразую- 47

 

 

 

Глава 1. Деятельностныа подход к исследованию деформации личности

щих действий преодолевать его сопротивление, совершать извест­ное насилие над ним.

При этом он просто обязан заполнить содержание своего со­знания содержанием предмета трудовых усилий. Должен не толь­ко отразить—воспринять, но и сохранить в сознании, законсер­вировать в памяти, представить в образе наиболее существенные его характеристики. В процессе преобразований субъект вынуж­ден направить все свои сущностные психологические устремле­ния на этот объект — внимание, установки, волю, мотивы, объек­тивированные потребности, желания, диспозиции и т. п.

Можно поэтому утверждать, что именно предмет деятельности направляет, формирует динамику внутренней жизни человека, протекания всех актуальных психических процессов и состояний. Это проявляется, например, в маршруте рассматривающего взгляда субъекта, в траектории ощупывающей руки.

Многочисленные исследования отечественных психологов и физиологов показали, что направленность восприятия познающих органов чувств человека непосредственно зависит от характерис­тик объекта — формы, размера, структуры и т. п. Познающий орган — глаз, рука, ухо и т. п. — обязан следовать логике суще­ствования предмета отражения. Это доказали, например, иссле­дования Б. Г. Ананьева и его учеников, связанные с осязанием в процессе труда, с психомоторикой, исследования московских психологов, касающиеся маршрутов взгляда, и т. п.

Таким образом, именно окружающий предметный, материальный мир формирует содержание и архитектонику внутреннего психического мира. Первичным является то, что отражается в психике, на что направлен фокус внимания, объект своих потребностей. Рефлексия же, психические переживания по этому поводу реке вторичны.

Прекрасно писал об этом С. Л. Рубинштейн: «Психическое имеет двоякую форму существования. Первая, объективная (вы-делено мной. — С. Б.) форма существования психического выра-кается в жизни и деятельности: это первичная форма его суще-ствования. Вторая, субъективная форма существования психиче-ского — это рефлексия, интроспекция, самосознание, отражение тсихического в самом себе. Это вторичная, генетически более по-здняя форма, появляющаяся у человека» [145. с. 21].

Методологически понятно, что тот специальный объект труда, од которым трудится профессионал на протяжении своей карьеры, вынужденно заполняет значительную часть его сознания, по отношению к нему (и своим потребностям, конечно) он испыты­вает различные психологические переживания. Этот предмет тру­да потребляет рабочее время, физическую, нервную, психическую энергию деятеля. Именно он значительное время жизни находит­ся в фокусе внимания прежде всего субъекта деятельности, а затем уже и личности, всей индивидуальности человека. Именно пред­мет трудовых усилий приковывает железной цепью содержание сознания специалиста в течение рабочего времени (за исключе­нием перерывов на обед, отдых и пр.). Объект деятельности явля­ется мощным фактором (де)формирования человека, его личности.

Это абстрактное, общее теоретическое положение требует, ра­зумеется, своей конкретизации. По отношению к каждой профессии, специальности необходимо изучать влияние предмета труда на психику, сознание, личность человека в каждом конкретном случае. Нам неизвестны другие теоретические исследования, где бы этот тезис ставился в такой четкой, определенной форме.

Хотя имеется множество работ представителей разных наук — психологов, философов, социологов, физиологов, медиков, гиги­енистов, анатомов, криминалистов и т. п., — в которых косвенно выявляется роль предмета труда в формировании личности спе­циалиста, в этих работах ясно показаны различия в личностных особенностях работников разных профессий, специальностей, сфер трудовой деятельности. Но в них значения объекта деятель­ности в формировании личности специально не выделяются, не вычленяются из ряда других (де)формирующих факторов — соци­альной и физической среды, условий жизнедеятельности и уров­ня воспитания, средств деятельности, технологий и т. д. Как пра­вило, просто доказывается наличие профессиональных различий в личностях, индивидуальностях.

Мы же хотим особо подчеркнуть роль материального объекта профессиональной деятельности в (де)формировании сознания, психики человека. Тем самым направить внимание исследователей-профессиоведов на изучение этого фактора в каждой конк­ретной профессии или в типах профессий. В данной работе, но­сящей методологический характер, мы специально не останавли­ваемся на доказывании этого тезиса на примерах конкретных профессий, специальностей, но в предыдущих работах, посвящен­ных изучению деятельности психиатров, врачей, педагогов, сотруд­ников правоохранительной и правоприменительной деятельности, мы старались показать роль и значение этого фактора в професси­ональной деформации личности.

Недаром еще А. Н. Леонтьев считал, что основной характерис­тикой деятельности является ее предметность. Он отмечал, что при исследовании конкретных видов деятельности можно различать их по разным основаниям; «по их форме, по способам их осуще­ствления, по их эмоциональной напряженности, по их временной и пространственной характеристике, по физиологическим меха­низмам и т. д. Однако основное, что отличает одну деятельность от другой, состоит в различии их предметов. Ведь именно предмет деятельности и придает ей определенную направленность, (...) предмет деятельности есть ее действительный мотив» [109, с. 104].

Именно предметность деятельности, ее первичная чувственная практичность, внешность и порождают всю внутреннюю психи­ческую деятельность человека. Он подчеркивал, что внешняя и внутренняя деятельность субъекта имеет одинаковое, общее стро­ение, общую структуру и форму.

Многочисленные конкретные примеры проявления принципа предметности деятельности приводит А. Г. Асмолов: «характер тре­бования», «функциональная фиксированность» объектов, явное притяжение субъекта со стороны объектов и т. п.

О. С. Анисимов пишет: «Только благодаря заимствованию ло­гики внешнего объекта мы имеем возможность вмешаться в эту логику и перестраивать отражение внешнего и затем само внеш­нее, превращая внешнее в существующее по нашей логике. Имен­но в соотношении нашей подчиненности логике внешнего и под­чинения внешнего нашей логике и возможна как адаптация к сре­де, так и успешное ее преобразование» [9, с. 152).

Очень точно пишет об этом Е. А. Климов в главе об образе (мо­дели) мира у разнотипных профессионалов: «Актуализируемые профессионалами представления универсума, реального целост­ного мира существенно и не случайно различаются в зависимости от типа профессии, выделяемой по признакам предметной систе­мы, с которой имеет дело профессионал как субъект деятельнос­ти» [89, с. 252]. Он подробно описывает специфику мировоззре­ния пяти типов профессионалов именно в зависимости от их ос­новного предмета труда.

Почему до сих пор нет еще единой, общей теории человека как целостного, родового существа? Почему существует множество раз­личных теорий человека в каждой из разных наук, обслуживающих отдельные профессии и имеющих разные научные предметы иссле­дования человека? Например, в юриспруденции человек представ­лен только в таких частных, оторванных друг от друга понятиях и терминах, как физическое или юридическое лицо, истец, ответчик, потерпевший, свидетель, обвиняемый, подозреваемый, заявитель и т. д. Человек для юриста предстает совсем в ином ракурсе, нежели для экономиста, физиолога, социолога и т. п. Продолжающаяся тен­денция специализации профессиональных миров лишь углубляет пессимизм в отношении скорой возможности создания единой он­тологической картины мира и, в том числе, человека.

Методолог и создатель новых форм организации совместной мыследеятельности людей Г. П. Щедровицкий пишет по этому поводу: «Организация деловых контактов и совместной работы представителей разных профессиональных сфер и научных дис­циплин до сих пор остается сложной проблемой. Подавляющее большинство исследователей во всех областях науки предпочита­ют работать только в рамках своих научных предметов и на пред­ставителей других научных дисциплин смотрит как на «чужаков», которых надо опасаться и держать на приличном расстоянии, что­бы предохранить свои научные предметы от "загрязнения" и "вуль­гаризации". И во многом в наш век массовых коммуникаций эти опасения и заботы оправданны и разумны.

Но, с другой стороны, мир, в котором мы живем и действуем, един, он не разделен на автономные географические, геологичес­кие, физические и социокультурные миры, и те проблемы, кото­рые стоят сейчас перед учеными-предметниками, как правило, являются не только и не столько предметными, но общими для многих наук, а часть — для всех наук, как естественных, так и об­щественных» [И9, с. 143].

Особую роль объекта, предмета деятельности в формировании личности специалиста отмечает Г. С. Абрамова: «Профессиональ­ная деятельность человека, в отличие от других видов деятельнос­ти (учебной, игровой, общения), состоит в том, что предполагает обязательную рефлексию содержания предмета профессиональной деятельности. При этом совершенно не принципиальны в этом смысле физические различия предметов профессиональной дея­тельности. Освоение профессии предполагает включение ее пред­мета в содержание Я-концепции человека».

Значение объекта труда в формировании сознания, психики человека настолько, по нашему мнению, велико, что следует бо-

51

 

 

 

Глава I. Деятелыюстный подход к исследованию деформации личности

лее подробно методологически проанализировать этот фактор. При этом отметим несколько моментов, имеющих общее значение.

Во многих исследованиях доказано основополагающее значе­ние именно трудовой, профессиональной деятельности в деле (пере) воспитания личности. В них показано, что деятельность вооб­ще, и особенно трудовая, формирует психику индивида. Так, как свидетельствует детская и педагогическая психология, именно ак­тивная учебная деятельность (как особый вид труда ученика) фор­мирует и развивает первичные, базовые психические способности человека — его познавательные, волевые, эмоциональные и дру­гие процессы.

С другой стороны, также известно, что активная трудовая и профессиональная деятельность является мощным фактором дол­голетия человека, его активной жизнедеятельности, в том числе социальной и психической, сохранения здоровья личности.

Под углом зрения вышесформулированного тезиса можно утвер­ждать, что именно предмет труда, а не только процесс его преобра­зований дисциплинирует, организует, мобилизует всю внутреннюю психическую жизнь человека. Человек-субъект активной преобра­зующей деятельности вынужден самоизменяться, развиваться в со­ответствии с логикой существования объекта преобразований. Объект деятельности является формообразующим фактором пси­хической активности. Только изменяя внешние объекты, человек изменяется сам — развивается в детстве или противодействует дес­труктивным факторам в старости. Если лишить человека объектов, предметов, которые он должен преобразовывать, чтобы удовлетво­рить свою потребность, то он превращается в растение (живет толь­ко растительной жизнью), потребляющее из среды обитания гото­вые вещества. Он перестает быть личностью.

Нельзя представить себе живого человека, который не имеет определенных потребностей, не испытывает психофизиологичес­кое состояние нужды. Любой человек имеет мотивы — объективи­рованные потребности, когда ясен тот объект, предмет, вещество, которое может удовлетворить данную потребность.

Но можно вообразить человека, не желающего или не могуще­го трудиться, заниматься активной деятельностью, т. е. деятель­ностью по преобразованию материала исходного сырья в матери­ал конечного продукта, готового к употреблению. Можно пред­ставить человека, который получает из физической и социальной среды все необходимые для жизни вещества в готовом виде. Будут

52


7.5. Предмет профессиональной деятельности как фактор деформации сознания ...

ли у него активные, хорошо развитые психика, сознание? Очевид­но, нет. Он просто будет жить растительной жизнью. Примеры этого демонстрирует современная общественная практика. Недо­ношенные новорожденные, подключенные к медицинским аппа­ратам искусственного дыхания, питания и т. п., практически по­стоянно спят. Их психика не развивается, так как в этом нет необ­ходимости.

Только отсутствие или дефицит необходимых для жизни ресур­сов заставляет человека заниматься активной поисковой, а затем преобразующей деятельностью. Сам предмет, сырье, полуфабри­кат, а затем уже и привлеченное внешнее средство развивают все психические процессы, формируют их, придавая им определен­ную форму и наполняя психику, сознание своим содержанием.

Субъект, манипулируя предметом, сырьем, отражает его в со­знании, познает его все глубже и глубже, устанавливает в мышле­нии и представлении все новые связи, отношения и свойства.

В условиях же разделенного труда каждый деятель-профессио­нал вынужден заниматься строго определенными специальными объектами. Поэтому и сознание специалистов в рабочее время дол­жно быть наполнено, занято материалами разных содержаний.

Соотношение между «формой» и «содержанием» достаточно пол­но проанализировано философами. Любое содержание должно иметь адекватную, соответствующую форму. Поэтому содержатель­но разные объекты по-разному (де)формируют психику — психи­ческие процессы, психические состояния, психические свойства. Психические свойства одного субъекта-специалиста имеют отлич­ную форму от свойств специалиста другой профессии. Технократ, имеющий дело с неодушевленным предметом, отличается от человековеда, работающего над психикой или анатомией человека.

Говоря о влиянии объекта деятельности на психику субъекта-профессионала, нельзя не вспомнить размышления С. Л. Рубин­штейна о «принципе психофизического единства», который он считал «первым основным принципом советской психологии». Он писал: «Признанием этих общих философских положений дело психологии в разрешении психофизической проблемы не за­канчивается. Недостаточно признать принцип психофизическо­го единства как руководящее начало, надо конкретно (выделено мной. — С. Б.) реализовывать его. Это трудная задача, о чем сви­детельствуют многократные попытки как со стороны психологов, так и со стороны физиологов разрешить ее.

При разрешении психофизической проблемы необходимо учесть зависимость ее от объекта, с которым субъект вступает в действен­ный и познавательный контакт «сознание—осознанное бытие». Мозг, нервная система составляют материальный субстрат психи­ки, но для психики не менее существенно отношение к матери­альному объекту, который она отражает. Отражая бытие, существу­ющее вне и независимо от субъекта, психика выходит за пределы внутриорганических отношений. Поскольку психика — отражение действительности, поскольку сознание — это осознанное бытие, они не могут не детерминироваться также своим объектом, пред­метным содержанием мысли, осознаваемым бытием, всем миром, с которым человек вступает в действенный и познаваемый кон­такт. Связь сознания как отражения, как знания с объектом, кото­рый в нем отражается, определяется положением о единстве объек­тивного и субъективного, в котором внешнее, объективное опосре­дует и определяет внутреннее, субъективное» [145, с. 30-32].

Максимально абстрактно принцип психофизического единства усвоен и признан всеми профессиональными психологами со сту­денческих лет. Нужды еще раз обосновывать его нет. Но все дело в его дальнейшей конкретизации. И это трудная задача, как пишет С. Л. Рубинштейн.

Необходимо, на наш взгляд, при изучении определенных деятельностей каждый раз заново конкретизировать этот принцип. Необходимо максимально полно и детально описывать единич­ные или типичные особенности того объекта, который вынужден познавать деятель, и действенно манипулировать им. На абстрак­тном уровне всеми признано, что объект формирует психику, сознание субъекта, но надо признать, что этот же объект может и (де)формировать сознание. Наиболее ярко эта деформация может происходить не в любой деятельности, а только в профессиональной, в которой не случайно, не эпизодически присутствуют одни и те же типовые объекты труда.

Поэтому, на наш взгляд, «первый, основной принцип психо­логии» необходимо переформулировать в принцип конкретного психофизического единства.

В. А. Ядов вслед за К. Марксом писал: «Предметность деятель­ности человека заключается в том, что он в процессе своей актив­ности оперирует с объектами внешнего мира по их собственным законам, руководствуясь их интимной природой, а не своей соб­ственной, как это присуще активности иных видов животного мира. Человек "распредмечивает" внешний мир, превращает его в свои собственные свойства, обогащает себя и формирует новые способности именно благодаря практическому освоению вещей в "себе" в вещи "для себя"».

В понимании сущности деятельности встречается множество трудностей. Трудности подстерегают не только исследователей, мыслителей, авторов текстов по изучению деятельности, но и самих деятелей, практиков, субъектов деятельности, которым порой очень трудно профессионально культурно войти в должность и самоопределиться в работе. Это касается в том числе и определе­ния объекта своей деятельности и продуктов труда.

Например, в нашем собственном эмпирическом исследовании культуры профессионального самоопределения изучались субъек­тивные трудности определения и понимания, в частности, объек­та и продукта деятельности. Слушателям последнего курса одного из вузов МВД РФ, будущим следователям, задавался вопрос: «Что является результатом, продуктом деятельности следователя?» Пос­ле анализа 48 письменных ответов будущих юристов с высшим образованием оказалось, что существует множественность субъек­тивного понимания понятия «продукт, результат деятельности». Всего было перечислено девять смыслов этого понятия:

n   личная безопасность граждан,

n   охрана общественного порядка,

n   борьба с преступностью,

n   честный подход к своей работе,

n   восстановление правоотношений,

n   выявление негативных правоотношений,

n   установление истины (факта),

n   расследование, ведение уголовного дела.

Чаще всего в качестве продукта деятельности назывались две последние позиции. У многих поиск ответа вызвал явные субъек­тивные трудности, некоторые даже вообще отказывались отвечать.

В этом исследовании были явно показаны, с одной стороны, психологические и познавательные трудности субъектов в профес­сиональном самоопределении, которые впоследствии могут при­вести к профессиональным деформациям личности. С другой сто­роны, становятся очевидными слабости вузовской педагогики, которая зачастую не обучает специалистов технологиям своей де­ятельности. Студенты, выпускники многих юридических вузов плохо ориентируются в деятельности, не способны, в частности, четко определить ни предмет своей деятельности, ни конечный продукт в том или другом профессионально-деятельностном акте.

Можно привести множество примеров из общественной прак­тики, в которых проявляются трудности субъекта в профессиональ­ном самоопределении. Но еще более показательны примеры тео­ретических заблуждений специалистов-психологов, философов, социологов. Например, даже такой известный крупный специа­лист, как Е. А. Климов, в своих в целом правильных рассуждениях об объекте деятельности и трудностях точного определения пред­мета труда (в частности, воспитательного) допустил одну очень существенную неточность. Он пишет: «Сложность любой воспи­тательной работы состоит прежде всего в том, что и ее предмет, и ее результат являются реальностью психической. Мало сказать, что предмет внимания и хлопот воспитателя — человек. Это было бы неточно и даже неверно. Ведь с человеком имеют дело и мастер-парикмахер, и фельдшер-лаборант, производящий анализ крови, и художник-модельер одежды, и многие другие профессионалы. Каждый делает свое дело и выделяет при этом в человеке на пер­вый план соответствующие группы свойств, качеств, "держит в уме" эти свойства и, если нужно, преобразует их. Каждому делу, профессиональному занятию соответствует и специфический, ос­новной предмет труда. А какой предмет приходится "держать в уме", если мы заняты воспитанием? Поведение?» [88, с. 4-5].

Действительно, порой очень трудно определить конкретный и специфический предмет труда, объект внимания и хлопот деятеля. Но надо иметь в виду несколько методологических требований, принципов, которые помогут точно определить объект деятель­ности.

Во-первых, объектом деятельности является лишь тот предмет, нйЙ которым производятся операции, действия по преобразованию его в другое состояние — полуфабрикат или конечный продукт, результат. Не всякий предмет, попавший в поле сознания челове­ка, является объектом его труда, а только тот, над которым необ­ходимо работать. Предлог «над» очень конкретно отделяет различ­ные вещи и предметы окружающего мира от объекта деятельнос­ти. Действительно, в ходе опроса мною людей удалось выявить, что весьма распространенным является вот какое заблуждение. Когда я просил ответить на два вопроса: «Что является продуктом Вашего труда? Что является объектом Вашей деятельности?» — очень часто мои респонденты отвечали: «Мы работаем с людьми, и поэтому они — объект нашего труда».

Они, как и глубокоуважаемый Е. А. Климов, допускают суще­ственную методологическую неточность. «Работать с людьми» не означает «работать над людьми». Предлог «с» или «со» выражает отношения соседства, отношения близости в пространстве или во времени. Например, словосочетание «совместная деятельность» означает, что рабочие места некоторых людей находятся недалеко друг от друга, они «совмещены» в пространстве. А слово «совре­менник» означает близкое нахождение во временном континууме. (Можно подвергнуть аналогичному анализу и другие слова: «со­трудник», «совещание», «совесть» и пр.)

Действительно, трудовая деятельность многих профессионалов проходит публично, в окружении других людей, но при этом дру­гой человек не является объектом их труда. Поэтому, что касается высказывания Е. А. Климова «с человеком имеют дело и мастер-парикмахер, и фельдшер-лаборант, производящий анализ крови», то вернее было бы сказать, что объектом деятельности, объектом внимания и хлопот парикмахера являются волосы человека, а не сам человек. Он изменяет, преобразует не всего человека, а только его волосяной покров. Хороший парикмахер, конечно, попытает­ся войти в контакт с клиентом, дабы согласовать с ним тип при­чески и учесть его пожелания, но объектом труда останутся волосы. Именно все объективные характеристики волос — их длину, струк­туру, ломкость — должен в совершенстве знать парикмахер, когда он их стрижет, красит и т. п. Еще более наглядно объектность волос выступает в том случае, если мастер изготавливает парики и ши­ньоны для неизвестных ему людей, потенциальных покупателей.

Аналогично в примере Е. А. Климова обстоит дело и с фельд­шером-лаборантом, объектом деятельности которого является кровь пациентов, но не они сами. Над пробами крови трудится лаборант, а не над человеком. Так же как модельер одежды «колду­ет» над тканью и фурнитурой, но не над человеком.

Поэтому важным методологическим критерием, отделяющим объект труда от всех остальных предметов окружающего мира, яв­ляется возможность применить к нему именно предлог «над»: «над тем-то объектом трудится субъект».

Во-вторых, следующим важным методологическим критерием определения объекта деятельности является обязательное требо­вание к вещественности предмета. Любой результат кооперативного труда, для того чтобы быть обмененным на деньги или про­дукты, должен быть в чем-то объективирован, овеществлен. Лю­бая, даже гениальная идея, чтобы ее можно было оценить, должна быть материализована в какой-либо форме — письменном тексте, звучащей музыке, живописном полотне, аппарате или сооружении.

Это принципиальное положение, которое не всегда принима­ется, в связи с чем напрашивается вывод, что иногда очень трудно сразу определить природу того материала, из которого состоит предмет труда, а также конечный результат. Например, даже ува­жаемый Е. А, Климов, подчеркивая «важность вопроса — что яв­ляется произведением конкретного работающего человека» [89, с. 110], считает, что «есть немало профессий, результат труда пред­ставителей которых является отнюдь не вещественным» [89, с. 216].

Но материальный результат, продукт труда не может появиться из нематериального сырья, из небытия! Поэтому тот объект, над которым трудится человек и параметры которого он преобразует, тоже должен быть материален, иметь вещественную форму. Что­бы скульптор смог создать произведение искусства, ему надо иметь камень, глину, дерево или другое вещество. Объектом его деятель­ности, следовательно, является материал будущего произведения.

Это требование вещественности, обязательной материальнос­ти объекта деятельности приводит к следующему выводу: объект деятельности должен быть чувственно доступен самому субъекту. Надо, чтобы его можно было отразить с помощью какого-то ана­лизатора, органа чувств. Объект должен быть либо видимым, либо слышимым, либо тактильно воспринимаемым и т. д. Не обязатель­но, чтобы он был непосредственно воспринимаемым. Иногда объект может быть чувственно отражен с помощью каких-либо средств отображения, наблюдения, регистрации — оптической аппаратуры, например.

Поэтому опять же в примере Е. А. Климова объектом деятель­ности воспитателя является не «поведение» само по себе, а чело­век и его разные проявления, в том числе его поведение, высказы­вания, общение, деятельность и т. п., в которых овеществляется, объективируется, проявляется внутренняя сущность человека и которые можно увидеть, услышать, чувственно воспринять.

Поэтому специалисты по физическому воспитанию работают, в частности, над физическим обликом человека — его осанкой, количеством и качеством нервно-мышечного аппарата. Специа­листы по эстетическому воспитанию работают, в частности, над маршрутом взгляда ученика, рассматривающего произведения искусства. «Посмотрите на эту часть картины. Это красиво, точ­но, сочно и т. п.», — типичная риторика учителей эстетики.

Существует и третье методологическое замечание, которое необходимо учитывать при определении продукта и объекта той или иной деятельности. Любая деятельность всегда состоит из от­дельных актов, операций, действий. Акты деятельности одного и того же субъекта в течение даже одного рабочего дня могут быть различными. Несмотря на то что по своей структуре любой деятельностный акт состоит из одних и тех же элементов — объект (сырье), процессы его преобразования, средство деятельности и конечный продукт, — сами эти элементы могут иметь разное каче­ственное наполнение, содержание внутри каждого акта.

Один акт отличается от другого не количеством или структу­рой элементов, а только качественным содержанием компонен­тов. Если парикмахер с помощью бритвы бреет бороду, то объек­том его труда будет борода, а средством деятельности — бритва. Если через пять минут парикмахер начнет точить бритву с помо­щью специального ремня, то в этом акте его объект — это бритва, а средство деятельности — ремень.

Многоактность любой деятельности является третьим методоло­гическим принципом, с помощью которого необходимо определять все его составные части, в том числе объект деятельности.

Многоактность, многоаспектность деятельностей зачастую вызывает теоретические и практические трудности в профессиоведении. Эта полиморфность профессионального труда была за­мечена многими исследователями, что позволило, например, Н. В. Кузьминой в ряде своих работ сформулировать концепцию пяти компонентов деятельности, в которой выделены, в частно­сти, организаторский, (ре) конструктивный, коммуникационный и другие компоненты.

Учитывая этот принцип, необходимо весь процесс деятельнос­ти расчленять на отдельные акты. Внутри же каждого акта необхо­димо специально определять, что является в данный момент объек­том, продуктом, средством деятельности. В течение одного рабо­чего дня субъект совершает различные акты и, соответственно, изменяется качественное содержание компонентов структуры акта.

Например, если врач выслушивает, выстукивает, осматривает больного или проводит над ним различные манипуляции, лечеб­ные процедуры, то, несомненно, в этих актах объектом деятельности врача является пациент. Если же врач заполняет медицинс­кую карточку курируемого больного, то объектом его деятельнос­ти является текст анамнеза, диагноза и т. п.

Если следователь во время допроса пытается изменить отно­шение обвиняемого к уголовному процессу, скорректировать его мотивы участия в следственных действиях, склонить его к прав­дивым показаниям, то объектом деятельности следователя в этом акте, несомненно, является человек. А продуктом его трудовых усилий будет уже измененный, другой человек — обвиняемый, который изменил свои мотивы, установки по отношению к след­ствию, Если же следователь пишет заключение по уголовному делу, то объектом его внимания будет чистый лист бумаги, на котором должен появиться текст обвинения как будущий продукт деятель­ности.

Мы согласны с утверждением Г. В. Суходольского: «Психоло­гия труда до сих пор не осознала до конца, что содержанием со­знания, психики трудящегося человека является не абстрактная "психологическая сущность", а непсихическое (химическое, энер­гетическое и т. п. производственно-технологическое) содержание труда, его профессиональное содержание» [159, с. 70]. И в этом принципиальное различие методологических позиций между ува­жаемыми Е. А. Климовыми Г В. Суходольским.

Только хотим уточнить аспект использования некоторых по­нятий. Автор в вышеприведенной цитате неявно прибегнул к че­тырем теоретическим оппозициям «абстрактное—конкретное», «психическое—непсихическое», «содержание—форма» и «сущ­ность—явление». Иначе этот фрагмент текста можно было бы из­ложить таким образом: содержанием сознания субъекта деятель­ности в абстрактном смысле являются не психические, а веще­ственные компоненты структуры акта — предмет труда, средства деятельности, способы их применения. Эти предметы проявляются в сознании в психической форме в виде образов цели: как пред­ставление о конечном продукте, о наличном состоянии исходного материала... В конкретном смысле это может быть все то разнооб­разие материальных характеристик объекта, которые удерживает в сознании конкретный субъект-профессионал, специалист-хи­рург, педагог и т. п.

Причем у каждого профессионала сознание занято своим спе­циальным содержанием. В нем отражены параметры объекта тру­да (исходного материала — полуфабриката — продукта), характеристики средств, орудий труда, условий преобразований, спосо­бов применения средств.

Специалист по обработке металлов, таким образом, удержива­ет в поле своего внимания в моменты деятельности характеристи­ки металлического объекта: массу, размер, температуру, прочность и т. п.

Хирург обязан удерживать в памяти, в сознании параметры ор­ганов человека в норме и патологии, их анатомию. Педагог — ха­рактеристики поведения своего подопечного. Актер — образ по­ложительного или отрицательного героя. Сотрудник исправитель­ного, пенитенциарного учреждения — поведение лиц, осужденных к лишению свободы за различные преступления, их возможные ухищрения.

Учитывая параллельное, диалектическое взаимоотношение между философскими категориями «содержание—форма», мож­но сделать абстрактный вывод: содержание сознания, психики тес­но связано с их формой. Содержание определяет его форму, оно формирует сознание или деформирует его.

Субъект деятельности обязан удерживать в поле своего внима­ния характеристики объекта, он вынужден формировать в своем сознании образы восприятия, представления, воображения имен­но этого объекта, а не какого-либо другого, в мышлении субъект обязан манипулировать именно этим объектом и т. п. Таким обра­зом, в процессе деятельности субъект должен не только зеркально отражать объект, но и наполнять свое сознание специфическими характеристиками объекта, предмета труда. Причем наполнять полностью только своим профессиональным объектом интереса. Поэтому особенность предмета трудовой деятельности, с которым обязан постоянно иметь дело специалист, формирует его профес­сиональное сознание.

Обсуждая роль предмета труда, Г. П. Щедровицкий подчерки­вает различия между разными профессиональными мышлениями и деятельностя-ми: «Середина XX века сделала отчетливыми мно­гие изменения в условиях нашей жизни, в том числе кардиналь­ные изменения в средствах, способах и формах организации на­шего мышления и деятельности. Осознано, что инженерное мыш­ление принципиально отличается от научно-исследовательского и нуждается в иных логико-методологических схемах и правилах. (…) Зафиксировано, что организационно-управленческая деятель­ность стала профессиональной и, следовательно, тоже нуждается в своей особой логике и методологии мышления. (...) Планирова­ние выделилось в особый тип мыследеятельности (...) и сформи­ровало вокруг себя особый пласт проективного мышления, кото­рое тоже нуждается в новых средствах, новой логике и новых фор­мах организации» [179, с. 115].

Он говорил о наличии чрезвычайных трудностей в любых по­пытках организовать совместную работу представителей разных профессий, разных научных дисциплин и предметов: «Соорганизация их всех в одну работающую систему оказывается, как правило, невозможной: профессионально и предметно организо­ванное мышление каждого ставит этому труднопреодолимые пре­грады, высокий профессионализм не столько обеспечивает совме­стную коллективную работу, сколько мешает ей; предметное мыш­ление каждого, замкнутое на свою профессиональную работу, не стыкуется и не соорганизуется с предметным мышлением других, не входит в комплекс полипредметного и полипрофессионально-го мышления, которое здесь необходимо» [179, с. 116].

Мы предлагаем новую, более уточненную группировку типовых объектов труда, над которыми обычно осуществляются трудовые операции, и, соответственно новую классификацию типов профес­сий. Все объекты труда можно классифицировать по разным осно­ваниям. Например, сначала надо дихотомически разделить весь мир предметов трудовой профессиональной деятельности на два класса по критерию «живой—не живой объект труда*. С неживыми объек­тами имеют дело представители той, например, профессии, кото­рую Е. А. Климов называет «человек—техника». Это могут быть раз­ного рода операторы, металло-, деревообработчики т. п.

Инженерная психология специально изучает процессы взаи­модействия человека и машины, исследует деятельность операто­ров. Инженерная психология пытается глубоко проникнуть в со­знание оператора, чтобы исследовать его содержание и форму. Они изучили процессы не только влияния оператора на объект своего труда, не только его манипуляции с ним, его воздействие на уп­равляемый объект, но и обратный процесс воздействия объекта на субъект. Именно они ввели понятия «оперативный образ», «опе­ративные мышление», «память». Инженерные психологи специаль­но изучали характеристики сознания операторов, которое запол­нено объектом труда и объективными условиями деятельности.

Именно поэтому Г. В. Суходольский в начало своей психоло­гической теории деятельности положил постулат взаимодействия: «Взаимодействие человека с миром реализуется в генетическом и функциональном, содержа-тельном и структурном, репродуктив­ном и продуктивном единстве и противоположности внешней и внутренней, материальной и идеальной, непсихической и психической человеческой активности во всех видах и формах деятельности. Философской основой этого постулата является категория взаимодействия субъекта и объекта» [161, с. 68].

Важно для нас в данном случае подчеркнуть, что в термине «взаимодействие» отражено также и действие объекта на субъект, вли­яние объекта труда на самого субъекта. Сам объект заполняет все содержание сознания субъекта. Если бы этого не было, если бы человек не мог точно и полно фиксировать в сознании качества объекта, то не смог бы с ним манипулировать должным образом.

В инженерной психологии и психологии труда ясно показаны различия между профессионалом и новичком в том плане, что в сознании специалиста существуют более полные и точные образы предметов их труда. Многие изыскания посвящены способам именно такого формирования сознания оператора, чтобы оно пол­ностью соответствовало характеристикам управляемого объекта: они формируют «образ полета» и другие «оперативные» образы и алгоритмы работы с этими образами.

В инженерной психологии также хорошо известны факты про­фессиональной деформации личности субъектов деятельности — операторов. Многие из представителей этой отрасли психологи­ческой науки кратко упоминали об этом явлении. Но особо обо­стренного внимания к этому явлению не проявилось, и сам термин «профессиональная деформация» практически не применяется в этой области психологии. Чаще приводятся факты положитель­ного влияния профессии на личность и ее характер.

Хорошо известны многочисленные примеры формирования благодаря профессиональной роли позитивных качеств психики субъектов деятельности. Например, Л. И. Селецкая установила, что текстильщики, специализировавшиеся в выработке черных тка­ней, различали до сорока оттенков только черного цвета.

В инженерной психологии практически не обнаружены факты негативных влияний операторских профессий на личность специ­алиста. Все эти влияния приводят либо к социально позитивным результатам профессионализации личности — повышаются, в ча­стности, дисциплинированность, внимательность, самоконтроль личности, — либо к социально нейтральным последствиям специализации, которые в жизни и поведении вне служебного време­ни не мешают общению между людьми. Поэтому инженерные пси­хологи чаще повторяют общепсихологический тезис о формиро­вании личности в деятельности. Специальных исследований де­формирования личности операторов не проводилось.

В контексте нашего анализа влияния объекта труда на форми­рование профессионального сознания можно сделать следующий предварительный вывод. Неодушевленный предмет деятельности, воздействуя на сознание субъекта, все-таки не приводит к значи­тельным и социально опасным явлениям профессиональной де­формации. По крайней мере, в научной литературе, посвященной изучению тех профессий, где имеют дело с неодушевленными объектами, эта проблема в психологическом смысле явно и четко не поставлена.

Хотя и в этой сфере профессий существуют направления ис­следований, которые изучают негативные влияния объекта дея­тельности на субъекта. Это комплекс работ по санитарно-гигие­ническому, медицинскому обеспечению профессиональной деятельности, а также по оптимизации техники безопасности при­менительно к наиболее опасным и вредным объектам труда. Но решаются проблемы взаимосвязи только между субъектными и индивидными свойствами человека, обусловленные спецификой объекта трудовой деятельности. Обсуждаются в основном вопро­сы сохранения соматического, а не психического здоровья деяте­лей. Эти работы достаточно конкретно специализированы по от­раслям производства, по профессиональному признаку. Накоплен обширный материал по так называемым профессиональным бо­лезням, профессиональным заболева-ниям. Показаны, в частно­сти, вредные, негативные влияния некоторых наиболее опасных объектов труда (и условий деятельности также) на соматическое здоровье человека. Например, люди, работающие с радиоактив­ными элементами, могут подвергнуться строго определенным бо­лезням.

Большинство исследователей — медиков, гигиенистов, специа­листов по технике безопасности, правоведов и т. п. — прежде всего обеспокоены поиском средств защиты соматического здоровья ра­ботников, сохранением их общей трудоспособности как основы жизнедеятельности. Из-за ограниченности ресурсов и уровня про­фессиональной подготовки исследовате-лей связи между субъектны­ми и личностными свойствами человека практически не изучались.

Однако постепенно появляется интерес и к этой проблемати­ке. Особо мы выделяем последние работы Е. А. Климова.

В нашем контексте следует остановиться на анализе такого фе­номена, как технократическое мышление. Это сравнительно новое понятие, которое недавно вошло в лексику философов, публици­стов, обществоведов, социологов и психологов. Само появление этого термина показывает, как смещается фокус внимания профессиоведов с соматической проблематики на психологическую. Исследователи стали интересоваться не только телесными, но и психическими реалиями профессионалов, их мышлением, в частности.

В вышеуказанных публикациях были сформулированы особенности мышления технократов, т. е. специалистов, работающих с объектом труда, который изучает инженерная психология, — «че­ловек—техника», «человек—машина». Были показаны негативные последствия технократического мышления тех руководителей со­юзных министерств и ведомств, которые получили инженерное, а не гуманитарное образование. Было доказано, что в эпоху застоя руководящие посты в СССР преимущественно занимали бывшие производственники, имевшие ранее дело с неодушевленными объектами труда. Особенности их бывшей профессиональной роли, связанной с производством неодушевленной техники — станков, оборудования, вооружения, — сформировали особый тип мышления, который технократы перенесли и на другую сферу де­ятельности — управление и руководство людьми.

Например, академик В. П. Зинченко в статье «Человеческий интеллект и технократическое мышление» пишет: «Интеллекту­альный потенциал общества далеко не однороден. Его многочис­ленные разновидности существуют. (...) Из многих известных раз­новидностей интеллектуального потенциала мы выбрали для об­суждения технократическое мышление, так как именно оно, не будучи новым, получило в последние десятилетия широкое рас­пространение и стало достаточно могущественным» [78, с. 96].

В. П. Зинченко составил перечень основных особенностей технокра-тического мышления; показал, что в давнем споре между физиками и лириками стали побеждать технократы. Он дает сле­дующее определение: «Технократическое мышление — это миро­воззрение, существенными чертами которого является примат средств над целью, частной цели над смыслом и общечеловечес­кими интересами, символа над бытием и реальностями современнего мира, техники (в том числе и психотехники) над человеком и его ценностями. Технократическое мышление — это Рассудок, которому чужды Разум и Мудрость. Для него не существует кате­горий нравственности, совести, человеческого переживания и до­стоинства. Существенной особенностью технократического мыш­ления является взгляд на человека как на обучаемый, программи­руемый компонент системы, как на объект самых разнообразных манипуляций, а не как на личность, для которой характерна не только самодеятельность, но и свобода по отношению к возмож­ному пространству деятельностей» [78, с. 97-98].

Автор связывает подобное мышление в большей степени с «ру­ководителями промышленных ведомств и предприятий», нежели с представителями науки (особенно гуманитарной) и искусства.

Таким образом, неживые объекты деятельности, являясь содер­жанием сознания действующего субъекта, формируют его профес­сиональное сознание. Но негативные последствия профессиона­лизации сознания и личности могут проявляться только благода­ря переносу навыков работы с неживым предметом в сферу межчеловеческих взаимоотношений.

Особый интерес может вызвать влияние таких объектов дея­тельности, которые обладают рядом психологически и морально негативных характеристик. С медицинской точки зрения они мо­гут быть относительно безопасны для физического здоровья ра­ботника, но с психологической точки зрения могут наносить пси­хические или моральные травмы субъекту деятельности. И поэто­му работник должен обладать набором специфических качеств, например умением побороть естественную брезгливость, имея дело с испражнениями, выделениями организма, отбросами, мусором, трупами людей и животных и т. п.

Нам неизвестны факты психологических деформаций личнос­тей, вынужденных оперировать с подобными психологически не­комфортными неодушевленными предметами труда. Может быть, они и есть, но в специальной литературе не описаны.

Только с позиций профессиональной этики и деонтологии сформулированы особые требования к профессионалам при ра­боте «над» или «с» подобными объектами труда. Например, от вра­чей, медсестер, лаборантов, милиционеров, следователей, осмат­ривающих обезображенные трупы или производящих обыск в ту­алетах и выгребных ямах, требуется безусловное умение преодолевать брезгливость и другие психологические барьеры.

Широко распространено явление одушевления неживых объек­тов деятельности, когда им приписываются человеческие свойства, что отражается в лексике профессионалов: «Дерево плачет!», «Ме­талл устал».

Весь мир профессий дихотомически делится на два класса в зависимости от одушевленности—неодушевленности объектов тру­довых операций. С живыми, биотическими объектами имеют дело полеводы, растениеводы, ботаники и т. д.

Одушевленные живые предметы классифицируются следую­щим образом:

n животное как предмет трудовых усилий;

n человек как предмет деятельности.

Животное является объектом внимания, мышления, эмоцио­нальных переживаний, манипуляций многих специалистов, на­пример ветеринаров, работников зоопарков, заповедников, жи­вотноводческих ферм, дрессировщиков, охотников, забойщиков скота. Опять же в специальной литературе не описаны факты не­гативного влияния животных как предметов труда на субъектов профессиональной деятельности. Внимание заостряется только на позитивном воздействии животных на формирование харак­тера, мировоззрения личности. Так, Д. Ф. Осидзе в предисловии к книге опытного английского ветеринара Джеймса Хэрриота «О всех созданиях — больших и малых» пишет: «Это (...) благо­родная многотрудная работа лечения животных, (...) подчас дра­матичная, в ряде случаев небезопасная, сложная и многообраз­ная. В этой работе нужна любовь к своей профессии, сопричаст­ность к страданиям больных животных, тонкий психологизм, содействие не только животным, но и их владельцам. В наш бур­ный век урбанизации как никогда возрастает стремление людей возможно больше узнать о самых разных животных — диких и домашних, их поведении, "поступках", взаимоотношениях с че­ловеком, — так как они не только обеспечивают наши потребно­сти в самом необходимом, но и укрепляют нашу духовную жизнь и во многом формируют нравственное отношение к природе в целом» [172, с. 56].

Действительно, дикие и домашние животные могут оказывать облагора-живающее нравственное влияние на субъекта деятельно­сти, формировать его отношение к природе в целом и через нее к человечеству, культуре, цивилизации. Но это возможно только при наличии других факторов влияния на личность — воспитания, например.

Наличие у субъекта профессиональных знаний об анатомии, физиологии, психологии, генетике, поведении животных может никак не проявляться во взаимоотношениях между людьми. Но сохранение в памяти их образов, мысленное и физическое манипу­лирования с животными может переноситься и в сферу взаимодей­ствия с людьми. Влияние этого предмета труда, конечно, форми­рует профессиональный характер, но только в позитивном плане.

Негативные свойства, видимо, проявляются только при пере­носе навыков, стереотипов восприятия и мышления из професси­ональной сферы деятельности в область социального (непрофес­сионального) поведения. В самой же деятельности, например, ве­теринарного врача или кинолога зверское обращение с животными свидетельствует о нарушениях норм профессио-нальной этики и деонтологии.

В морально-этическом плане обращает на себя внимание на­личие особого вида профессий, связанных с умерщвлением, убий­ством животных. Это и профессиональные охотники, егеря, забой­щики скота на мясокомбинатах, и медико-биологические сотруд­ники, ставящие смертельные опыты над животными. В этих видах трудовой деятельности нарушается религиозная заповедь «Не убий!». Специалистам такого рода под прессингом неодобрения разных общественных групп приходится прибегать к различным формам психологической защиты, чтобы сохранить свое психичес­кое здоровье.

Необходимо отметить принципиальное различие относитель­но влияния на сознание профессионала одушевленного предмета труда по сравнению с объектами неживой природы. Мы имеем в виду появление особого эмоционального отношения субъекта к пре­образуемому предмету труда. Если у специалиста по обработке металлов, пластмасс операции резания, прессования, обрубки и другие манипуляции не сопряжены с эмоциональными пережи­ваниями, у человека, по роду своей профессии имеющего дело с животными, могут возникать эмпатические состояния. Не может быть сочувствия со стороны человека к куску металла, пластмас­сы, который разрезается, распиливается, потому что эти объекты сами не имеют чувств, эмоций.

Живым же объектам сочувствовать можно. Профессиональная этика, деонтология даже предписывает гуманное обращение с животными не только во время научных экспериментов над ними, но и при их умерщвлении на бойнях.

Таким образом, по отношению к живому объекту деятельности, в отличие от неодушевленного, у профессионала может возникать особое эмоциональное переживание — сочувствие, сострадание к объекту.

Особенностям человека как объекта труда и как фактора де­формирования сознания профессионала посвящен следующий параграф.

 

1.6.1. «Ненормальный» человек как предмет труда

Для понимания сущности профессиональной деформации лич­ности особенно важно проанализировать влияние человека как объекта деятельности на субъекта. Выше было показано, что изу­чаемый феномен наиболее ярко проявляется в профессиях типа «человек—человек». Действительно, существует множество про­фессий, где человек является объектом деятельности активного субъекта. К ним относятся труд учителей, (пере) воспитателей, вра­чей, медицинских сестер, сотрудников правоохранительных орга­нов, управленцев, военнослужащих, работников службы быта и т. п. Исследованию психологических и социологических особенно­стей этих профессий посвящены работы многих авторов.

В них рассмотрены специфические требования к деятелю, пред­ставителю этих профессий, которые находят свое отражение в со­держании профессиограмм, в нормах профессиональной этики и деонтологии, в запросах работников кадровых аппаратов, в долж­ностных инструкциях и т. п. В последние годы даже создаются те­оретические модели специалистов разных профессий, на которые должны ориентироваться работники учебных заведений и кадро­вых аппаратов. Во многих исследованиях этого направления были выявлены специфические особенности личности профессионалов, которые складываются в результате длительного исполнения той или иной профессиональной роли.

Имеется также рад работ, в которых представлены результаты изучения тех особенностей человека как объекта деятельности, которые интересуют специалистов определенной профессии.

Например, для патологоанатомов издаются подробнейшие ана­томические атласы человека с указанием возрастных, половых и других факторов, влияющих на анатомию человека.

Для педагогов подробно описываются особенности обучаемых и воспитуемых по разным категориям. Соответственно особенно­стям подопечных существует множество разделов педагогики: дош­кольная, школьная, вузовская педагогика, сурдопедагогики со сво­ими подразделами, виды профессиональной педагогики — воен­ная, спортивная, исправительно-трудовая и т. п. Для специалистов этих направлений подробно описываются особенности их специ­фических объектов труда: военнослужащих разных родов войск, людей с патологией зрения, слуха и т. п., лиц, осужденных к ли­шению свободы за разные типы преступлений, трудных подрост­ков и т. д.

Для криминалистов создаются статистические портреты пре­ступников разного типа — насильников, воров, мошенников, рас­хитителей и т. п.

Военнослужащие изучают своих будущих потенциальных про­тивников.

Для работников службы быта, торговли, рекламы имеется це­лое направление — маркетинг, изучающий вкусы, потребности, запросы клиентов.

Золотой фонд отечественной психологической и физиологиче­ской науки составляют такие фундаментальные труды классиков, как «Человек как предмет воспитания» К. Д. Ушинского и «Чело­век как предмет познания» Б. Г.Ананьева.

Короче говоря, существуют целые отрасли человековедения, в которых исследуются именно те особенности человека, которые могут представлять интерес для разных представителей профес­сионального труда. В них детально изучаются особенности людей как объектов, предметов профессиональных воздействий, мани­пуляций. (Например, специалисты рекламного дела изучают спе­цифику потребностей и восприятия потребителей разного рода продукции.)

Все эти исследования нужны профессионалам для того, чтобы они хорошо знали свойства своего объекта, предмета, особые за­коны, по которым функционирует их психика. Только детальное знание логики существования объекта трудовых усилий позволит специалисту выбрать оптимальную тактику своих управленческих, педагогических воздействий на подопечного.

«Инженеры человеческих душ» так же хорошо должны знать теорию «сопротивления своего материала», как и выпускники тех­нических институтов — сопромат.

Б. Г. Ананьев специально подчеркивал, что «человек не в мень­шей степени является и объектом труда, поскольку коллективный труд людей (родителей и членов семьи, воспитателей и учителей, коллектива и руководителей) обеспечивает возможность его фор­мирования и развития как субъекта труда» [7, с. 319]. Именно по­этому следует стремиться к тому, чтобы науки о человеке стали предельно конкретными, были приложимы к каждому человеку.

Пока же мало специальных работ, в которых бы исследовались процессы влияния человека как предмета труда на активно дей­ствующего субъекта-профессионала.

Для изучения этого явления необходимо прежде всего класси­фицировать людей как объектов деятельности на несколько групп. В качестве следующего дихотомического шага можно разделить всех людей на два класса: «нормальные люди» — «ненормальные люди». И, соответственно, разделить мир профессий типа «чело­век—человек» на два подкласса.

Разумеется, существует множество теоретических трудностей в определении понятий норма и патология. В человекознании эта проблема решается довольно давно. Существуют различные под­ходы к определению критериев норм. Мы сейчас не будем под­робно останавливаться на теоретических проблемах нормирова­ния и типологии человека. Достаточно для наших целей лишь отметить, что эти критерии определяются разными авторами прежде всего в зависимости от их профессионального интереса. Именно профессиональные потребности, цели деятельности яв­ляются теми факторами, которые определяют качественное со­держание того или иного критерия нормирования, классифика­ции людей, их понимания специфического содержания нормы и патологии.

Юристы-профессионалы дискутируют о точности содержания своих правовых критериев нормальности человека. Врачи обсуж­дают свое понимание критериев, необходимых в их узкоспециа­лизированных областях диагностики, терапии, фармакологии и т. п. Педагоги имеют свои содержательно различные критерии нор­мальности и анормальности подопечных, в частности их педаго­гической запущенности. Особенно болезненно и остро эта про­блема стоит в специальных областях педагогики: тифло-, олигофрено-, сурдопедагогике, исправительно-трудовой педагогике и т. п. Достаточно часто обсуждаются вопросы нормы и патологии в пси­хологии и психиатрии.

Во многих областях человеческой деятельности существуют свои критерии (а) нормальности людей, которые используются в целях профессионального отбора, профессиональной диагности­ки, профессионального обучения. Всем этим вопросам посвяще­на обширная литература.

В нашем случае вполне достаточно отметить, что субъекту про­фессиональной деятельности типа «человек—человек» приходить­ся иметь дело с такими двумя объектами, как:

n нормальный, обычный, средний, типичный, обыкновенный человек;

n ненормальный, необычный, уникальный, нетипичный, вы­дающийся, отличный от других человек.

Два эти случая принципиально различны в психологическом смысле влияния объекта деятельности на сознание, психику субъекта. Если в первом случае вопрос о негативном влиянии пред­мета труда на личность специалиста не стоит, то во втором случае профессионал вынужден иметь дело с необычным предметом тру­да. Предмет его труда необычен в том смысле, что он не похож на субъекта, отличен от него, по каким-то признакам, критериям от­личается от самого деятеля. В первом случае нет особой разницы между деятелем и объектом его труда. Поэтому результаты обрат­ного влияния не особенно заметны из-за похожести объекта и субъекта, из-за их одинаковой «нормальности».

Во втором случае профессионал вынужден иметь дело с нео­бычным предметом труда. Предмет его труда необычен в том смыс­ле, что он не похож на субъекта, отличен от него, по каким-то при­знакам, критериям отличается от самого деятеля.

Критерии, признаки различий по своему содержанию могут быть разными в зависимости от сферы деятельности, от специфи­ки разделенного труда.

Например, это может быть возрастной признак, когда взрос­лый педагог вынужден трудиться над ребенком значительно млад­ше себя. При этом он обязан иметь хорошо развитые эмпатические способности, чтобы понимать логику ребенка. Если он хочет быть не просто «урокодателем», а именно учителем, то должен учи­тывать особенности психики детского возраста, смотреть на мир глазами ребенка, «влезть» в душу ученика, существовать в логике своего подопечного. Он вынужден периодически из «нормально­го», взрослого состояния возвращаться в детство.

Такое перевоплощение не проходит бесследно. С одной сторо­ны, как показывает практика, педагогическая деятельность в силу постоянного общения с молодежью не дает стареть педагогам, по­зволяет сохранить душевную молодость, задор, активное отноше­ние к жизни. С другой стороны, в педагогической работе суще­ствуют свои подводные камни, приводящие к профдеформации личности. Это, например, устойчивая привычка к морализирова­нию, дидактическому наставительному тону, которая характерна для некоторых педагогов даже в нерабочих ситуациях.

Замечено, в частности, что многие педагоги в обычном обще­нии чаще делают паузы в монологе, чем другие люди. Они как бы продолжают читать лекции, давать наставления даже в рутинном разговоре со взрослыми. Все это — следствие профессиональной де­формации личности, проявляющейся в пере-носе приобретенных в профессии способов общения в непроизводственные сферы жизни. Педагогам, преподавателям учебных заведений приходится сталкиваться и с другими критериями различий между собой и объектами своего труда. Они имеют дело с еще не обученными, не способными, не воспитанными людьми — школьниками, студен­тами, курсантами и т. п. И в этом плане с «ненормальными», еще «не окультуренными».

Чтобы обучить и воспитать их, учителя должны часть своей жизни прожить в логике жизни другого — необученного и невос­питанного. Это обязательное условие, требование профессии, что­бы иметь возможность понять психологические трудности своего воспитанника в усвоении материала и суметь лучше адаптировать методику своих педагогических воздействий. Такова специфика учебного общения. Во всех этих случаях субъект профессиональ­ной деятельности трудится над человеком, имеющим еще не сфор­мированное сознание и не сформировавшуюся психику.

Сотрудники органов внутренних дел, пенитенциарных учреж­дений, юристы вынуждены трудиться над людьми-преступника­ми, которые имеют уже деформированные психику, сознание, мо­раль. Они отличаются от нормальных людей своим отношением к праву, в отличие от сотрудников и юристов, не правопослушны, они уже переступили норму закона. Общение с ними, необходи­мость установления контакта, работа над их перевоспитанием и исправлением также требует от этих категорий работников необ­ходимости учета в своих воздействиях психологических и амораль­ных особенностей подопечных.

Учесть эти особенности невозможно без их точного и полного знания. Нельзя понять другого человека, не познав до конца все аберрации его морального сознания, истоки его деформирован­ного взгляда на жизнь. Чтобы спрогнозировать возможные ухищ­рения преступника, осужденного к лишению свободы, надо его досконально знать. Это возможно только при одном условии — проживании некоторого отрезка времени (иногда длительного) в логике существования преступного элемента.

Вот что пишет А. Д. Глоточкин о влиянии преступников на ра­ботников администрации тюрем и колоний: «Важно изучать дея­тельность воспитателей, так как они испытывают влияние преступ­ников, взаимодействуют с ними. В этой деятельности очень остро стоит проблема нейтрализации отрицательных влияний преступ­ного элемента, проблема формирования у воспитателей невосп­риимчивости к дурному влиянию, проблема совершенствования моральных качеств и их идейной закалки» (54, с. 20]. С ним соли­дарен и Г. А. Туманов в своей работе «Профессиональная психо­логия работников исправительных учреждений» [167, с. 146].

- Медицинские работники также отличаются от своих подопеч­ных, но по другому критерию. Они вынуждены трудиться над за­болевшим, нездоровым человеком, у которого деформированы либо организм, либо психика. А иногда и то, и другое вместе — психо­соматическое заболевание. И врачи, и медперсонал обязаны иметь достаточно развитые эмпатические свойства, чтобы быть способ­ными лечить не орган, но человека, чтобы составить ясное пред­ставление о субъективной картине болезни пациента, его образе жизни и т. п. Это обязательное требование закреплено в медицин­ской деонтологии. Сказанное в полной мере относится и к дея­тельности психиатров и психотерапевтов.

Таким образом, в профессиях типа «человек—человек» между субъектом и объектом из-за существования определенных прин­ципиальных различий возникает психологический барьер, обус­ловленный тем фактом, что между субъектом и объектом существу­ет различие именно психологического характера. Между неодушев­ленным объектом труда и деятелем тоже существует различие, например, по таким характеристикам, как пространственно-вре­менные параметры, масса, физико-химическая структура и т. д. Но в профессиях «человек - техника» эти различия не психологичны по своей природе. И поэтому у деятеля не возникает никаких психо­логических барьеров. Технический объект слишком отличен по своей природе от человека-субъекта, чтобы тот смог оставить в психике человека следы характерологического, мировоззренче­ского типа.

На такое способен только человек, выступающий в качестве объекта, предмета труда. И наиболее заметны эти воздействия в тех случаях, когда предмет деятельности ненормален, так как суще­ственно отличается от субъекта деятельности в этическом, эстети­ческом, гносеологическом и других аспектах.

Еще одна особенность человека как предмета деятельности по сравнению с неодушевленными объектами заключается в уникальности человека, в его неповторимости по многим параметрам в других таких же объектах.

Если объектом деятельности слесаря на сборочном конвейере являются гайки, то исполнитель может не фиксировать внимание на отдельные возможные, но несущественные отличия одной гай­ки от другой. Слесарь имеет право отвлечься от «индивидуальнос­ти» каждой гайки, от особенностей ее неповторимого «жизненно­го пути» только потому, что современные технологии способны создавать эти объекты труда абсолютно одинаковыми, стандарт­ными, неотличимыми друг от друга. Поэтому слесарь имеет право применять одну и ту же технологию постоянно, не подделываясь каждый раз заново под логику существования конкретного экзем­пляра своего объекта.

По иному обстоит дело с человеком как объектом деятельнос­ти. Согласно современным требованиям многих профессиональ­ных этических и деонтологических систем, субъект обязан учитывать, знать и сохранять неповторимую индивидуальность каждого человека — объекта и продукта своего труда. Это считается этало­ном профессионального труда. Индивидуальный подход, или принцип индивидуализации технологий, является общепринятой нормой во многих профессиях. Она зафиксирована в профессиограммах, должностных инструкциях, законах, относящихся к юридической, педагогической, медицинской и прочим видам деятельности.

Если неодушевленный объект труда, как правило, не требует к себе индивидуального подхода или может допускать стандартизированность манипуляций с ним, то человек как объект деятельности диктует жесткую необходимость индивидуализировать, варь­ировать технологии работы над ним с максимальным учетом его персональной логики существования.

 

1.5.2. Влияние предмета труда на психику работника

Черчилль говорил: «Есть три дисцип­лины, в которых любитель может пре­восходить профессионала, — это проституция, дипломатия и кибернетика». Думаю, что этот список можно допол­нить еще одной дисциплиной: практи­ческая психология.

Р. Загайнов

 

Каков же психологический механизм влияния объектов дея­тельности на формирование профессионального сознания субъек­та? Каким образом предметные свойства всегда овеществленного объекта деятельности (де)формируют сознание субъекта? Каким образом содержание этих объектов, понятий, знаний о них прида­ют определенную профессиональную форму сознанию субъекта?

В общем виде можно сказать, что таким механизмом является интериоризация вещественных свойств материала объекта в струк­туру субъективного образа, понятия, которые наполняют созна­ние специалиста-деятеля и придают ему определенное строение.

Создается адекватный образ предмета своего труда. Получая информацию об объекте, оперируя с ним, субъект деятельности обязан усваивать необходимые для работы знания об этом объек­те. Он должен не только отражать, наподобие зеркала, этот объект в своем сознании, как утверждает теория отражения, но и фикси­ровать его в сознании, удерживать в поле внимания, в оператив­ной и долговременной памяти. Профессионал, долгое время ра­ботающий с одними и теми же объектами, тем и отличается от но­вичка, что у него в сознании прочно и надежно хранится вся информация об объекте деятельности.

О. Г. Анисимов отмечает, что процесс подчинения субъекта ло­гике существования объекта порождает способность уподобления человека предмету деятельности: «Объект может заставить субъекта ... подчиниться своей "логике" в ходе реагирования. Именно эта способность субъекта заменить субъективную "логику" на объек­тивную приводит, применительно к познавательным процессам, к способности уподобления».

Ученику, чтобы стать специалистом, еще только предстоит многократно «загружать» свое сознание, память всеми знаниями об объекте. Профессионал же сформировал уже свое особенное со­знание, свое видение, слышание объективного мира, наполнил свою память именно этим, а не другим содержанием.

Интериоризировать знания об объекте, усвоить их - значит сделать их своим достоянием, своим внутренним свойством, ка­чеством своего сознания, своей психики.

Редкие специалисты-дегустаторы духов, одеколонов, продук­тов парфюмерной промышленности вынуждены удерживать в па­мяти тысячи особенностей запахов, их нюансов. Они обязаны спе­циально тренировать свою специфическую способность, сохранять ее в ущерб многим другим. Они вынуждены жить и незримо лучше ориентироваться в другом объектном мире — мире запахов, неже­ли большинство обыкновенных людей.

Как писал С. Л. Рубинштейн: «Действительно, обоняние у человека играет значительно меньшую роль в познании внешнего мира, чем зрение, слух, осязание» [145, с, 236). Он имел в виду, конечно, не этих уникальных специалистов-профессионалов.

Необходимость интериоризации знаний о предметном профес­сиональном мире и вызвала необходимость создания специальных научных и учебных заведений, где изучаются все характеристики будущего объекта трудовой деятельности (материаловедение, курс сопротивления материалов, теория механизмов, анатомия, физи­ология, социология, психология и их разделы и т. п.).

Для того, чтобы что-то усвоить, необходимо этому придать удо­боваримую форму. Чтобы усвоить пищу, надо ее сначала разжевать и затем переварить. Как утверждают кулинары и диетологи, чело­век представляет собой то, что он ест. Аналогично и в психологи­ческом смысле: содержание сознания, психики про-фессионала во многом определяется конкретикой того объекта деятельности, зна­ния о котором он усвоил.

В этом плане существуют общности механизмов усвоения пред­метного содержания одушевленных и неодушевленных предметов. Общность состоит в том, что человек для того, чтобы что-то усво­ить, интериоризировать, должен сначала преобразовать информацию о том или другом объекте в удобную для хранения, осмысле­ния форму.

Одним из таких общих моментов усвоения живых и неживых объектов является попытка очеловечить, одушевить их характери­стики. Например, приписать дереву человеческую способность плакать («плакучая ива»).

Другая общность заключается в том, что человек, познавая объект своего труда, должен как бы вжиться в него, слиться с ним, почувствовать его особенности, создать такую субъективную мо­дель этого объекта, которая точно бы отражала его специфику. Операторы машин должны их почувствовать, чтобы лучше ими управлять, создать оперативный образ объекта. Футболисты дол­жны иметь «чувство мяча», клиницисты — клинический нюх и т. п. Профессиональное вчувствование в объект своей деятельности есть аспект интериоризации.

Существуют и различия в механизмах уподобления субъекта и объекта — живого и неживого. Различия заключаются прежде все­го в степени их уподобления. Субъекту гораздо легче уподоблять­ся живому объекту, чем неживому.

Первобытный охотник, имитируя во время танца повадки зве­ря, уподобляясь объекту своей деятельности, лучше познает его особенности. Повторяя его телодвижения, человек как бы воссоз­дает в себе аналогичное животному психофизиологическое состо­яние, в котором некоторое время и пребывает. Таким путем он вживается в логику существования имитируемого объекта.

Для того, чтобы эффективно воздействовать на объект, необ­ходимо хорошо, полно и точно знать не только общие и особые (типичные) свойства данного экземпляра объекта, но и единич­ные, максимально конкретные. Для этого необходимо осматри­вать, ощупывать его. Во время процесса познания субъект должен не только отражать, но и как бы заимствовать характеристики объекта, уподобляться ему.

Разумеется, мера этого субъектно-объектного уподобления мо­жет быть разной в зависимости от степени природной похожести, сходства объекта и субъекта. Стать единым целым с куском метал­ла гораздо труднее, нежели с одушевленным предметом, хотя по­пытки такого субъективного «обживания» объекта деятельности, не­сомненно, встречаются. В производственной педагогике, в техни­ческом обучении даже имеются специальные дидактические приемы подобного субъективного вхождения в образ предмета. Они получили названия «синектика». «Представьте себя деталью этого меха­низма, машины и посмотрите, что с ней происходит в процессе ра­боты», — рекомендуют педагоги этого направления.

Любой процесс вхождения в образ другого не проходит бесслед­но. Долгое, частое пребывание в чужой роли может приводить к по­тере собственного Я и к срастанию с чужой маской.

Разумеется, субъективного отождествления с неодушевленным предметом и полного слияния с ним добиться трудно. Недаром артист Л. Ярмольник отказался от идеи демонстрации на сцене этюдов, изображающих, скажем, телефонные аппараты, часы-будильник, поскольку зрители с большим трудом узнают результаты его перевоплощения в неодушевленные объекты. Намного труд­нее сопереживать механическому оборудованию, агрегату, нежели одушевленному объекту (например, лошади Холстомеру Л. Н. Тол­стого).

С. Л. Рубинштейн так писал о второй существенной характе­ристике психики — ее принадлежности не только субъекту, но и объекту: «Всякое психическое явление дифференцируется от дру­гих и определяется как такое-то переживание благодаря тому, что оно является переживанием того-то; внутренняя его природа вы­является через его отношение к внешнему» [145, с. 13]. «Осозна­ние переживания — это всегда выяснение его объективного отно­шения к причинам, его вызывающим, к объектам, на которые оно направлено, к действиям, которыми оно может быть реализова­но» [145, с. 17].

В этих высказываниях С. Л. Рубинштейна подчеркнута связь, внутренняя, психическая, причинная зависимость содержания со­знания субъекта от объекта труда и от действий над ним. Следова­тельно, качественное своеобразие объекта профессиональной деятельности и определяет качественное содержание сознания субъекта. Именно объект труда определяет фокусность внимания, именно он формулирует и жестко диктует специфичность психи­ческих механизмов субъекта профессиональной деятельности.

Если объектом внимания, размышления, мотивации действий субъекта является нечто доброе, благородное, красивое, то и содер­жанием сознания его будет добро. Если субъект оперирует в тече­ние рабочего дня над добротным, красивым материалом, в созна­нии его будут образы добра и красоты.

В противоположном случае, т. е. когда субъект-профессионал вынужден проделывать трудовые операции над злым и безобразным, образы зла явятся материалом его психики, сознания. Имен­но такую информацию о материале он «загрузит» в свою память.

Этическая и эстетическая характеристики объекта труда, каче­ственная специфика материала преобразований и являются содер­жанием сознания профессионала.

Если трудовая необходимость анализировать, копировать, изоб­ражать благородную личность порождает позитивные чувства, то работа над отрицательными персонажами вызывает у нормально­го субъекта негативные эмоции; у него возникает желание словно бы отмыться, очиститься после трудового дня.

Влияние образов героя и антигероя на актера отмечалось мно­гими. Показательны в этом плане воспоминания народного арти­ста СССР Б. П. Чиркова: «Никто из моих героев не повлиял на меня так сильно и так глубоко, как питерский парень Максим. Работа­ли мы с ним рядом и растили друг друга шесть лет, пока оформля­лась его биография на экране. Мы пережили с ним империалис­тическую войну, мы брали Зимний дворец. {...) На моих глазах, рядом со мной, нет, во мне самом рос и формировался Максим. Из беззаботного весельчака, песенника, зачинщика забавных ис­торий вырос умный, не терпящий несправедливостей, самоотвер­женный, преданный общенародному делу борец за правду, за сча­стье людей.

Сначала я, актер, пожалуй, даже с некоторой снисходительно­стью относился к образу человека, которого мне пришлось изоб­ражать. Он ведь вроде бы отставал от меня по всем статьям - я был грамотнее, был старше его. (...) Его идеалы переросли мои мечты, его поведение было образцом мужества, настойчивости. (...) Мы расстались с Максимом. (...) Я не надевал на себя больше костюм Максима, но его совесть, широта взглядов, его отношение к лю­дям и к жизни — они как бы приросли ко мне. Психология Мак­сима, в которую я когда-то, во время съемок, старался проник­нуть и которую я пытался как можно правдивее и точнее показать зрителям, стала так близка и понятна, так привычна мне, что во­лей-неволей я начал глядеть на мир уже по-иному» (Сов. Россия, .1987, с. 4).

Б. Г. Ананьев отмечает влияние общения на процесс индиви­дуального развития человека. Любое общение человека с челове­ком не есть односторонний акт однонаправленного воздействия одного на другого. Не только сотрудник милиции влияет на пре­ступника, обязательно происходит и обратный процесс взаимовлияний. Он писал: «Еще более очевиден характер взаимодействия, а не одностороннего воздействия в структуре и динамике обще­ния любых видов коммуникаций. В процессе общения люди явля­ются одновременно (или последовательно) объектами и субъекта­ми» |6, с. 166].

Он также вскрыл механизм этих взаимовлияний партнеров по общению, показал, каким образом происходит процесс влияния клиента на продавца, осужденного на сотрудника тюрьмы и т. п. «Именно благодаря общению поступок А становится обстоятель­ством жизни В, С, D к т. д., а их поступки, экспрессивные дей­ствия сказываются на поведении А. Этот взаимопереход поступка в обстоятельства жизни и события и составляет постоянную характе­ристику совместной жизни и деятельности людей в различных видах коммуникаций» [6, с. 166].

Таким образом, поступки, действия и скрытые за ними жиз­ненные ценности, мысли, чувства и идеи одного из партнеров, в данном случае преступника, путем взаимоперехода могут дефор­мировать сознание сотрудника милиции. Чтобы раскрыть преступ­ление, найти преступника, сотрудник милиции обязан доскональ­но знать психологию правонарушителей, их привычки, образ мыс­лей и действий, их образ жизни и жаргон. Он обязан «вжиться» в личность подозреваемого или разыскиваемого, поставить себя на его место.

Такой процесс вживания в роль другого не проходит бесслед­но и для самого субъекта деятельности. Этот процесс вживания, вчувствования обязательно оказывает влияние на личность са­мого сотрудника, оставляет следы в индивидуальном развитии личности. Что касается оперативно-розыскной (или следствен­ной) деятельности, то здесь у сотрудника милиции и актера кино и театра много общего. Субъект обязан прожить какой-то пери­од времени в образе другого. Аналогично и учитель обязан ста­вить себя на место ученика, жить его интересами и проблемами. Как пишет Е. А. Климов, «хорошие учителя умеют смотреть на мир глазами ребят» [90, с. 78].

Также и врач, медицинский работник для постановки правиль­ного диагноза и назначения эффективного лечения должен как бы войти в роль больного, определить его субъективную, иногда ми­фическую картину болезни. Вообще в любом виде деятельности, связанной с людьми, субъект обязан хотя бы на время вживаться в образ другого, иметь хорошо развитые эмпатические способности. Об этом много раз писали авторы, изучающие человековедческие профессии — управленцев, педагогов, врачей и т. п.

Именно эмпатические способности обусловливают уровень профес-сионального мастерства человековедческих видов профес­сиональной деятель-ности. Умение руководителя и педагога учесть особенности, возможности, потребности, состояния другой лич­ности обусловливает успешность их деятельности.

О роли общения в развитии личности, в том числе профессио­нального, размышляли многие исследователи. Б. Г. Ананьев пишет: «Именно личностная характеристика коммуникации и дает воз­можность понять то условие, при котором коммуникации в раз­личных формах социальной жизни детерминируют наиболее глу­бокие процессы динамики личности, ее структуру и механизм раз­вития. Больше того, именно процессы общения, жизненный опыт совместной деятельности составляют источник знания человека о человеке, о людях, т. е. психологические познания — основа само­познания и саморегуляции» (15, с. 167].

Б. Г. Ананьев одним из первых исследовал вопрос о конверген­ции познания и общения и их отношении к труду. Он писал: «В сдвигах развития находит одно из самых глубоких выражений эффект конвергенции познания и общения. Основным и главным источником такого эффекта является труд. В сенсомоторном раз­витии проявляется эффект многообразных конвергенции труда, общения и познания, посредством которых это развитие социаль­но детерминировано» [6, с. 168-169].

Многие исследователи процессов общения указывали на диало­гичный характер общения, подчеркивали, что общение - это все­гда диалог. Например, Л. И. Анцыферова пишет: «Внутренний мир личности функционирует как скрытый диалог человека с внутрен­ними аудиториями, организованными по социальным образцам — юридическим, педагогическим, сценическим и т. д.» [28, с. 14).

Здесь для нас важно подчеркнуть тезис о наличии во внутрен­нем плане личности образов других людей, об обязательном при­сутствии собеседника в субъективном мире специалиста. Нельзя общаться с другим, не имея его образа в душе, не включив его об­раз в свой внутренний мир. Понять содержание беседы, любого акта общения невозможно иначе, как только внедрением сообща­емой информации внутрь себя. Только создав в своем сознании образы того, о чем идет речь, можно адекватно понять собеседни­ков, их мысли, чувства, эмоции, переживания, ценностные ориентации. Только благодаря интериоризации собеседника и его ду­шевного мира возможны процессы общения между людьми.

Л. И. Анцыферова справедливо отмечает: «Личность стремит­ся воссоздать себя в смысловом поле других личностей, занять осо­бое место в их личностном пространстве. В то же время в этот внут­ренний мир людей стихийно вопреки их желанию может прони­кать и чуждое, чужое им» [28, с. 14].

О. С. Анисимов, как и Б. Г. Ананьев, считает, что в общении ведущим является процесс идентификации с другим человеком. Но «в общении идентификация и субъективная взаимооценка зави­сят от того типа знаний, которые вовлекаются в эти процессы» [9, с. 214].

Субъект деятельности типа «человек—человек» в рабочее, слу­жебное время вовлекает в процесс идентификации не всякие зна­ния о человеке, а именно те, которые он усвоил в процессе про­фессионального обучения и которые важны для его деятельности.

Например, юристы прежде видят в человеке и его поведении нормативно-правовые аспекты и лишь затем личностно-индивидуальные. А психологи, психиатры — прежде всего личностные. Медики — медицинские аспекты, но никак не правовые.

Таким образом, общечеловеческие аспекты личности партнера по профессиональному общению не вовлекаются, так как в этом нет необходимости, как считают некоторые работники. Сама диф­ференциация деятельности (разделение труда) обязывает специа­листа обнаруживать и искать в человеке-объекте его труда только то, что необходимо по его работе, чего требует от него управленец или заказчик. Офтальмолога интересуют только глаза пациента, дантиста — его зубы, дерматолога — кожные покровы и т. п. Ра­ботника службы быта (официанта, продавца) интересуют прежде всего наличные потребности клиента и размер его кошелька.

Если под этим углом зрения проанализировать, сравнить, ка­залось бы, родственную деятельность офицеров, с одной сторо­ны, Министерства обороны, а с другой — Министерства внутрен­них дел, то можно сделать следующие выводы: офицеры обоих министерств должны уметь противодействовать агрессивным дей­ствиям противника.

Но существуют и различия. Перед армиями всех государств ста­вится задача уничтожения внешнего врага. Армейские офицеры обязаны уметь действовать в условиях самого острого конфликта, конфронтации. Перед сотрудниками же полиции, милиции ставится несколько иная задача: не стремиться к полному уничтоже­нию преступников, а вести с ними борьбу. А это уже иной тип про­тиводействия, требующий, помимо прочего, умения договаривать­ся с противником, создавать как бы программу приемлемого по­ведения правонарушителей и «приглашать» их следовать ей.

Именно поэтому воинская деятельность, ратный труд не тре­буют от солдат глубинного познания психологии врага. Нет и не должно быть у военнослужащего общечеловеческого интереса к личности врага, в частности сострадания к нему. Зачем познавать внутренние переживания врага, если он все равно должен быть уничтожен? Поэтому-то в военных училищах отсутствует учебный курс по психологии личности потенциальных врагов.

Сотрудники же полиции вынуждены хорошо и глубоко позна­вать психологические особенности личности своих оппонентов. Это диктует им их служебный долг, специфика их социальной задачи.

Каков же объединяющий фактор в человеке-клиенте, пациен­те и т. п.? По мнению О. С. Анисимова, это весь цикл его жизнеде­ятельности: от возникновения потребностей и связанной с ними поисковой деятельности до удовлетворения потребностей. Позна­ние специфики этого цикла у конкретного человека и есть конеч­ная вершина познания человека. Тогда можно утверждать, что про­цесс познания является полным и точным.

Поэтому хороший специалист по работе над людьми обязан быть универсальным человековедом, уметь видеть в человеке не только то, к чему побуждает его узкопрофессиональный долг, но и всего человека в комплексе, учитывать все взаимосвязанные особеннос­ти человека и как индивида, и как личности. Он обязан видеть че­ловека как целостную индивидуальность. Только при таком подхо­де субъект достигнет вершины профессионального мастерства.

К сожалению, зачастую можно наблюдать противоположную картину. Узкие специалисты настраивают свои глаза, свои органы чувств на поиск только того в своем клиенте, пациенте, подопеч­ном, чего сиюминутно требует их должностная квалификация. Они низводят целостную индивидуальность до одного какого-то инте­ресующего их параметра. И тогда целостный человек как объект педагогических или медицинских, или правовых, или идеологи­ческих воздействий персонифицируется либо в заболевший орган («Я лечу только глаза»), либо в статью уголовного кодекса («У меня в отряде сидят только две статьи: "хулиганка" и "грабеж"), либо в фигуранта уголовного или гражданского процесса (истец, ответ­чик, подсудимый и т. п.).

Обязательный узкопрофессиональный, а не общечеловеческий взгляд субъекта деятельности формирует в нем привычку рассмат­ривать целостного человека только с одной стороны. Это зако­номерный результат профессиональной специализации. Это зако­номерный результат нынешнего состояния развития науки о че­ловеке, которая продолжает дифференцироваться на отдельные научные дисциплины. Углубляющееся разделение труда диктует необходимость все более глубокого познания только отдельных сторон человека или объекта тех или иных профессиональных манипуляций. Это закономерный результат профессиональной де­формации, обусловленный, с одной стороны, ограниченностью внутренних ресурсов специалистов, а с другой - объективной не­обходимостью дифференциации социального труда.

Но известно, что участник общения для учета особенностей объекта своих воздействий должен войти в его состояние, в его социальную роль, на какое-то время идентифицироваться с ним и этим как бы потерять себя.

Вот что пишет о специфике процессов познания человека че­ловеком О. С. Анисимов: «Для процессов общения как раз и ха­рактерны процедуры идентификации с "другим" как средство по­знания. Познание другого начинается с познания физических ка­честв, а продолжается в познании психических качеств. Наиболее тонким и специфичным для познания другого выступает позна­ние его как субъекта, начинающееся с эмоциональной идентифи­кации, эмоционального чувствования. (...) Важным выступает и познание особенностей его познавательных процессов. В целом имитационное заимствование состояния другого человека пред­стает как важнейший механизм нового способа познания друго­го» [9, с. 70].

Сущность механизма идентификации О. С. Анисимов опреде­ляет следующим образом: «Основой и исходным условием субъек­тивного познания выступает процесс идентификации с другим человеком. Это означает воспроизведение одним человеком состо­яния и способа существования другого человека. Такое воспроизведение не может быть абсолютным, (...) поэтому человек может лишь уподобиться другому в той мере, на которую он способен, и в рамках соответствующих критериев достижения неотличимо­сти от другого человека по поведению или состоянию.

Наиболее простой путь уподобления через повторение фи­зических действий. Они относительно легко отделимы от внутрен­него состояния. (...) Достижение эффекта уподобления предпола­гает уподобление как физически действенного и чувственно-эмоционального, так и в той или иной мере уподобление потребностного состояния» [9, с. 203].

Как отмечает автор, для здорового существования человека и его самосознания необходимо наличие и обратного механизма — деидентификации. Необходимы развитые умения вхождения и вы­хода из роли другого. Если же этот обратный механизм работает плохо, тогда приходится констатировать неспособность деятеля выйти из своей профессиональной роли, говорить о переносе на­выков из одной рабочей ситуации в другую. Это также может быть и причиной, и проявлением профдеформации специалиста.

Необходимость идентификации себя с другим есть основа пол­ноценного познания человека человеком. Подобное постоянное сращивание с другим оставляет следы в психике субъекта деятель­ности. Поэтому должен быть задействован противоположный ме­ханизм - способность разотождеств-ляться с другим, умение ви­деть различия между собой и другим человеком, чтобы сохранить свое Я, свою уникальность, непохожесть.

Действительно, в правоохранительной практике органов внут­ренних дел давно уже прочно вошло в лексику выражение «сра­щивание с преступным элементом» именно из-за широкого рас­пространения этого социально-психологического явления. По многим наблюдениям разных специалистов, это явление наибо­лее распространено в деятельности пенитенциарных учреждений и оперативных подразделений. Зачастую некоторые работники ис­правительных колоний психологически почти неотличимы от сво­его контингента. Особенно в так называемых «лесных колониях», в небольших поселках, отдаленных от культурных центров, где сотрудники ЛИТУ вынуждены в течение долгих лет общаться с людьми, осужденными к лишению свободы за различные преступ­ления. Длительное отсутствие возможности общения с нормаль­ными людьми и порождает профессиональную деформацию лич­ности, если нет прочного иммунитета.

Зачастую психологическим механизмом идентификации с дру­гим служат процессы психического (в том числе эмоционального) заражения, подражания, внушения.

 

1.6. СРЕДСТВО, СПОСОБ И СПОСОБНОСТИ КАК ФАКТОРЫ ДЕФОРМАЦИИ

Продолжая придерживаться логики нашего метода исследова­ния, сделаем еще один шаг — приступим к анализу других компо­нентов структуры акта профессиональных деятельностей.

На формирование субъекта деятельности оказывают влияние не только предмет труда и условия производства, но и такой обще­культурный фактор, как наличие определенного арсенала средств и их качественный и количественный характер. Для того, чтобы стать профессионалом, надо хорошо освоить весь комплекс тех­нических, языковых, понятийных инструментов, орудий своего труда. Подобный процесс присвоения, интериоризации не про­ходит бесследно. Он не только возвышает человека над животным, но и формирует субъектные качества человека.

Как подчеркивает Е. А. Климов, «использование орудий, ору­дийного оснащения — общий признак самых разных видов дея­тельности человека: и игры, и учения, и труда» [89, с. 225].

Отношение к средствам деятельности отличает, прежде всего, человека от животных. Если высшие животные и применяют ка­кие-то внешние орудия труда, то это носит характер эпизодический, ситуативный. Они не сохраняют после использования ни од­ного внешнего средства — ни палки, ни камня и т. п. Человек же не только сохраняет для дальнейшего употребления, но и специ­ально изготавливает все более совершенные средства деятельнос­ти. Недаром существует особая отрасль — производство средств производства, в том числе понятийно-мыслительных, теоретичес­ких, концептуальных, языковых, знаковых.

Степень овладения определенными орудиями отличает профес­сионала от новичка, одного специалиста от представителя другого вида труда. Для того, чтобы овладеть каким-либо техническим или концептуальным средством познания и преобразования мира, че­ловек должен усвоить строго определенную «философию», соот­ветствующую этому средству, его логику.

Ясно, что мировоззрение физика-астронома, взирающего на мир через телескоп и «отягченного» определенными теориями ус­тройства мира, будет в чем-то отличаться от картины мира микробиолога, рассматривающего в течение всей своей жизни окружа­ющую среду через микроскоп.

Ясно, что они по-разному «квантуют», по меткому выражению Е. А. Климова [89, с. 266], «окрестный мир на различимые суще­ственные целостности, события, явления. И если при этом они недостаточно рефлек-сируют, например, субъектный, природный, технический, эстетический или, наконец, метрический и т. п. ас­пекты окружающей обстановки, возникает задача их компенсатор­ной информационной поддержки, взаимообогащения специали­стов информацией об окружающем (последнее — ради взаимопо­нимания, профилактики непродуктивных конфликтов)».

Таким образом, орудийная оснастка субъекта является факто­ром, формирующим индивидуальность личности.

Мы особо хотим подчеркнуть мощнейшую роль таких средств деятельности, как профессиональный язык и язык соответствую­щей науки, обслуживающей данную профессию в социализации человека как личности. Усвоение значения и смысла тех или иных профессиональных терминов и понятий не только обогащает лич­ный опыт, но и расширяет его в строго определенном направлении.

Знание конкретных профессиональных и научных теорий и концепций об определенных областях бытия — это огромный фак­тор формирования целостного мировоззрения человека. Это мощ­ный инструмент жизненного самоопределения личности в разных ситуациях.

Как пишет М. Б. Туровский, «особенность труда как отношение субъекта и объекта состоит в том, что обоюдный обмен характерис­тиками, в котором человек получает предметные определения, пред­ставленные в навыках, способах его объективной деятельности, а объект получает человеческие определения в потребительских ха­рактеристиках продукта труда, — оказывается вынесенным вовне собственных определений и субъекта, и объекта. Он предстает в ка­честве третьего звена субъект-объектного отношения. Это третье звено предметно представлено в орудии труда. Однако усвоение сформированных способов деятельности индивидов не имеет не­посредственных определений. В орудиях же способы труда предмет­но омертвлены» (Проблема человека в «Экономических рукописях 1857-1859 гг) К. Маркса. Ростов, 1977, с. 48).

Отечественными психологами сформулировано несколько по­ложений относительно проблемы способностей (следующего ком­понента структуры): способности формируются в деятельности; способности формируются не во всякой деятельности, а лишь в такой, где есть затруднения, требующие освоения новых способов или новых средств деятельности, к которой есть интерес и кото­рая в конечном счете успешна.

Л. И. Анцыферова пишет: «Прогрессивное развитие личности осуществляется не во всякой деятельности — ее условием высту­пает проблемная, личностно значимая, интересующая человека успешная деятельность» (13, с. 12]. С ней согласны Т. И. Артемье­ва [ 15] и другие исследователи.

Изучению различных способностей человека, процессов их формирования посвящены многие работы отечественных и зару­бежных авторов. В частности, Б. Г. Ананьев на основе анализа ре­зультатов многих исследований выделил такие основные виды спо­собностей субъекта:

n жизнеспособность;

n общая трудоспособность;

n профессиональные способности;

n специальные способности;

n потенциальные или виртуальные способности;

n одаренность, талант и другие виды потенциалов, ресурсов человека.

При этом он отмечал: «Крайне недостаточны знания о том, су­ществует ли какая-нибудь иерархия в системе этих понятий, есть ли какая-либо субординация и координация возможностей» [7, с. 325].

Действительно, в литературе, посвященной проблеме способ­ностей, еще много неразберихи. Это является, на наш взгляд, след­ствием нечеткости в определении понятия «деятельность» с ее ос­новными компонентами и нечетким пониманием термина «спо­собность». Зачастую можно встретить обширные рассуждения о способностях (музыкальных, математических, полководческих и т. п.), которые носят сверхабстрактный характер только из-за того, что четко не показано соотношение между понятиями «спо­собность» и «средство деятельности». Например, в монографии Т. Н. Артемьевой «Методологический аспект проблемы способно­стей» объемом около 200 страниц мы нашли лишь дважды упоми­нание о понятии «средство деятельности»!

Очевидной становится такая общая закономерность: человек очень редко обращает внимание на средства, особенно мыслительно-понятийные, по сравнению с другими компонентами деятельностного акта, например предметом труда. На самом деле способ­ность — это неотъемлемое свойство субъекта, которое заключается в степени овладения им строго определенными средствами труда.

Безотносительно к какому-либо средству бессмысленно рас­суждать о способностях. Анализируя, изучая способности, надо определиться, о каких именно средствах деятельности и способах их употребления идет речь.

Средство деятельности — это инструмент, который использу­ется для воздействия на предмет труда. Любая деятельность как процесс преобразования материальных предметов возможна лишь при использовании какого-то определенного средства, с помощью которого изменяется первоначальный предмет — сырье — в ко­нечный предмет — результат. Средством может быть какой-то вне­шний по отношению к субъекту предмет. Например, палка, с по­мощью которой обезьяна достает банан. Или орган человеческого тела (рука), нервно-психический аппарат, с помощью которого из­меняются образ, представление, суждение.

 

Без средств ничего нельзя преобразовать!

 

Поэтому тезис о непосредственности какой-либо деятельности может означать либо то, что у субъекта нет нужного средства и поэтому он не может совершить акт деятельности, либо то, что человек использует какое-то неизвестное наблюдателю, исследо­вателю средство (например, понятийно-мыслительное).

Любое средство деятельности обладает одной существенной характеристикой: всякому материалу объекта деятельности свой­ственна определенная степень сопротивляемости к преобразова­нию, он как бы стремится сохранить свою форму, размер, структу­ру и другие изначальные параметры. Поэтому субъект, желающий получить из материала-сырья конечный продукт деятельности, должен совершать «насилие» над объектом своего труда. Для это­го он использует средства — инструменты, орудия, — которые дол­жны обладать большей прочностью, стойкостью, устойчивостью по сравнению с материалом объекта деятельности.

Методологически средство представляет собой то, что находится посередине между субъектом и объектом его манипуляций. Это не­кий посредник между ними. Средство — это среда, особым образом организованная.

Обсуждая роль средств деятельности и мышления в постанов­ке и решении профессиональных проблем, Г. П. Щедровицкий подчеркивал влияние наличных и усвоенных средств труда в формировании личности специалиста. Он говорил о своеобразной «испорченности» профессионала теми средствами, которые тот научился применять: «Напряжение, разрыв или проблема в мыследеятельности не определяют еще однозначно задачу мыследеятельности; во многом задача определяется используемыми нами средствами, а средства есть всегда результат нашей "испорченно­сти", нашего индивидуального вклада в историю, и именно они определяют, каким образом и за счет каких конструкций будет преодолен и снят тот или иной набор затруднений, разрывов и проблем в деятельности» [179, с. 112].

Е. А. Климов также выделяет как особый тип внутренние, психологические средства деятельности, к которым он, в частно­сти, относит: функциональные психофизиологические состояния: субъекта, его установки, преднастройку к деятельности; мыслен­но удерживаемые правила действий, схемы преобразований, об­разы признаков оцениваемых объектов, волевые усилия. Выделяя общесоциальный аспект средств деятельности, считая их элемен­том общей культуры народов, Е. А. Климов между тем подчерки­вает, что «наряду с более или менее общезначимыми средствами деятельности могут быть индивидуализированные и даже инди­видуальные. Феномен профессионального мастерства, недосяга­емой профессиональной квалификации во многом созидается как раз сугубо индивидуальным орудийным оснащением деятельно­сти (т. е. приспособлением этого оснащения к такой реальности как неповторяемая индивидуальность человека)» 188, с. 35].

Е. А. Климов считает «использование орудий, орудийного ос­нащения общим признаком самых разных видов деятельности че­ловека: игры, учения, труда» (88, с. 34]. Он формулирует ряд тре­бований к субъекту деятельности относительно средств:

n субъект должен хорошо ориентироваться в орудийных сред­ствах и правилах их применения;

n творчески к ним относиться;

n знать возможности и ограничения, варианты применения орудий труда;

n уметь делать выбор между разными средствами;

n питать любовь к своим персональным средствам, одухотво­рять их, бережно относится к ним.

Рассматривая проблему способностей человека как умение при­менять определенным способом известные средства деятельности, К. Маркс писал: «Способ производства надо рассматривать не толь­ко с той стороны, что он является воспроизводством физического существования индивидов. В еще большей степени это — опреде­ленный способ деятельности данных индивидов, определенный вид их жизнедеятельности, их определенный образ жизни. Какова жиз­недеятельность индивидов, таковы и они сами» [114, т. 3, с. 19].

Приобретенная и усвоенная способность субъекта является од­ним из наиболее сильных и стойких факторов профессиональной специализации, с~е закрепления и дальнейшего углубления. Извес­тный криминолог А. И. Гуров, изучая квалификацию преступной деятельности профессионалов-рецидивистов, приходит к выводу, что усвоенный способ совершения преступлений является наибо­лее стойким и мощным фактором специализации преступников (во­ров, мошенников и т. п.): «Наиболее стойко квалификация карман­ника проявляется в способах совершения краж, каждый из которых требует своих, присущих ему приемов, знаний, навыков» [64, с. 104].

Способ совершения преступления является одним из обстоя­тельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу (ст. 68 УПК РСФСР), что подчеркивает важность именно способности как ве­дущей характеристики субъекта. Уголовно-правовой аспект спо­соба совершения преступного действия выражается рядом факти­ческих и социальных свойств (общественной опасностью) преступ­ления, что необходимо учитывать для правильной правовой оценки деяния, разграничения со смежными посягательствами, преодо­ления конкуренции уголовно-правовых норм в пограничных со­ставах, для квалификации преступления при их совокупности.

Криминалистический аспект способа совершения преступле­ния выражается фактическими признаками и свойствами крими­нального деяния, позволяющими судить (выдвинуть версии) о дру­гих значимых для доказывания элементах преступления: мотиве, цели, событии, лице, совершившем преступление.

Под способом в криминалистическом смысле понимается обус­ловленная субъективными и объективными факторами система, включающая собственно криминальные деяния, предшествующие (подготовка) и последующие за этим действия, в том числе сокры­тие следов, а также содержание действий и приемов виновного, выполняемых для достижения преступных целей. На выбор конк­ретного способа совершения сексуально-садистского убийства, например, влияют: ряд объективных и субъективных факторов; личность преступника и его установки; личность жертвы; харак­тер обстановки; динамика взаимодействия жертвы и виновного. Действия субъекта и объекта очень разнообразны, что затрудняет их квалификацию, типологию и группировку.

К. Маркс указывал, что «само присвоение производственных сил есть не что иное, как развитие индивидуальных способнос­тей» (К. Маркс, Ф. Энгельс, Противоположность материалисти­ческого и идеалистического воззрений // Вопросы философии. 1966. № 2. С. 94).

Е. А. Климов определяет механизм влияния средств деятельно­сти на субъекта словом «срастание»: «Но феномен "срастания" ин­струмента, средств труда с "душой" работника имеет место у каж­дого профессионала. Это надо иметь в виду при развитии челове­ка как субъекта труда» [88, с. 37].

Б. Г. Ананьев так определил роль и функции средств деятельно­сти в формировании человека как субъекта и личности:

n средство, орудие труда служит опредмечиванию собствен­ной природы человека, его природной организации; О единая система «орган—орудие» есть могучий фактор пси­хической эволюции самого человека;

n средства деятельности усиливают, ускоряют и преобразуют психофизиологические функции человека, его нервно-пси­хический потенциал; П средства, орудия выступают в качестве ультра- и инфрапотенциалов человека; О средства деятельности служат движущими силами психического развития человека;

n это механизм взаимосвязи между человеком и объектом его труда [7, с. 318-325].

Он выделял как особый вид средств деятельности знак, знако­вую систему, языке их значениями и смыслами и подчеркивал осо­бую функцию этого типа средств: «По своему содержанию знако­вые системы воспроизводят основные итоги труда и правила уп­равления трудовым процессом, накопление знаний и опыта мыслительной деятельности» [7, с. 320].

О. Г. Анисимов вслед за Л. С. Выготским выделяет особый тип средств умственной, психической деятельности — мыслительную, концептуальную схему, функции которой заключаются в выражении концептуальных содержаний. О. С. Анисимов подчеркивает специфичность языковых, знаковых средств, их отличие от дру­гих типов средств — технических, например: «Сам знак в силу его искусственности, социальной природы, конвенциальности требует иного обращения. Именно языковые единицы, знаки как средства коммуникации, воздействия одного субъекта на другого, управле­ния поведением другого субъекта и самоуправления стимулируют преобразования первичных психических процессов» [9, с. 28].

О социальном характере средств деятельности писали многие авторы. Например, Е. А. Климов считает, что «если не объекты труда, то инструменты, вещественные орудия и условия его труда практически всегда скрывают в себе овеществленные межлюдские отношения, инструменты кем-то созданы, доставлены, укомплек­тованы» [88, с. 39]. Социальный характер именно понятийных средств еще более очевиден.

Анализируя влияние такого средства деятельности, как компь­ютер, на человека, В. П. Зинченко пишет: «Нельзя забывать, что компьютеры могут не только формировать, но и деформировать интеллект, что, к сожалению, уже наблюдается при их неразумном использовании» [78, с. 103]. С ним согласны и некоторые инже­нерные психологи: «Массовая компьютеризация обучения, труда и быта может изменить свойства интеллекта, сделать человека ра­циональнее, сузить его духовный мир, привести к переоценке нрав­ственных ценностей. Но до сих пор не установлена точно возмож­ность таких изменений в психологии человека, мера влияния на нее существующих моделей взаимодействия с компьютером, от­сутствуют рекомендации по проектированию деятельности чело­века в роботизированных системах» [161, с. 18].

В целом можно считать, что сознание субъекта, его психичес­кий аппарат формирует не только качественное содержание пред­мета трудовой преобразующей деятельности, но и характерные особенности тех средств, которые входят в его профессиональный арсенал и которые человек обязан освоить, интериоризировать. Человек, чтобы стать субъектом профессио-нальной деятельности, должен уметь вживаться в логику средств его использования. По­добное вживание в логику средства так же характеризует профес­сионала, как и процесс вживания в логику предмета труда.

Специфические предметы деятельности и их средства являют­ся (де)формирующими факторами сознания субъекта профессио­нальной деятельности. Знания и учет особенностей этих факторов крайне важен в профессиоведении, трудовой педагогике, про­филактике профессиональной деформации личности. Изучение специфики арсенала средств, характерных для определенной про­фессии, особенно знаковых, понятийно-мыслительных, — это важный элемент исследования профессиональной деформации.

Полученные при профессиональном обучении и на практике знания, умения, навыки, способности, усвоенные понятийно-кон­цептуальные средства восприятия, познания и понимания мира становятся привычным достоянием не только субъекта определен­ного труда, но и целостной индивидуальности человека. Он ис­пользует их и в сфере труда, и во многих других ситуациях жизни для своего самоопределения.

 

1.7. ЧТО ТАКОЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЕ НОРМЫ

 

Следующий шаг нашей исследовательской процедуры — ана­лиз специфических деятельностных норм как факторов профес­сиональной деформации личности.

Хорошо известно, что регуляторами поведения, общения, во­обще жизнедеятельности человека являются, помимо прочего, и так называемые социальные нормы. В этом разделе речь пойдет об особом их типе — деятельностных нормах. Таким образом, мы совершаем следующий шаг анализа в полном соответствии с про­цедурой применения предлагаемого нами метода исследования обсуждаемого здесь феномена.

Вначале приведем общие рассуждения о роли и специфике это­го типа норм в жизни человека, а затем проанализируем некото­рые из них более подробно. При этом постараемся увидеть сущ­ность и особое содержание этих норм как факторов деформации личности в разных типах профессий и специальностей.

В отличие от других типов социальных норм (например, норм обшей или только трудовой морали либо даже сугубо профессиональной этики), в пространстве деятельности существуют и «функционируют» особые предписания — деятельностные нормы.

Их специфика, по сравнению с другими социальными норма­ми, заключается в том, что сфера их применения строго ограниче­на лишь пространством деятельности, а значит, не распространяется на поведение, общение в быту, клубе, жизни. Деятельностные нормы возникают в ходе профессиональной деятельности организаторов-управленцев. Строго ограниченная сфера их суще­ствования диктует и необходимость их четкого формулирования. Только наличие формализованных деятельностных норм являет­ся источником и основанием воспроизводства профессиональной деятельности. По сравнению с нормами этики, деятельностные предписания более конкретны именно по отношению к условиям воспроизводства. Одно из отличий этих норм от других типов ре­гуляторов заключается в области их существования только в сфере профессиональной деятельности.

Следующее различие продиктовано природой того «носителя», в котором эти нормы зафиксированы. Если «носителем» мораль­но-нравственных предписаний является сознание личности, то деятельностные нормы распространяются только на субъекта про­фессионального труда. Лишь на рабочем посту, выполняя в слу­жебное время свои профессиональные обязанности, человек, бу­дучи делателем, специалистом, «роботом», обязан ими руковод­ствоваться. В эти моменты своей жизни он должен действовать в строгом соответствии с такими специфическими предписаниями. Только в данные моменты, но не в другие.

Г. П. Щедровицкий под нормами деятельности понимал «тот объективный состав и ту структуру деятельности, которые только и могут обеспечить решение задачи. (...) В этом отношении норма не зависит от субъективных средств отдельных индивидов и по­этому может рассматриваться вообще безотносительно к индиви­дам. Нормы деятельности в своей совокупности противостоят под­растающим поколениям в качестве образцов деятельности, кото­рыми нужно "овладеть". Поскольку сама деятельность возможна лишь в связи со средствами производства и различными знаковы­ми системами, то те и другие выступают как формы "опредмечи­вания" деятельности вообще и норм деятельности в частности. (...) Ребенок должен овладеть общественно-фиксированными норма­ми деятельности, а для этого усвоить или освоить те предметные и знаковые системы, которые в них входят. Механизмы овладения и усвоения, применяемые индивидами, будут определять тот "субъективный способ", каким отдельные индивиды будут в даль­нейшем осуществлять личную деятельность» [179, с. 467].

Именно в этом узле сосредоточены источники тех нарушений деятельности, которые могут быть названы варварским профессионализмом. Именно в неправильных понимании и усвоении норм деятельности заключаются причины тяжелейших кризисов в управлении и исполнении. Вот что пишет О. С. Анисимов о последствиях стихийного нарушения предписанных норм: «Сложив­шаяся практика предполагает использование многих типов норм. Они должны быть различаемы и использоваться так, чтобы укреп­лять друг друга. Многие типы норм очень сложны по мыслитель­ной технологии. Поэтому для управленца, не имеющего фундамен­тальной мыслительной подготовки, все эти виды практики слу­чайны, стихийны. Он может в любой момент подменить одну норму другой, даже не заметив этого, а потом будет считать людей виноватыми в больших неудачах» [10, с. 15).

Во многих областях человековедческих профессий субъект дол­жен не только иметь прочные и широкие знания о людях, но и уметь соотносить полученное абстрактное знание с конкретной личнос­тью, индивидуальностью, над которой ему приходится трудиться. Деятель должен обладать хорошо развитыми умственными способ­ностями, культурой мыслительной деятельности, в частности, при проведении операций анализа, синтеза, владеть логикой восхож­дения от абстрактного к конкретному, логикой систематического уточнения.

Хорошо сказал о трудностях, сопряженных с мыслительной деятельностью педагога, Е. А. Климов: «Но личность не увидишь, не потрогаешь и не поведешь за руку. Личность — сложное, цело­стное образование, причем особое — функциональное. Свойство личности приходится мысленно представлять как нечто целое да еще разбираться в этом целом, оперировать его составляющими, оценивать их, придумывать, проектировать те качества и свойства, которые важны в первую очередь. Но воспитатель имеет дело с вполне определенными людьми. А об "вот этом" ученике, подрос­тке пока еще, как правило, никто ничего достоверного не сказал и тем более не написал» [88, с. 6-7].

Во многих профессиях каждый отдельный субъект-исполни­тель, даже если он досконально знает общие нормы своей деятель­ности, опирается на прочные и хорошо усвоенные принципы и понятия об объекте, средствах и способах труда, должен уметь кон­кретизировать умственные абстракции по отношению к своему уникальному, единственному случаю, казусу, ситуации или экзем­пляру. Даже любой рядовой сотрудник патрульно-постовой служ­бы, медицинская сестра имеют право в рамках служебных обязанностей действовать по собственному усмотрению. Во многих ак­тах принятия решений они обязаны уметь конкретизировать общие нормы деятельности, морали, профессиональной этики примени­тельно к данной неповторимой индивидуальности. Это бывает порой очень трудно сделать, особенно в экстремальной, конфлик­тной, напряженной ситуации, при дефиците времени и ограни­ченности информации. На наш взгляд, многие ошибки в деятельности субъектов человековедческих профессий происходят имен­но из-за этого фактора — неумения, неспособности от абстрактных знаний перейти к конкретному действию в отдельных ситуациях.

Прекрасно об этом писал Б. Г. Ананьев: «Применение общих принципов и знаний о человеке в конкретной ситуации к отдельному реальному человеку тоже есть знание - знание об индивидуаль­ности человека. Применение общих и типологических знаний об организме личности и психике человека к единичному "случаю" из медицинской практики, конечно, может и не стать таким знанием; оно становится им тогда, когда единичное перестает быть "случа­ем", "экземпляром" или "штукой" какого-то однородного ряда, а предстает как таковое, т. е. как индивидуальное в собственном смыс­ле слова. Сложность такого превращения "случая" или "штуки" в индивидуальное или особую систему в медицинской практике свя­зана со спецификой диагностической и терапевтической процеду­ры. Однако многое зависит не только от условий и частоты встреч врача с больным, но и от профессионального мастерства врача. (...) Сходные черты в подходе к человеку мы обнаруживаем в педа­гогической деятельности. (...) В жизни массовой школы далеко не всегда удается соединить фронтальные, групповые и индивидуаль­ные способы организации и довести их до каждого отдельного уча­щегося. Опытный педагог достигает высокой эффективности обу­чения и воспитания благодаря глубокому знанию своих учащих­ся, особенностей их усвоения, общественного поведения, свойств личности и мотивов деятельности. (...) Когда "единичное" — от­дельный ребенок — перестает быть лишь одним из многих, лишь носителем имени и фамилии, своего рода экземпляром или шту­кой в массе обучаемых, он выступает как наиболее глубокий пласт предмета воспитания, до которого дано проникнуть лишь подлин­ному воспитателю» [7, с. 92-93].

Б. Г. Ананьев считал, что неумение врача или воспитателя мыс­лить единичными понятиями, работать не с типажами, а с инди­видуальностями обусловлено либо недостаточной профессиональной подготовленностью (в частности, антрополого-психологической), либо свойствами их характера. Действительно, многие при­знаки профессиональной деформации специалистов связаны с их слабой понятийно-мыслительной подготовкой, низкой культурой профессионального мышления. Один из критериев профессио­нальной подготовленности специалиста требует, чтобы субъект имел общие, абстрактные знания по «материаловедению», по обоб­щенным характеристикам и параметрам материала своего труда и умел их конкретизировать вплоть до максимально уникального, единичного экземпляра, случая, казуса. Лишь тогда врач, учитель, юрист могут учесть все особенности анатомии, физиологии, пси­хологии, социологии своего конкретного подопечного.

Неумение мыслить на разном уровне абстракции, работать в логике восхождения от абстрактного к конкретному является при­чиной профдефор-мации. В каждой конкретной ситуации деятель­ности субъект обязан сохранять более абстрактные нормы своей работы, в пределе — идеальные нормы. Он должен так учитывать единичные особенности ситуации, чтобы в его деятельности были сохранены идеальные предписывающие нормы. Например, реа­лизуя такую абстрактную деятельностную норму, как подход, на­пример индивидуальный подход, культурно мыслящий субъект обязан в конкретных ситуациях «усматривания» всегда видеть ин­дивидуальность человека и под нее перестраивать более частные деятельностные нормы — технологию, план и т. п. Необходимо также четко осознавать ограниченность сферы применения этих норм как регуляторов собственной активности, не переносить их в соседние области жизни.

Об ограниченности всякого сугубо профессионального подхо­да к человеку, об его отличии от целостного взгляда прямо пишет Г. С. Абрамова: «Трудности (использования научных обобщенных знаний о человеке представителями конкретных профессий. — С. Б.) определяются прежде всего, на наш взгляд, тем, что они ви­дят конкретного человека сквозь призму своего профессиональ­ного подтекста, сужающего видения человека до нескольких, если не до одного, качеств. Так, для врача другой человек — больной, для учителя — ученик, для актера — зритель, для парикмахера — клиент, для продавца — покупатель и т. п. Это приводит к неволь­ному искажению любой обобщенной, закономерной, научной ин­формации о человеке или переводит воздействие на другого чело­века на уровень житейской или обыденной психологии, появляется (через стандартизацию профессиональных действий с чело­веком) реальная опасность обесценива-ния качеств человеческой жизни как индивидуальности» [2, с. 4-26].

Анализируя когнитивные, оценочные и эмоциональные ком­поненты процесса целеобразования, Е. А. Климов подчеркивает важность достаточного развития умственных способностей деяте­ля: «Чтобы ярко и отчетливо представить результат своих действий, то, чего пока перед глазами нет, человек должен иметь определен­ный уровень умственной воспитан-ности, культуры мышления, иметь запас наглядных впечатлений из соответствующей области, развитое воображение, владеть понятиями, упорядочивающими отдельные впечатления, преодолевающими клочкова-тость, разбро­санность их, владеть мыслительными операциями анализа и синтеза и т. д. Аналогичным образом, чтобы осознать и позитивно
прочувствовать ценность предполагаемого результата деятельно­сти для общества, человек должен иметь некоторый уровень мо­ральной воспитанности — идеалы, убеждения, систему нравствен­ных понятий, опыт соответствующих эмоциональных пережива­ний, поступков» (88, с. 29].

Для этого он предлагает «вооружать человека некоторой схемой для рассмотрения мысленно представляемого результата труда (включающей признаки полезности, удобства, красоты, надеж­ности, долговечности), тем самым создавать ценнейший и длитель­но действующий внутренний регулятор активности его как субъек­та труда» [88, с. 29]. Е. А. Климов считает это одной из стратеги­ческих задач трудового воспитания. Также важно умственное развитие и по отношению к средствам деятельности: «Чтобы хо­рошо знать современное орудийное оснащение, надо иметь высо­кий уровень развития» [88, с. 38].

Он выделяет важность и таких факторов в успешной деятель­ности и в профессиональном воспитании, как социальная пре­стижность профессии и специальности, формирование соответ­ствующего субъективного отношения к ней. Человеку отнюдь не достаточно просто помнить и понимать, какая цель задана, его должно тревожить, волновать совпадение или рассогласование хода, направления деятельности с мысленным планом. Необходи­мо позаботиться об условиях, вызывающих к жизни и развиваю­щих внутреннюю волевую регуляцию деятельности, способность находить удовлетворение и в напряжении сил, и в осознании нуж­ности творимого.

Справедливо отмечает Е. А. Климов необходимость комплекс­ности в воспитательной работе: «Нельзя воспитать, построить по­ложительное отношение к труду, не позаботившись об определен­ном уровне усвоения нравственных понятий, связанных с этим эмоциональных переживаниях, относящихся к профессиям, лю­дям труда и т. п. » [193, с. 6]. Е. А. Климов выделяет следующие раз­делы трудового и профессионального воспитания:

n культивирование полной психологической структуры тру­да;

n воспитание уважения ко всем видам профессионального труда как социально равноценным;

n интерпретация знаний о мире профессии;

n помощь в профессиональном самоопределении [88].

Вообще последние исследования по инновациям показали, ка­кие должны произойти психологические перемены в субъекте де­ятельности при изменении тех или других норм его деятельности. Сам процесс адаптации субъекта к новой деятельности во многом совпадает с процессом любого вхождения в профессиональную роль. Хотя и имеются различия, связанные именно с «перестрой­кой», а не просто с новым «строительством» субъекта. В частно­сти, М. Г. Дебольский и Л. И. Мартынцева считают, что наиболее сложным «является механизм выработки ценностных ориентации» по отношению к новым нормам деятельности [134, с. 83, с. 14], и описывают психологический алгоритм такой перестройки.

Незнание субъектом функциональных характеристик своей деятельности, наиболее обобщенных и универсальных норм дея­тельности, норм морали и этики, где сформулированы наиболее общие представления о трудовой морали, может приводить к профдеформации. Чаще всего проявление «варварского профессиона­лизма» (по меткому выражению Е. А. Климова), на наш взгляд, встречается в ситуациях так называемого «усматривания», т.е. когда исполнитель какой-либо работы сам волен устанавливать некото­рые параметры своего труда.

Обсуждая проблему «усмотрения», Г. П. Щедровицкий подчер­кивает универсальный характер этой умственной операции, ко­торая свойственна для любого мыслящего человека: «Процесс ре­ального мышления всякий человек начинает с фиксации опреде­ленного "положения дел" в действительности (в определенных ситуациях такой действительностью могут быть сам язык, поступки, мысли других людей и т. п.), а передачу своих мыслей — с опи­сания этой действительности в языке. При этом, строя и высказы­вая определенные предложения, он основывается на "усмотрении" определенных элементов и связей в этой действительности, т. е. на выявлении области обозначаемого» [179, с. 1-2].

Таким образом, в тех областях трудовой активности, где нечет­ко определены нормы профессиональной или социальной деятель­ности, где они плохо конкретизированы для самых разных условий, которые могут встречаться в деятельности субъекта, исполнитель имеет некоторое пространство для произвола. В этих ситуациях он волен самостоятельно определять нормы деятельности.

В этих случаях на первых план по важности выходят личност­ные качества субъекта, его отношение к нормам трудовой этики, профессиональной морали, его установки и механизмы профес­сионального самоопределения, уровень его общей культуры. Если личность деформирована, то и результат трудовой деятельности субъекта, а также процессы труда, действия могут быть деформи­рованы.

Известно, что там, где трудовой процесс жестко алгоритмизи­рован, запрограммирован, где все нормы деятельности строго оп­ределены и существует эффективная система контроля, например, в конвейерном производстве с его максимально детализирован­ными и стандартизированными трудовыми операциями, там мень­ше пространства для субъективного произвола и, следовательно, нарушений.

Правда, некоторые исследователи считают даже, что всегда и везде существует некоторое субъективное пространство, в котором субъект деятельности может сам устанавливать нормы своего тру- да. Мы же предполагаем, что наличие этого пространства фаталь­но и объективно отнюдь не предопределено, а зависит лишь от культуры и способностей нормозадающей деятельности управлен­цев и обучателей. Тем не менее мы приведем мнение этих исследо­вателей. Например, социолог В. И. Верховин постулирует наличие обязательной «автономии» трудовой деятельности субъекта в рам­ках жестко предписанных требований производственной органи­зации (?!). (Если рамки заданы жестко, то и не должно быть сво­бодного пространства для произвола! — С. Б.) По его мнению, ав­тономия означает, что индивид:

1) может проявлять самые разные формы профессиональ­ной активности на конкретном рабочем месте;

2) несет конкретную ответственность за выполнение своих обя­занностей и наделяется достаточно широкими правами и полномочиями, которые защищаются, поощряются и гаран­тируются организацией;

3) способен в пределах заданного статуса к реализации иници­ативных форм, направленных на совершенствование того или иного вида труда;

4) выступает активным субъектом социальной, организацион­но-управленческой, экономической регуляции;

5) по определенным признакам отличается от других и включа­ется в социальную группу равных ему по статусу |157, с. 17].

В. И. Верховин, используя понятие «трудовое поведение», вы­деляет особую его форму — деструктивное. Если попытаться пе­ревести это слово на русский язык, то получится — поведение, раз­рушающее какую-либо структуру. Можно было бы подразумевать структуру, например, преобразовательных действий. Но автор оп­ределяет эту форму следующим образом: «выход работников за пределы статусноролевых предписаний, норм и дисциплинарных рамок трудового процесса» [157,с. 166].

Тогда сама структура действий, предписанных нормами, остается не тронутой, не нарушенной. Просто человек перестал заниматься профессиональной деятельностью, вышел из нее и перестал быть субъектом профессиональной деятельности. Это фактически мож­но расценивать не как деятельность, а как поведение человека в рабочее время в официальной организации. Потому в соответствии с теорией нормативного описания деятельности, именно деятельно­стью называется лишь то, что предписано ее нормами. Всякое на­рушение этих норм (например, цели) есть либо выход из деятельно­сти, либо занятие другой, не предписанной деятельностью.

Профессиональная деформация личности и связанные с этим поступки и действия могут быть вызваны и тем, что нормы дея­тельности плохо определены, плохо доведены до исполнителя. Очень часто можно наблюдать, как при вхождении в должность или еще на этапе профессионального обучения перед исполните­лем ставятся неясно определенные цели, недостаточно полно объясняются технологии, методы, методики, принципы, програм­мы деятельности. Иначе говоря, управленец или обучатель либо сами не могут четко сформулировать эти нормы, либо просто по­лагаются на интуицию исполнителей.

Это можно наблюдать особенно часто в новых профессиях, спе­циализациях, когда объективно уже созрела общественная необ­ходимость в этих видах деятельности, но субъективно еще плохо осознаны нормы новых профессиональных деятельностей. Напри­мер, в обществе возникли новые виды преступлений, но нет еще специалистов по борьбе с ними. Тогда люди, занимающиеся но­выми видами труда, вынуждены сами озадачиваться вопросами профессионального самоопределения. Сами вынуждены коррек­тировать, уточнять цели, методы, программы своей деятельности. Эффективность этого во многом зависит от общей культуры и вос­питанности субъектов труда.

Иначе говоря, зачастую исполнитель вынужден действовать в таких трудовых ситуациях, когда он сам обязан (или имеет право) доопределять, уточнять, обосновывать многие нормы своей дея­тельности. Тем самым исполнитель должен выходить из своей роли и становиться управленцем, который и задает нормы деятельнос­ти. Например, во многих должностных, профессиональных инст­рукциях существуют требования к исполнителю действовать «по усмотрению». Самому исполнителю предписано вышестоящим нормодателем иногда в зависимости от обстоятельств самостоя­тельно принимать решения, уточняя или произвольно изменяя многие нормы своего труда. Таким образом, во многих областях деятельности нормотворец не может до конца конкретизировать абстрактные нормы деятельности, отдавая это право исполнителю.

Тогда конкретное решение и действия исполнителя во многом определяются его личностной позицией, свойствами его характе­ра, мировоззрением, ценностными ориентациями, идеалами, куль­турой — общей и профессиональной. Тогда рамки пространства произвола исполнителя-управленца будут определяться только его личностью, его пониманием более абстрактных норм трудовой и профессиональной этики.

Именно в этом, на наш взгляд, заключается содержание психо­логического механизма профессиональной деформации. Учитывая логику внутреннего устройства данного термина — «механизм», — включающего в себя представление о наличии как минимум двух материальных субстратов, между которыми идет процесс взаимо­действия, мы предлагаем следующее определение психологического механизма данного феномена. Этот механизм состоит из субъекта и личности, которые вынуждены вступать в процессы согласования, борьбы или даже конфликта между собой по поводу противоречий тех норм (деятельностных или этических), которые существуют в их разделенных подпространствах сознания. Например, по какой норме действовать солдату, охраняющему арсенал, при проникно­вении на склад с вооружением посторонних лиц: этической — «Не убий!» — или деятельностно-служебной — «Стреляй!»?

При организации мероприятий по профилактике профессио­нальной деформации личности, по повышению культуры профес­сионального самоопределения необходимо учитывать, что за­частую бывает очень трудно четко и однозначно сформулировать нормы деятельности, определить содержание некоторых норм про­фессиональной этики и деонтологии. Дело в том, что постоянно развивающаяся общественная практика всегда будет ставить пе­ред людьми новые проблемы и задачи. Например, сейчас обще­ственность — юристы, медики, богословы, журналисты и т. п. — активно обсуждает новую проблему в медицинской этике — эвтоназию — оказание помощи безнадежно и сильно страдающему больному в скорейшем и безболезненном умирании: разрешать ли профессиональным врачам оказывать такие услуги населению?

Но существует еще ряд «вечных» проблем даже в тех областях профессиональной этики и деонтологии, которые относительно хорошо разработаны. Например, в медицинской этике до сих пор дебатируется вопрос о допустимости или недопустимости «святой лжи» в устах врача по отношению к безнадежно больному. Всегда ли должен врач говорить правду больному — всю правду и ничего, кроме правды? Среди врачей определен примерный перечень об­стоятельств, препятствующих максимальной правдивости врача. Например, многими принято, что нельзя говорить всю правду па­циентам определенного характера — мнительным, тревожным. Но, во-первых, среди самих врачей и пациентов нет еще полного со­гласия по поводу всего перечня этих обстоятельств. И, во-вторых, сам состав обстоятельств определен во многом субъективно, про­извольно. Некоторые продолжают оспаривать и сами принципы и подходы. Например, американский медик Р. Хигс считает, что любой больной, даже безнадежный, имеет право на правдивую информацию о своем заболевании и прогнозе. Он считает это пра­вом, но не обязанностью пациента, доказывая, что сокрытие прав­ды допустимо лишь тогда, когда сам больной заранее отказывает­ся от получения информации.

Подобные нерешенные проблемы профессиональной этики и деонтологии существуют во многих сферах разделенного труда.

Поэтому нередко управленцы, нормотворцы и законодатели в слу­жебных инструкциях и других подзаконных актах специально предоставляют право исполнителям действовать в таких ситуациях по собственному «усмотрению*. Такая установка действует во мно­гих профессиях и, в частности, распространяется на сотрудников правоохранительных органов, военнослужащих, педагогов, меди­ков. В этих случаях сами исполнители должны, исходя из особен­ностей конкретной ситуации, определять, доопределять нормы своей деятельности и тем самым становиться управленцем соб­ственных действий.

Ясно, что среди существующих норм, предписывающих харак­тер деятельности — цель, технологию, план, программу, принцип, метод, методику, подход, — есть более общие и менее общие. Со­держание подхода или принципа, например, всегда более абстрак­тно, нежели содержание цели деятельности, доопределяемой с уче­том конкретной ситуации.

Поэтому очень важно, чтобы любой исполнитель не только хо­рошо владел средствами, знал технологию и план, но и четко по­нимал более общие нормы — принципы, подходы и т. д. Это зада­ча профессионального и специального образования. Если испол­нитель, например работник сферы обслуживания, хорошо знает, понимает и разделяет суть принципа «Клиент всегда прав!», то в любой конкретной ситуации взаимоотношений с отдельным кли­ентом сможет так доопределить план и цель своих действий, что­бы тот смог удовлетворить свои специфические потребности.

Известно, например, что до сих пор дискутируется вопрос о научных клинических исследованиях над людьми. При каких си­туациях и условиях допустимы эксперименты над людьми и в ка­ких пределах? Но документом, где сформулированы общие нор­мы исследовательской деятельности — принципы и подходы, — является «Хельсинская декларация. Рекомендации для врачей по клиническим испытаниям на человеке. Этический комплекс» [171]. Ясно, что любой медицинский работник должен знать эти прин­ципы и руководствоваться ими.

И самим управленцам по должности, разработчикам служеб­ных инст-рукций необходимо формулировать обязанности макси­мально конкретно, с учетом многих обстоятельств и условий дея­тельности. Например, желательно определить круг всех тех си­туаций, когда лечащий врач имеет право не давать правдивую информацию о диагнозе и прогнозе пациентам. Необходимо вооружить исполнителей точными критериями для распознавания этих ситуаций. Тогда будет меньше служебных (врачебных) оши­бок, которые зачастую квалифицируются как проявление дефор­мации из-за низкого культурного уровня профессионального са­моопределения работника.

При этом человек — субъект деятельности — не только должен иметь нормативное представление об объективной части деятель­ности (пространстве технологий), но и постоянно себя контроли­ровать и корректировать, чтобы все время подтверждать свое со­ответствие технологии. Подобные представления о деятеле суще­ствуют в общественном и индивидуальном сознании в следующих формах: общественной морали и этике, трудовой этике, профес­сиональной этике, профессиограмме как психофизиологическом обобщенном описании требований к субъекту, моделях специали­ста, профессиональных клятвах и присягах.

Во всех этих формах отражены не только объективные требо­вания к субъекту, но и запросы потребителей продукции и услуг, общественные потребности. Например, люди хотят, чтобы врачи и учителя были гуманными, добрыми, умели сочувствовать, что­бы юристы были неподкупны, реализовали требование равенства всех людей перед законом, чтобы военнослужащие были готовы к самопожертвованию и т. п.

В этих представлениях о деятеле отражаются также и обще­ственно-исторические условия деятельности. В общественном со­знании имеются нормативные представления о деятеле на разном уровне абстрактности. Идеальные представления наиболее абст­рактны, они отражают требования к деятелям вообще, вне учета существующих конкретных исторических условий деятельности. Они зафиксированы в нормах общетрудовой этики.

Существуют и менее обобщенные представления о субъекте и наборе его свойств, которые учитывают конкретно существующие исторические условия и изменяются вместе с ними. Например, появляются новые виды болезней (СПИД), которые предъяв­ляют несколько иные требования к деятельности врача и ме­дицинской сестры. Медики вынуждены строить новые норматив­ные представления о себе как деятеле, например ужесточить требования к стерильности инструментов: субъект должен ис­пользовать только одноразовые шприцы! Подобные типовые требования к субъекту можно назвать абстрактно-конкретными нормами.

Могут существовать и максимально конкретные нормативные представления о субъекте деятельности, которые учитывают всю специфику ситуации деятельности. В этих представлениях отра­жена вся индивидуальная история болезни пациента. Субъект де­ятельности должен уметь конкретизировать более абстрактные нормы деятельности (подходы, методы) в предельно конкретную норму — план, технологии, цель. Он должен культурно видоизме­нять нормы своей деятельности.

Таким образом, многие проявления «разрывов», нарушений должного исполнения профессионального труда, которые тракту­ются некоторыми авторами как признаки личностной деформа­ции, объясняются деформацией деятельностных норм. Последнее обстоятельство связано с низкой культурой профессионального самоопределения субъекта, которая, в свою очередь, зависит от общей социальной культуры, воспитанности личности, являющей­ся носителем, выразителем морально-этических правил.

Деятельностные нормы взаимодействуют в общественном и индивидуальном сознании с моральными нормами примерно так же, как личность и субъект профессиональной деятельности в еди­ной структуре индивидуальности.

1.7.1. Усвоенная технология как фактор деформирования личности

 

В соответствии с требованиями процедуры нашего исследова­тельского метода мы делаем очередной шаг, приступая к более де­тальному анализу одной из деятельностных норм — технологии как фактору профессиональной деформации. Анализу другой деятельностной нормы — цели — посвящен один из разделов главы 2.

Обсуждая особенности современной социокультурной ситуа­ции начиная с конца XIX века и по наши дни, Г. П. Щедровицкий отмечает чрезвычайно возросшую роль технологий деятельности в жизни людей.

Действительно, сам факт достаточно полного овладения чело­веком какой-то одной определенной технологией своего труда яв­ляется очень мощным источником всего профессионального ми­ровоззрения деятеля. Известно, что легче человека заново научить какой-то новой технологии, чем заставлять его переучиваться с привычной, уже усвоенной технологии на некоторую другую.

Уже усвоенная технология как бы сама заставляет человека стро­го определенным образом относиться к самым разным ситуациям в жизни, к себе, другим людям, к миру и бытию вообще. Освоен­ные профессиональные и просто жизненные технологические спо­собности совершенно однозначно диктуют личности выбор имен­но определенных действенных мотивов поведения. Мы любим де­лать только то, что умеем. Интериоризированные технологии деятельности формируют и наше преобразовательное отношение к миру.

Примеров можно привести множество, но мы ограничимся од­ним, который описывает известный психотерапевт-энэлпист» С. Горин: «Бывает так, что к вам на прием приходит жена алкоголи­ка. У такой женщины обязательно есть астено-депрессивная невро­тическая симптоматика, и ясно, что лечить надо в первую очередь эту женщину. Но если на вопрос женщины "Что мне делать?" нач­нет отвечать традиционно ориентированный нарколог, он этой симп­томатики не заметит и скажет: "Ведите сюда мужа, будем лечить его". Это бессмысленный совет, поскольку если бы женщина могла его выполнить, она бы так и поступила. Если она придет к наркологу-ученику проф. В. В. Макарова, он заметит симптомы, но ответит: "Это проблема не Ваша и не моя, а мужа". Возможно, что жена по­падет к западно-ориентированному наркологу и тот решит провес­ти "терапевтическую интервенцию"...» [58, с. 124].

Ясно, что реакции этих разных профессионалов на одну и ту же ситуацию четко зависят от усвоенных ими врачебных техноло­гий деятельности. Можно гипотетически продолжить этот ряд и представить рекомендации других специалистов-профессионалов, если эта женщина обратится, например, к участковому милицио­неру («Пишите заявление»), священнику («Молитесь»), экстрасен­су, гадалке, подруге и т. п.

 

«В чем разница между психиатром и психологом? — Психиатр от бессон­ницы пропишет элениум, а психолог по­советует считать в уме овец».

 

Владея определенной технологией своего труда, профессионал начинает считать ее единственно возможной и верной. Он готов, зарабатывая деньги, вечно воспроизводить уже привычные спо­собы работы, привлекать только привычные средства и процеду­ры. Он одновременно предпочитает считать себя представителем того или иного технологического мировоззрения и склонен воз­лагать на себя определенную долю ответственности за качество и количество своей продукции. Это становится особенно заметным при инновационных изменениях технологии. Как пишет Г. В. Суходольский, «внедрение новой техники и технологии создает нео­пределенность перспектив дня людей, требует от них иногда су­щественных усилий для приобретения новых знаний и умений. Возникает явление "психологического барьера", что замедляет прогресс» [161, с. 67]. Одним из ярких примеров подобного примата технологии над личностью специалиста являются многие работники современных вузов. Как показали исследования по вузовской педагогике и пси­хологии, преподаватели многих кафедр, хорошо зная свой конк­ретный предмет в рамках их узкой научной или инженерной специальности, часто лишь просто повторяют, транслируют те педагогические технологии, по которым их учили в прошлые сту­денческие годы.

 

Я — человек спорта, и меня волнуют проблемы этой деятельности. И я счи­таю преступлением ту фикцию учебы, которая царит в наших институтах физкультуры, где я е свое время учился и преподавал.

Р. М. Загайнов

 

Как правило, большинство из них слабо разбирается в истории и теории педагогики — они предпочитают считать себя представи­телями не отряда вузовских педагогов, а лишь представителями какого-то другого профессионального цеха — физиков, историков, математиков и т. п. Их интерес к проблемам педагогики и психоло­гии обучения зачастую остается чрезвычайно слабым. Их профес­сиональное педагогическое самосознание остается самодостаточ­ным из-за того, что они вполне сносно транслируют уже освоенную только лекционную технологию, по которой сами учились много лет тому назад. У них отсутствует явно выраженный интерес к овла­дению другими современными, более эффективными педагогичес­кими технологиями. Многие из представителей кафедр предпочи­тают лишь совершенствоваться в своей узкой научной или инже­нерной области, отрасли знаний, но не в педагогике.

Подобное технологическое самосознание нашло свое выраже­ние даже в самоназвании своей профессии. Существует несколько (само)названий сущности деятельности сотрудников кафедр ву­зов. Чаще всего их труд определяется как (преподавание. Намно­го реже используются другие термины — учитель, обучатель, ин­структор, тренер... И это не случайно.

Мы задавали достаточно большой группе преподавателей два, казалось бы, идентичных вопроса. Первый: «Что Вы преподаете, читаете!* Второй: «Чему Вы обучаете своих учеников!» Оказалось, что все респонденты очень легко и подробно отвечали на первый вопрос, охотно рассказывали о содержании своих лекций, их темах... Они имели четкие, продуманные представления о содер­жании собственных действий как лекторов. Последний же вопрос вызывал чрезвычайные затруднения. Преподавателям было очень тяжело точно сформулировать цели обучения будущих специали­стов, описать содержание учебных действий применительно к своей аудитории. Более того, когда мы пытались понять смысл их от­ветов, задавали уточняющие вопросы, это часто вызывало раздра­жение и даже агрессию. У них явно не было готовых ответов о сущности процесса обучения студентов.

Эта ситуация как типична для любых вузов, так и парадоксаль­на — работники учебных заведений не знают официальных, ут­вержденных целей обучения собственных учеников. Не имеют официально согласованных с заказчиком целей обучения, выра­женных на языке свойств выпускника, будущего деятеля.

Наиболее популярные ответы на второй вопрос были таковы: «Я даю знания предмета своей отрасли науки»; «Формирую инте­рес к ней»; «Учу анализировать».

Чрезвычайно редко встречались формулировки цели обучения в термине «способность», в терминах нужных качеств студента.

Известно, что выпускники вузов, будущие деятели в какой-то сфере труда вынуждены иметь дело не с частными «предметами» той или иной науки, а с интегральными объектами живой реаль­ности. Например, адвокаты, судьи, следователи контактируют не просто с потерпевшими, подследственными, подсудимыми, ист­цами, ответчиками, юридическими и физическими лицами, а с целостными людьми и коллективами. Любая наука аполитична по своей сути, а любая деятельность синтетична. Поэтому обучение отдельным наукам менее продуктивно, чем практическим и тео­ретическим деятельностям, в том числе мыследеятельностям.

Например, ни в одной стране мира нет должности под назва­нием «юрист». Но есть люди, которые занимаются разными работами: адвокатской или нотариальной практикой, расследуют пре­ступления, обвиняют или, наоборот, защищают людей в судах, за­нимаются педагогической деятельностью — обучают будущих пра­воприменителей. Поэтому необходимо выпускать в жизнь не про­сто юристов с высшим образованием, а уже готовых специалистов поотдельным направлениям деятельности, чтобы бывшие студен­ты вузов могли немедленно включиться в работу без дополнитель­ного (до) или (пере)обучения.

Приходится констатировать, что, к сожалению, передаваемые знания зачастую существуют лишь в кратковременной памяти сту­дентов, т. е. до окончания экзаменов. В процессе сдачи зачетов они «сдаются» обратно. Подобное положение объясняется также и лек­ционной формой их передачи.

Современная вузовская дидактика наглядно и давно доказала, что лекция — это самая древняя и малопродуктивная вузовская технология, возникшая еще в средние века, когда рукописных книг было очень мало. Не было ксероксов, и существовала настоятель­ная необходимость в устной трансляции информации. Профес­сор — «человек, обучающий публично» — вынужден был превра­щаться в лектора — в «человека, читающего книгу вслух».

Психологам давно известна разница между звучащим и пись­менным словом с позиции эффективности его восприятия и запо­минания. Устное слово существует лишь секунды, но то, что «на­писано пером — не вырубишь топором». Поэтому «лучше один раз увидеть, чем 100 раз услышать*. Поэтому лучше, дешевле и эффек­тивнее просто размножить тексты лекций и раздать их студентам.

Известно также, что лучше всего усваивается то знание, кото­рое не пассивно воспринято, но добыто в процессе активной мыследеятельности. Именно поэтому еще в средневековых универси­тетах лекция была лишь одной из четырех обучающих технологий, наравне с семинаром, коллоквиумом и диспутом. И справедливо считалось, что лекционная форма обучения требует лишь самого минимального педагогического мастерства по сравнению даже с семинарским занятием.

Именно поэтому современная вузовская педагогика имеет в своем арсенале некоторое число более активных обучающих тех­нологий, в соответствии с которыми студент вынужден моделиро­вать, воспроизводить практические мыследействия с реальными объектами своего труда. Это могут быть различные игровые фор­мы обучения: имитационная или организационно-деятельностная игры, разные формы тренинга, в том числе мыслетренинг. Следу­ет, видимо, считать критерием педагогического мастерства сотруд­ников кафедр степень их владения этими обучающими техноло­гиями, умение создавать на занятиях специальные ситуации, ко­торые требуют инициативного поиска с последующей рефлексией своих попыток.

Но, повторяем, интерес многих преподавателей к усвоению новых обучающих технологий остается на крайне низком уровне. И в этом мы видим проявление общей тенденции: однажды уже сформированная и усвоенная технология труда стремится к постоян­ному воспроизводству в самых разных ситуациях. Субъект, «делатель» становится не только агентом технологии, но и ее рабом.

Народная педагогическая мудрость это зафиксировала в посло­вице «Учить ученого — только портить».

Назовем еще одно различие между просто преподавателем и истинно учителем — уже не только субъектное, но еще и личност­ное. Преподаватель ограничивает зону своей ответственности лишь процессом собственных действий: «Я должен хорошо прочитать лекцию». Учитель же считает себя ответственным за гарантирован­ное формирование у студентов нужных способностей. Таким об­разом, интериоризованная технология не только определяет чис­то субъектные свойства делателя (способности, знания и т. п.), но и оказывает свое влияние на социально-психологические, нрав­ственные качества — меру гражданской ответственности, социаль­ное отношение к труду.

К сожалению, повсеместное превращение просто преподава­телей в учителей сдерживается тем, что на кафедрах многих вузов отсутствует четкое и единое представление о конечном перечне этих способностей. Мы подчеркиваем: именно способностей, а не просто знаний.

Если бы существующие кое-где квалификационные модели выпус­кников были выражены в терминах способностей, если бы они фор­мулировались таким образом, что их легко можно было бы протести­ровать, оценить, тогда можно было бы составлять «учебный план», не в форме часов, отводимых на отдельный предмет, а в виде списка ка­честв, которые должен приобрести студент при переходе от курса к курсу, от кафедры к кафедре, от одного учебного предмета к другому.

Мы понимаем, что составление такого перечня необходимых способностей — это очень трудная проектировочная задача и даже проблема. Но в основном из-за этого продолжают функционировать во многих учебных заведениях представители «давательских» технологий с соответствующим профессиональным самосозна­нием.

Таким образом, усвоенная и ставшая привычной та или иная технология труда становится очень мощным фактором професси­ональной деформации специалиста, тем самым определяя содер­жание многих личностных переменных — отношение к ответствен­ности, например.

Часто деформированное профессиональное сознание проявляется не только в его технологизации, но и в процессах целеполагания в деятельности. Целеполагание, способ формулирования цели своего труда — это один из важных параметров общей технологии. Поэтому сам характер целеполагания во многом определяет и про­цедуры деятельности, и все технологическое мировоззрение про­фессионала. Процесс формулирования и выбора целей тесно свя­зан с мотивационной и ценностной сферой личности. В этом про­цессе наглядно проявляется психологический механизм влияния другой деятельностной нормы — цели — на субъекта и личность. Пример анализа этого феномена приведен в следующей главе.

 

РЕЗЮМЕ

 

В пространстве деятельности человек проявляет только субъек­тные качества, а в жизни, поведении — личностные. Показана полезность разделения единого пространства жизни, жизнедея­тельности человека на две разные сферы: область социального вос­производства профессиональной деятельности и область личнос­тного, более «свободного» поведения, общения.

Неправомерно говорить о возможности субъект-субъектного подхода ни в одной из профессий. Идеальным вариантом подхода может считаться субъект-объектный подход, который на практи­ке всегда реализуется лишь в форме субъект-предметного подхода специалистов. Показано, что причиной этого является принци­пиальная ограниченность внутренних ресурсов каждого профес­сионала как общий фактор профессиональной деформации.

В профессиях типа «человек—человек» человек может быть объектом трудовых усилий деятеля, объектом его внимания, интереса и т. д. В этих случаях правильнее говорить, что кто-то работа­ет не просто с человеком, а именно над человеком. В этих ситуаци­ях вполне правомерен субъект-объектный подход к человеку (на­пример, в деятельности хирурга, отсекающего одну из конечнос­тей заболевшего пациента).

Для обыденного сознания вполне справедливы все выводы классической теории отражения, в соответствии с которой функ­ционируют познавательные механизмы психики. Для профессио­нального же сознания деятеля, вынужденного длительное время (годами и десятилетиями) работать над специфическими объекта-ми, более точными понятиями, характеризующими особенности его познания и сознания, являются такие термины, как «фикса­ция», «закрепление», «присвоение» специфики материала объек­та в памяти, мышлении, восприятии, внимании, сознании специ­алиста. Профессионал вынужден не просто зеркально отражать внешние предметы, случайно попавшие в поле его зрения, но заг­ружать свою память знаниями всех мельчайших деталей именно данного специфического содержания, которое характеризует осо­бенности этого материала. В соответствии с качеством содержа­ния, которым наполнено сознание деятеля, преобразуется и его форма. Сознание формируется под влиянием материала объекта, переформируется или деформируется.

Взаимодействие субъекта со своим объектом — другим челове­ком — осуществляется посредством процессов общения и комму­никации. Основным механизмом общения являются процессы идентификации и разыдентификации субъекта и объекта. От ак­тивно действующего субъекта в профессиях типа «человек—чело­век» требуется умение проживать часть своего времени, своей жиз­ни в логике существования объекта — другого человека. Только в этих случаях возможны полный учет и точная оценка всех инди­видуальных особенностей этой логики. Именно такого индивиду­ального подхода к человеку-объекту требуют современные нормы морали и профессиональной этики многих человековедческих профессий.

Для сохранения собственного Я, своей нормальности субъект-деятель обязан уметь и «раз отождествляться», открещиваться от сво­его необычного объекта, чтобы не было эффекта сращивания с ним.

Неумение, неспособность подобного выступаете качестве при­знака и причины многих профессиональных ошибок представи­телей этого типа разделенного труда. Аналогично и неспособность совершать противоположную метаморфозу — вновь вернуться в логику нормального существования — является признаком и при­чиной профессиональных деформаций под негативным влияни­ем объекта своего труда.

Реализован деятельностный подход к изучению профессио­нальной деформации. Показана специфика деятельности, в отличие от других форм бытия человека (поведения, общения и др.). Доказано, что в деятельности человек функционирует лишь как субъект. Личностные же свойства проявляются в других простран­ствах жизни. Описаны основные свойства человека как субъекта — наличие определенных способностей и сознания, в котором со­держатся познанные, понятые и принятые особые нормы деятель­ности. Доказывается, что подпространство именно профессиональной деятельности диктует еще более жесткие требования к сугубо субъектным свойствам человека, чем другие виды деятель­ности (самостоятельность, хобби их п.) и жизни (поведение, клубное общение и т. п.), заставляя его еще более «роботизироваться».

Обосновывается необходимость дальнейшей конкретизации общего принципа связи деятельности и сознания, деятельности и личности при изучении механизмов развития человека. Сформу­лирован тезис о наличии более тесной связи между именно про­фессиональной деятельностью и личностью. Данный конкретный принцип следует учитывать при реализации любых исследователь­ских, эмпирических и экспериментальных проектов изучения от­дельных профессий и личности в них.

Сформулирован принцип ограниченной ресурсности каждого делателя как общий фактор профессиональной деформации. По­казано, что одним из следствий влияния этого принципа на челове­ка является обязательность лишь субъект-предметного отношения деятеля ко всем моментам своего труда, например к пациентам, кли­ентам, ученикам, подчиненным. Утверждается, что принципиаль­но невозможно реализовать так называемые субъект-субъектные отношения в профессиональных актах взаимодействия.

Доказывается преимущество использования особого методоло­гического языка, по сравнению с частными языками и термино­логическими аппаратами отдельных наук, как средства познания сущности профессиональной деформации.

Подтверждены наличие содержательной многоактности любой деятельности и одновременно постоянство структуры любого деятельностного акта. Подробно рассмотрены основные компоненты структуры акта: предмет труда, процесс его преобразования, результат, средство, способ, субъект как агент технологии и его основные свойства. Приведен перечень определений деятельно-стных норм: цель, план, программа, технология, проект, метод и методика, подход и принципы труда. Утверждается различие меж­ду ними по степени их абстрактности-конкретности.

Показано, что в любом профессиональном труде присутствуют не случайные, а закономерные содержания каждого из компонен­тов структуры акта. Для каждой профессии характерен специфи­ческий и ограниченный набор этих содержаний. Доказано нали­чие некоторых принципиальных психологических различий в со­держании определенных видов труда в зависимости от специфики этих компонентов.

Доказано, что психологический механизм влияния специфи­ческих содержаний этих компонентов адекватнее анализировать не с помощью понятия «(зеркальное) отражение», а более подхо­дящими терминами -«интериоризация», «усвоение», «консерва­ция», «вживание», «вчувствова-ние».

Предложена новая классификация профессий по различиям их предметов труда, которая позволила выделить и проанализировать новый подтип профессий — «человек - ненормальный человек». Показано, что именно в этой отрасли труда могут проявляться наи­более глубинные и существенные признаки профессиональной деформации личности.

Демонстрируются примеры процедуры последовательного ана­лиза специфического содержания каждого компонента структуры акта, характерного для всех типов профессионального труда.

Относительно особой роли предмета труда утверждается, что он, составляя актуальное содержание сознания действующего субъекта, конституирует всю внутреннюю архитектонику и дина­мику психики: внимание, память, мышление, перцепцию, моти­вы, эмоции, волю и т. п.

Сформулировано несколько правил адекватного поиска и оп­ределения типового предмета труда, свойственного изучаемой про­фессии: обязательность его вещественности, материальности; ог­раниченность предметов в конкретном профессиональном труде, их типичность для отдельной специальности; обязательность опе­раций над ним.

Предложена классификация типовых предметов профессио­нального труда: живой - неживой, животное - человек, нормальный - ненормальный человек. Показано существование психоло­гических различий между профессиями в зависимости от типа их предметов. Последовательно перечислены специфические психо­логические новообразования и барьеры в сознании деятеля, свя­занные с тем или другим объектом труда, и особые требования к способностям субъекта — логическому мышлению, эмпатии, пси­хологическим механизмам защиты Я и т. п.

Описаны специфические требования к представителям профес­сий типа «человек—человек», обусловленные необходимостью уче­та неповторимости объекта трудовых усилий и реализации прин­ципа индивидуального подхода к каждому «экземпляру» («штуке») из ряда типовых предметов. Эта особенность заставляет субъекта-профессионала каждый раз варьировать те или другие компонен­ты технологии труда.

Доказано, что данная особенность деятельности требует от ра­ботника хорошо развитых умственных способностей и достаточ­ной мыслительной подготовки. Он вынужден уметь культурно мыслить в двух логиках — логике восхождения от абстрактного к конкретному и логике систематичес-кого уточнения.

Подтверждено, что психологическим механизмом влияния че­ловека как специального объекта труда на личность деятеля явля­ются процессы уподобления, идентификации, эмпатии, заражения, внушения, подражания, срастания, сращивания.

Утверждается, что существует особый тип профессий, предста­вители которых вынуждены совершать манипуляции над «ненор­мальными» людьми. Постулируется наличие множественности про­фессиональных критериев (а)нормальности людей как предметов труда — юридических, медицинских, педагогических, психологи­ческих и т. п. Проанализированы примеры наиболее психотравмирующих факторов, связанных с работой над ненормальным челове­ком, которые присутствуют в некоторых массовых профессиях и способны вызывать профессиональные деформации личности.

Обосновывается, что ненормальный человеческий «материал» может поражать самые глубинные пласты психики деятеля-про­фессионала, вплоть до его мировоззрения и ценностных ориента­ции, заставляя его проживать длительный период жизни в чужих и даже чуждых логиках своего предмета. Сущность профессиональ­ной деформации личности в этом аспекте заключается в переносе чуждой логики существования из производственной сферы в об­ласти жизни личности.

Доказывается особая роль средства деятельности в процессах профессиональной деформации личности специалиста, ведущая к специфической «орудийной оснастке» человека труда. Особое внимание будущих исследователей обращается на такую катего­рию инструментов деятельности, как знаковые, языковые, поня­тийно-мыслительные и психотехнические средства, которые об­служивают данный вид разделенного труда и вынуждают профес­сионала долгое время жить в их специфической логике.

Аналогично осуществлен анализ и следующих компонентов структуры акта деятельности — способов и соответствующих спо­собностей. Подчеркивается, что исследование любых способнос­тей человека необходимо тесно связывать с точным определением того конкретного средства деятельности, о степени овладения ко­торым идет речь и который человек стремится перенести в другие сферы бытия. Учет этих факторов профессиональной деформации личности важен во многих сферах, например в трудовой и про­фессиональной педагогике.

Проанализирована роль усвоенной человеком профессиональ­ной технологии в процессе профессиональной деформации лич­ности на примере педагогического труда. Выделены различия меж­ду обучающей и (преподавательской технологиями и связанны­ми с ними свойствами личности работников вузов — степенью ответственности, уровнем мастерства, качеством профессиональ­ного самоопределения, направленностью личности, ее интереса­ми и т. п.

Доказывается, что определенная технология, будучи усвоенной субъектом, стремится к консервации в психике деятеля, постоян­ному воспроизводству, становится привычной, что заставляет че­ловека развивать трудовые способности в одном направлении, формирует его ценностно-мотивационную сферу личности и «при­учает» его применять интериоризованные технологии в неподхо­дящих ситуациях жизни.

Обосновано, что деятельностный подход и основные положе­ния теории нормативного описания деятельности могут служить адекватным понятийно-мыслительным средством для познания сущности профессиональной деформации во всех типах труда.

Опыт распространения данной схемы на изучение профессио­нальной деформации позволил выявить новые эффекты проявле­ния этого феномена, расширить рамки его изучения и углубить понимание его психологических механизмов. Использование этого понятийного средства применительно к самым разным типам про­фессий — «человек—техника», «человек—природа», «человек—ху­дожественный образ» и т. п. — продемонстрировало его универсаль­ные объяснительные возможности, что позволяет рекомендовать данный инструмент для исследования профессиональной дефор­мации во всех отраслях производства. Процедура применения зак­лючается в последовательном и пристальном «рассматривании» и анализе качественных особенностей содержания каждого из семи компонентов структуры акта.

 

Глава 2 ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

 

Проблема взаимосвязей деятельности и личности, проблема социализации, деформирования личности в деятельности — это актуальные вопросы в психологии. Этой теме посвящены многие труды. В них обсуждается роль деятельности, действенной прак­тики в становлении формы и содержания личности. Ниже приво­дятся наиболее существенные и типичные рассуждения и выводы современных психологов по данной проблеме. Нам представляет­ся это полезным, поскольку позволит обозреть картину состояния исследований.

 

2.1. ПРОФЕССИЯ И ЛИЧНОСТЬ

Л. И. Анцыферова считает, что «в ходе профессионального становления личности происходит расширение и обогащение всей системы жизненных отношений человека» [13, с. 13]. Она здесь неявно утверждает, что человек становится личностью лишь в ходе развития его как субъекта профессиональной деятельности. Она утверждает, что по мере «овладения профессией происходит иден­тификация личности со своей деятельностью»- [13, с. 13], но не раскрывает суть этого процесса и не аргументирует его.

Рассуждая о соотношении личности и деятельности, Л. И. Ан­цыферова утверждает, что «профессиональная деятельность обес­печивает полноценное развитие способностей лишь в меру того, насколько в ней происходит развитие целостной личности и ее передвижение на новый уровень социального бытия» [13, с. 13].

В принципе, в общетеоретическом плане многие общие вопро­сы формирования личности решены. Например, С. Л. Рубинштейн, критикуя тезисы биологизаторов об имманентном саморазвитии психики и духа, указал стратегическое направление дальнейшего исследования, а именно — изучение специфики конкретной дея­тельности, которая формирует психику, сознание и личность.

От необходимости познания единичных, конкретных видов дея­тельности для понимания психологии личности писали многие ав­торы. Например, по мнению, Г. В. Суходольского, «в психологиче­ском описании деятельности должны находить адекватное отраже­ние как общие, так и частные и даже "единичные" особенности изучаемой деятельности в их диалектическом единстве» [159, с. 40].

«Субъектность — это результат интеграции отдельных психи­ческих механизмов и процессов, соотнесенных с той функцией, которую они реализуют в деятельности», — пишет О. С. Анисимов [9, с. 209]. Именно деятельность связывает воедино отдель­ные психические механизмы и процессы, устанавливает взаимо­зависимость между ними и подтверждает влияние на процессы изменения отдельных механизмов за счет воздействия на другие, включенные в единую деятельность [9, с. 209-210].

Следовательно, вне деятельности не может быть интеграции психики. Бездеятельность ведет к распаду психических механиз­мов и процессов. Только труд сохраняет психическое и соматичес­кое здоровье. Именно в ходе деятельности психика, сознание об­ретают цельность. Сам предмет труда и соотносящиеся с ним про­цессы преобразований связывают все модальности восприятия в один узел. Потребность заставляет человека быть субъектом и при­обрести субьектность как свойство даже в индивидуальном про­стейшем цикле жизнедеятельности.

Обсуждая теоретические воззрения Б. Г. Ананьева на сущность деятельности и ее влиянии на личность, Г. В. Суходольский отме­чает, что «действия формируются путем обучения и воспитания, причем формирование действий — это и формирование психичес­ких процессов, состояний и свойств психики. Психическое раз­витие человека есть процесс превращения внешней деятельности во внутреннюю (интериоризация) и процесс превращения внут­ренней деятельности во внешнюю (экстериоризация), преобразу­ющий среду, создающий культурные ценности» [159, с. 48].

Важность фактора направленности личности выделял и Е. С. Кузьмин: «В действительности самыми существенными в восприятиях являются предположения, ожидания человека, которые основаны на его прошлом опыте, на его деятельности и выража­ются в направленности деятельности. Что и какие признаки в дей­ствительности воспринимает субъект, определяется его миром по­ложений, целями его деятельности, прошлым опытом. Мир поло­жений складывается только через деятельность и в деятельности. Поэтому "некто есть то, что он делает"» [154, с. 27].

Обсуждая связь деятельности и личности А. И. Китов выделя­ет следующие функции деятельности в жизни личности:

n   деятельность - это специфический механизм удовлетворе­ния потребностей личности;

n   деятельность объективирует внутренний мир личности, де­лает его доступным для наблюдения со стороны;

n   деятельность преобразует не только ощущаемый мир, но и внутренний;

n   деятельность переносит личностные качества и свойства, способности и мастерство человека на свой предмет, в кото­ром они затухают и покоятся; на предмете деятельности все­гда можно обнаружить отпечаток личности, например, изу­чая следы преступления;

n   деятельность не только проявляется вовне (экстериоризуется), но одновременно она интериоризуется, т. е. свертывает­ся, принимает идеальную форму и влечет за собой суще­ственные изменения в психике.

При этом А. И. Китов особо выделяет три направления влия­ния деятельности на личность:

1) совершенствуются механизмы психического отражения;

2) деятельность «оседает» в психике как система знаний;

3) деятельность переносит во внутренний мир личности свои ас­пекты, и в том числе идеологические [87].

Л. И. Анцыферова считает принципиальным положение о том, что, «выполняя любую деятельность, человек выступает в ней как родовое существо, реализующее и в ее узких рамках полноту своих многообразных отношений к миру (познавательных, эстетических, этических и т. п.), предпо-лагающих развитие соответствующих способностей» [ 13, с. 14]. Если попытаться конкретизировать этот постулат на примере отдельного рабочего (исполнительского) ме­ста, то будет видна его противоречивость или, точнее, ошибочность. Работник на конвейере, вынужденный в течение восьми часов закручивать одинаковые гайки, предстанет не как «родовой человек во всей полноте своих отношений с миром», а лишь как субъект деятельности, находящийся в исполнительской позиции. Никаких познава-тельно-рефлексивных, этических и прочих отно­шений он не реализует. Он должен просто быть роботом.

Если же он займется познавательной, рефлексивной деятель­ностью или удовлетворением своих эстетических потребностей в рабочее время, то просто не выполнит норму, план деятельности. Нельзя одновременно заниматься разными видами деятельнос­ти! Для перемены вида деятельности необходимо переключать фокус внимания и перенастраивать психологические механизмы отражения, управления, исполнения. В обеденный перерыв мож­но полюбоваться художественной выставкой или почитать кни­гу, но лишь в перерыв, в отрыве от профессиональной деятель­ности, а никак не одновременно. Подобные утверждения осно­ваны, на мой взгляд, на ошибочном смешении используемых понятий «человек», «субъект». Человек — это родовое понятие, которое конкретизируется в более частных терминах: субъект, личность, индивид.

Это может быть связано также с так называемым диалектичес­ким подходом. Ошибочность его, на наш взгляд, заключается в неточном использовании категорий пространства и времени, ког­да авторы утверждают, что какой-то объект является одновремен­но и тем, и другим. Речь идет об утверждениях типа «человек — это и личность, и субъект одновременно». Нельзя одномоментно увидеть и переднюю, и заднюю часть объекта. Его стереоскопич­ность обнаруживается в разные моменты времени. Чтобы увидеть противоположную сторону объекта или явления, надо перейти на иную точку зрения, подойти к предмету с другой стороны.

Аналогично и человек может проявляться как субъект опреде­ленной деятельности лишь в строго определенные периоды вре­мени и только под определенным углом зрения. В другие момен­ты, с иной точки зрения в человеке можно разглядеть биологичес­кого индивида или социальную личность. Для этого надо проделать определенные умственные, перцептивные и прочие операции.

Л. И. Анцыферова справедливо отмечает, что «каждая деятель­ность человека — это только часть его целостного бытия, в про­цессе которого проявляется и формируется сфера способностей» [13, с. 13]. Автор противоречит самому себе в соотнесении понятий «часть» и «целое». Если деятельность — лишь часть бытия (что верно!), то в ней никак не могут проявиться вся полнота, целост­ность отношения к бытию.

К. А. Абдульханова-Славская считает, что анализ общественных отноше-ний «позволяет понять разную меру развития индивида не в зависимости от его трудолюбия, а в зависимости от конкретно-ис­торического способа включения индивида в труд (принудительно — в одни и, следовательно, свободного — в другие эпохи)» [1, с. 79].

Касаясь вопроса о социальных потребностях, которые дикту­ют некоторую унификацию личностей при исполнении профес­сиональных ролей, О. С. Анисимов пишет: «Переходя на точку зрения социальных потребностей, рождающихся при необходимо­сти воспроизводства (...) самой деятельности, мы как бы теряем уникальность индивида и его индивидуальной деятельности, де­лаем более важной возможность адекватной и быстрой замены индивида, если он не вписывается в социальный механизм вос­производства деятельности. Если бы не было социальной необхо­димости такого отношения к индивиду, то любое производство не могло бы быть устойчивым. (...) Индивид получает возможность "сопротивляться" машинизации его существования либо в стадии вхождения в деятельность (ее неприятия), либо в процессах пре­образования воспроизводящейся деятельности. Конечно, индивид может выйти из деятельности в любой момент, если он вновь бу­дет "реализовывать логику удовлетворения индивидуальной по­требности"» [9, с. 161].

Известно, что между трудом, деятельностью и сознанием, лич­ностью существует тесное единство. Б. Г. Ананьев писал, что «про­блема социальной детерминации (...) включает в себя характерис­тику человека как субъекта деятельности. (...) Деятельность чело­века как фактор человеческого развития составляет необходимое звено в сложной цепи причинно-следственной зависимости созна­ния от общественного бытия» [6, с. 152-153].

Относительно недостаточности конкретного решения вопроса о связи деятельности и личности Б. Г. Ананьев писал: «Однако ос­тается недостаточно ясным, каким образом сама человеческая де­ятельность, ее конкретные формы или виды выступают в качестве факторов детерминации психического развития» [6, с. 162].

Б. Г. Ананьев, рассматривая вопрос социальной детерминации индиви-дуального развития личности, подчеркивал многопричинность этой взаимосвязи. Он писал о сложной цепи причинно-следственных зависимостей между социализацией индивида и раз­личными факторами социальной среды. Одна из глав его книги «О проблемах современного человекознания» [6] так и называется: «Взаимосвязи груда, познания и общения в индивидуальном развитии человека». Действительно, эти взаимосвязи могут изу­чаться в различных аспектах. Необходимо также рассмотреть срав­нительную роль труда и воспитания в социальной детерминации индивидуального развития человека.

Анализируя концепцию С. Л. Рубинштейна о влиянии игры, учения и труда на развитие человека, Б. Г, Ананьев писал: «Что касается труда, то рассматриваемая концепция фактически исклю­чала его из факторов становления индивидуального сознания и формирования личности, поскольку весь этот длительный процесс выполняет функцию лишь подготовки к труду как основной да и, пожалуй, с этой точки зрения единственной формы деятельности взрослого человека» [6, с. 158]. И дальше: «Генетическая концеп­ция деятельностей показала свою недостаточность и в отношении взрослых людей. С переходом от учения к труду, согласно этой кон­цепции, начинается зрелость гражданская, умственная и мораль­ная» [6, с. 159].

Долгое время в нашей психологической и педагогической на­уке неявно подразумевалось, что трудовая деятельность, труд яв­ляется основным и главным фактором формирования человека. Считалось, что взрослый трудящийся человек уже является зре­лым и всесторонне развитым. Много писалось о воспитательных влияниях труда, профессиональной деятельности на процесс толь­ко позитивного формирования личности. Негативное влияние конкретного специализированного труда изучалось в истории пси­хологии намного меньше. Например, С. Г. Геллерштейн в свое вре­мя вообще призывал изучать только положительное влияние труда на человека, а отрицательное игнорировать [52, с. 19]. Совершен­но справедливо, разумеется, что нельзя перевоспитать тунеядца иначе, как заставив его трудиться. В процессе труда человек мо­жет полностью социализироваться, развить свои задатки и спо­собности, реализовать свои возможности. В этом плане можно го­ворить, что абстрактный труд обладает определенным воспитатель­ным воздействием.

Но нельзя считать, как это делается и до настоящего времени, что стоит только человеку приступить к труду, как все проблемы его всестороннего развития будут автоматически решены. Во-первых, сам труд различается по разным параметрам. Труд труду рознь. Существуют различные виды труда: общественно полезный и бес­полезный, творческий и рутинный, осмысленный и бессмыслен­ный {«сизифов труд»), коллективный и индивидуальный, труд рабочего на заводе и крестьянина в поле, научного сотрудника и военнослужащего (труд как служба), труд домохозяек и труд ра­ботников искусства и культуры и т. п.

Каждый из видов труда обладает воспитательными возможно­стями в разной степени. Один труд может способствовать всесто­роннему развитию личности, другой же тормозить это развитие. В частности, классики марксизма писали об отупляющем влиянии конвейерного труда на предприятиях. Как точно пишут психоло­ги, авторы учебника «Эргономика», «исследования показывают, что малоквалифицированный, неинтересный, физически тяжелый труд не стимулирует развитие личности работника, ограничивает его стремление к духовному росту и нередко сопряжен с асоциаль­ными формами поведения» [161, с. 9]. Они справедливо считают, что одной из целей эргономики является «обеспечение условий для развития личности трудящихся в процессе труда», но предполага­ют, что «основным путем ее достижения служит постепенное орга­ническое соединение физического и умственного труда, последо­вательное повышение содержательности труда во всех професси­ях» [161, с. 12]. Последнее нам кажется сомнительным, так как простое «повышение» (?) содержательности отнюдь не отменяет узкую ограниченность специфики содержания того или иного вида профессиональной деятельности и его влияния наличность. В этом смысле еще предстоит продолжить изучение различных видов про­фессионального труда.

Во-вторых, что очень существенно, труд обладает воспитыва­ющими возможностями только в потенции. Воспитательные воз­можности всякого труда присутствуют только в скрытом виде. А. С. Макаренко писал о том, что труд обладает свойством нейт­ральности по отношению к эффектам воспитания [113, с. 42]. Он может воспитать и духовно богатую личность, и раба, эгоиста.

Об этом свойстве труда у нас часто забывают. Долгое время счи­талось, что любая трудовая деятельность гарантирует человека от различных деформаций сознания и личности. Подразумевалось, что воспитанием человека необходимо заниматься лишь до дос­тижения им взрослого трудоспособного возраста. И поэтому пе­дагогика в основном развивалась как детская, школьная. Именно поэтому такой раздел педагогической науки, как андрогогика (пе­дагогика взрослых), наименее разработан.

Обычно в профессиоведении и, в частности, в психологии тру­да, инженерной психологии явно или неявно предполагается, что в труде человек развивается, причем только в позитивном смысле. Нам же кажется, что при этом он еще и деформируется. Недопо­нимание этого выглядит странным. К сожалению, многие иссле­дователи чисто механически цитируют и трактуют марксово по­нимание труда как «расходование» человеком своей рабочей силы в особой форме. Действительно, в профессиональной деятельнос­ти человек не только развивается, но и расходуется, утрачивая при этом нечто очень важное. Причем не только свою силу в физичес­ком, физиологическом, механическом смысле, но и еще некото­рые другие ресурсы и потенции.

Пока эргономика готова трактовать сущность «расходования» лишь в терминах «состояний» человека, но еще не его «свойств»: «Расходование рабочей силы в процессе труда переживается чело­веком как то или иное отрицательное практическое состояние». При этом выделяют на данное время шесть таких состояний — утомление, тревожность и т. п. — и много внимания уделяют спо­собам нейтрализации таких состояний. Но практически отсутству­ют исследования отрицательных качеств, свойств, которые возни­кают у деятеля как следствие продолжительного выполнения од­них и тех же трудовых функций. Вернее, именно психологических качеств. Потому что сугубо соматические свойства работников давно изучаются профессиове-дами. Это профессиональные забо­левания.

Потенциальные воспитательные возможности труда могут быть реализованы лишь только при соблюдении определенных условий. Эти условия еще только предстоит исследовать и описать, причем для каждого вида труда по отдельности. Надо определить перечень условий, при которых конкретный вид профессиональной деятель­ности сможет раскрыть свои воспитательные возможности. Для обеспечения полноценного развития необходимо исследовать в том числе и негативные аспекты того или иного вида профессио­нальной деятельности, которые надо обязательно учитывать при организации профилактики и воспитательной работы со взрослы­ми людьми.

Таким образом, общий тезис о тесной взаимосвязи между абст­рактной деятельностью и совокупной личностью необходимо в дальнейшем конкретизировать. Надо по отношению к каждой про­фессиональной деятельности отдельно рассматривать то позитив­ное и негативное в ней, что может благотворно и отрицательно влиять на личность.

 

2.2. ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ЭТИКА И ДЕОНТОЛОГИЯ КАК РЕГУЛЯТОРЫ ЖИЗНИ

 

Выше мы старались показать, что профессионалы вынуждены в процессах своего труда подчиняться особым предписаниям, спе­цифическим социальным нормам, именно — деятельностным нор­мам, что чисто субъектные качества человека формируются под влиянием этого типа регуляторов. Но только субъектные качества не полностью характеризуют целостную индивидуальность. Есть и другие свойства, и другие социальные регуляторы уже не дея­тельности, а поведения. Мы имеем в виду нормы этики и морали.

Из этики и деонтологии (учения о должном как о требованиях нравственности, которые выступают в форме предписаний) изве­стно, что морально-этические нормы представляют собой очень мощные регуляторы всей жизнедеятельности личности. Это спра­ведливо как для норм общей этики, так и для отдельного ее разде­ла — трудовой морали, которая призвана ориентировать людей в более узкой сфере трудовых взаимоотношений. В еще более узкой области — в профессиональной деятельности — функционируют так называемые нормы профессиональной этики и деонтологии. Особенно велика их роль в такой профессиональной сфере, кото­рая имеет дело с людьми.

Г. С. Абрамова утверждает, что «практическая этика является неотъем-лемой частью любой профессиональной деятельности, предполагающей непосредственное воздействие на психическую реальность человека» [2, с. 13).

Их роль в профессиональной деятельности заключается, на наш взгляд, в том, чтобы служить дополнительным основанием для до­определения деятельностных норм в конкретных ситуациях. В тех ситуациях, когда деятельностные нормы недостаточно определены и плохо конкретизированы, когда исполнитель вынужден вы­ходить в управленческую позицию и заниматься «усматриванием», тогда он в качестве основания своего выбора использует те или другие нормы этики, трудовой морали или более частные нормы профессиональной этики.

Для обоснования этого тезиса можно привести примеры из об­щественной практики. В частности, один хорошо известный прин­цип профессиональной этики медицинских работников «Не на­вреди!» выполняет функцию «конкретизатора» деятельностных норм и дополнительного основания для принятия решения в си­туации выбора: «Ампутировать или нет?»

Из современной практики можно сослаться на такие специфи­ческие нормы профессиональной этики, которые сформулирова­ли сами специалисты в относительно новой для России отрасли труда. Бойцы недавно созданного спецотряда быстрого реагиро­вания в системе внутренних войск МВД России «Витязь» само­стоятельно определили для себя этический принцип: «Наш выст­рел - второй!» (не первый и не третий). Это означает для них некоторое дополнительное основание для принятия решений в экстремальных ситуациях скоротечного огневого контакта с преступ­никами. Этот принцип выполняет регулятивную функцию.

Данный тезис профессиональной этики и деонтологии не яв­ляется подзаконным актом. Он существует только в сознании во­еннослужащих «Витязя», но позволяет им адекватно конкретизи­ровать очень абстрактные «Правила применения оружия на пора­жение», изложенные в соответствующих законах о деятельности подразделений МВД. Подобная «хитрая» формулировка частного этического правила субъективно является для бойцов некоторым «обходным маневром», лазейкой между общеморальным принци­пом «Не убий!», с одной стороны, и императивным требованием служебного долга «Стреляй!» — с другой. Можно привести и дру­гие варианты формулировок профессионально-этических норм в «убойных» специальностях: «Стрелять только по конечностям!», «Не убивать, но лишь ранить!» и тому подобные «усредненные» варианты между общеэтическими категориями и сугубо профессионально-деятельностными нормами.

Известно, что из представлений субъекта о должном складыва­ются нравственные требования и представления о том, какие по­ступки люди должны совершить. Применительно к человеку эти требования выступают как его обязанности. Последние в обобщенной форме правил, равно распространяющихся на всех, формули­руются в моральных нормах, заповедях. И от того, насколько точ­но и полно субъект усвоил те или другие нормы общей этики, за­висит конечный результат процесса «усматривания» и, следова­тельно, качество его деятельности.

Особенно важными моральными нормами в таких ситуациях являются представления о долге, в том числе и о профессиональ­ном долге. *Долг — это общественная необходимость, выражен­ная в нравственных требованиях в такой форме, в какой они выс­тупают перед определенной личностью. Иными словами, это пре­вращение требования нравственности, которое в равной мере относится ко всем людям, в личную задачу данного конкретного лица, сформулированную применительно к его положению и си­туации, в которой он находится в данный момент. Долг каждого отдельного человека принимает бесконечно разнообразные фор­мы в зависимости от социальных обстоятельств и жизненных си­туаций, в которые попадает данный человек. Задача же решения моральной проблемы применительно к той или иной конкретной ситуации в основном возлагается на того, кто эти требования вы­полняет, т. е. на каждого члена общества» [149, с. 75-76].

В различных деятельностных ситуациях, когда деятелъностные нормы плохо определены, субъект вынужден заниматься в том чис­ле и «моральной деятельностью», которая сознательно подчинена определенным моральным целям — желанию совершить добро, под­чиниться чувству долга, осуществить определенные идеалы... Из классиков философии очень детально исследовал эту форму дея­тельности Гегель. Он специально подчеркивал, в частности, что в содержании моральных требований обязательно присутствуют эле­менты единичного, особенного и всеобщего. Это обстоятельство акцентирует наше внимание на том, что для правильной моральной деятельности субъект и личность вынуждены иметь хорошо разви­тые интеллектуальные способности, чтобы уметь логически верно мыслить в категориях конкретно-абстрактного, общего и частного.

Именно эти способности бывают необходимы для культурного осуществления акта морального действия, т. е. акта, приводящего к вполне определенному общественно значимому результату, облада­ющему определенным моральным достоинством, который можно нравственно оценить и за совершение которого субъекта можно счи­тать ответственным. При этом чисто физиологические, природные по своей природе акты не считаются моральным действием.

В моральном действии также различают следующие моменты: цель; использование имеющихся средств; волевое усилие и пре­одоление препятствия; достижение того результата, который пред­полагается; последствия, к которым привело действие в результа­те его взаимодействия с внешними обстоятельствами, условиями [149, с. 63].

Разновидностью моральных действий является моральный вы­бор. «Моральный выбор - акт духовной деятельности личности, предшествующий принятию решения (намерение), предопределя­ющий содержание будущего практического действия» [149, с. 46]. Наличие морального выбора — отличительная черта морального поступка, предполагающего свободу личного решения, способ­ность человека выбирать между добром и злом. Это принципиаль­но важно: человек должен иметь способность, обладать умением делать выбор. Для этого он должен иметь понятия о добре и зле. Предрасположенность к интеллектуальным, мыслительным опе­рациям абстрагирования и конкретизации, причем хорошо разви­тым. Субъект должен достаточно четко понимать содержание этих категорий и понятий и уметь логически правильно их конкрети­зировать в особых, зачастую уникальных ситуациях. Тем более он должен уметь делать моральный выбор в типовых ситуациях. Подобным мыслительным операциям субъекта необходимо спе­циально учить в учебных заведениях. Это и будет одним из мероп­риятий по профилактике профессиональной деформации. Мо­ральный выбор выражается в оказании предпочтения одному из возможных поступков в плохо определенной ситуации, когда стал­киваются между собой интересы личности и группы, общества, собственные и чужие интересы (эгоизм—альтруизм) или вступа­ют в противоречие различные моральные и деятельностные тре­бования.

В каждом подразделении, трудовом коллективе существуют носители разных норм профессиональной этики и общественной морали. Между людьми, членами коллектива, ведутся споры, дис­куссии, обсуждение содержания норм профессиональной морали. Зачастую это приводит к конфликтам и социально-психологичес­кой борьбе между людьми, по-разному понимающими содержа­ние тех или иных предписываемых требований.

Например, В. П. Илларионов, обсуждая морально-нравствен­ные проблемы деятельности правоохранительных органов, прямо указывает на существование во всем мире двух больших групп представителей этих профессий. Одни считают, что «все "хитрости, ловушки, блеф" придумали неквалифицированные работники, прикрывающие ими отсутствие профессионального мастерства, неумение вести расследование в строгом соответствии с требова­ниями закона и нормами этики. (...) Правоохранительные органы в принципе не могут опускаться до уровня субкультуры преступ­ного мира, отрицающего нормы нравственности» [82, с. 74]. Дру­гие же считают, что в сфере этой деятельности допустимо нарушение правовых и моральных норм, так как современные преступ­ники хитры, изворотливы и бороться с ними можно в том числе и их же оружием, т. е. пренебрегать «блефом», дезинформацией и другими ловушками.

Вечные проблемы этики существуют и в других профессиях. Например, в медицине это проблема врачебной тайны или экспе­риментирования над людьми. Тысячелетняя история врачевания людей неразрывно связана с обсуждением морально-этических и деонтологических вопросов, формулированием норм профессиональной врачебной этики, обязанностью следования священным традициям и обычаям. Дошедшие до настоящего вре­мени заветы врачей древнего мира (например, клятва Гиппократа) убедительно доказывают важность профессионально-этической подготовки врачей. По мнению многих современных медиков, врачебная деонтология — это не только сущность врачебной дея­тельности, но и вершина профессионального мастерства (см. [3, 4, 130,131,137,150, 152, 162, 170, 171]).

Современная медицинская деонтология изучает следующие основные разделы профессиональной этики в зависимости от субъект-предметных отношений:

1) врач (медицинская сестра) — больной;

2) врач и общество, государство, право;

3) врач и коллеги, медицинский коллектив;

4) врач и микросоциальное окружение больного (родственники пациента, друзья, соседи);

5) врач и его отношение к самому себе, его самооценка, само­контроль, самосознание, профессиональное самовоспитание.

Известно, что нормы профессиональной этики, как и нормы деятельности вообще, не вечны, но историчны. Эти нормы возни­кают и изменяются вместе с развитием всего общества, с развити­ем той или другой профессиональной сферы. Несмотря на многовековую историю обсуждения вопросов медицинской этики, не­которые из них до сих пор еще не нашли однозначного решения. Например, до сих пор дискутируется проблема сохранения вра­чебной тайны или проблема экспериментирования на людях (см. [84, 98, 99, Ш4, 106, П5, И7, Н9, 120]).

Поэтому среди пунктов профессионального (самовоспитания необходимо специально планировать в профессиональных коллек­тивах мероприятия обзорного характера. Нужно проводить спе­циальные обсуждения современной литературы по актуальным вопросам профессиональной этики и деонтологии. Нельзя наде­яться, что каждый специалист сможет самостоятельно решить ак­туальные проблемы своей профессиональной морально-этической и деонтологической подготовки.

Соответствующим министерствам и ведомствам необходимо периодически издавать специальные распоряжения по организа­ции в каждом коллективе мероприятий по деонтологической под­готовке. Надо узаконить в человековедческих профессиях этот осо­бый вид (само) под готов км профессионалов. Известно, например, что в Министерстве обороны и МВД узаконены и контролируют­ся мероприятия по шести-семи видам служебной подготовки офи­церов: огневая, тактическая, физическая, психологическая и т. п. Надо дополнить этот перечень еще одним видом — «профессио­нально-этической и деонтологической подготовкой».

В составлении модели специалиста необходимо предусмотреть качества, характеризующие его морально-этические признаки. Надо стремиться к тому, чтобы перечень этих свойств был доста­точно широк или максимально полон. Особенно в человековед­ческих профессиях. Несмотря на существующие трудности в диагностике, оценке и контроле уровня развития этих свойств, не­обходимо в модели специалиста зафиксировать набор професси­онально важных качеств личности: характер, мировоззрение, об­раз мышления, установки, потребности, мотивы, эмоционально-волевые параметры.

Примером того, что нормы профессиональной этики могут из­меняться по мере развития общества, культуры, науки, может слу­жить факт последнего изменения этического кодекса, которое про­извела Американская Медицинская ассоциация в 1980 г., разре­шив своим членам взаимодействовать с целителями, шаманами, травниками и т. п., не имеющими медицинского образования [101, с. 124].

В рамках ролевой теории личности различия в пониманиях со­циальных, в том числе профессиональных, ролей описываются в терминах социальных ожиданий, экспектаций. Считается, что со­держание профессиональной роли есть результат согласования разных ожиданий. Утверждается, что любая роль в конечном счете конвенциональна.

Наиболее типичные разногласия в понимании морально-нрав­ственных норм между представителями одной и той же профес­сии анализируются в произведениях литературы и искусства. Мно­гие так называемые «производственные» романы посвящены ре­шению этих нравственных проблем. Это обычно споры между положительным нравственным героем и отрицательным. Раньше, в эпоху торжества отечественного социалистического реализма, противопоставления между ними были сверхочевидными, сейчас они не так явны и дают пищу для ума и души.

Вообще характеристики ближайшего социального окруже­ния - это важный фактор, определяющий содержание многих предписывающих нормативов поведения. Сюда включаются в том числе институциональные параметры той социотехнической орга­низации, которые нормативно предписывают работникам опре­деленную линию поведения в соответствии с заданными профес­сиональными статусами или статусно-ролевыми репертуарами поведения (формально-официальная стандартизация не только де­ятельности, но и профессионального поведения). Социальные ожидания общества по отношению к представителям определен­ных профессий фиксируются в тех или иных текстах. Например, в производственных песнях, где формулируются представления людей о типичных обликах личности определенных профессио­налов: мужественный, суровый офицер; добрый, гуманный врач, учитель; строгий и справедливый начальник, судья; вежливый, ус­лужливый продавец, работник службы быта, сервиса и т. п. В них формулируются ожидаемые поведенческие схемы и стереотипы, выражающие социокультурные идеалы профессиональной суб­культуры и соответствующих ей способов общения и поведения.

Например, внешний облик врача должен соответствовать иде­алам здорового человека: «Врач, исцелись сам!». Он должен демон­стрировать социально и культурно одобряемые формы поведения: не курить, не употреблять наркотики, алкоголь, иметь чистые ухо­женные руки и т. п. Например, профессиональная этика хирургов требует, чтобы они постоянно содержали руки в рабочем состоянии: без въевшихся пятен от машинного масла, с аккуратно под­стриженными ногтями и т. п. Или профессиональный долг воен­нослужащего, связанный с необходимостью сохранения и поддер­жания постоянной боеготовности, требует от него умеренного употребления спиртных напитков и спортивного образа жизни.

В этих примерах наглядно видно, как требования профессио­нальной деятельности вторгаются в сферу жизни, поведения, быта и оказывают свое влияния наличность человека. И наоборот, как сами трудовые конфликты и проблемы в профессиональной дея­тельности ставят вопросы этического характера.

Я. Клорнаи выделяет следующие особенности этической регу­ляции деятельности и поведения людей в сравнении с другими фор­мами регулирования (бюрократической, рыночной и т. п.): этичес­кие нормы и правила действуют лишь в тех сферах, где имеются рав­ноправные партнеры и отсутствует административное принуждение, когда партнеры не имеют желания получить одностороннюю при­быль, когда взаимоотношения людей основаны на обычаях и тра­дициях. Он считает, что роль морально-этических норм ограничена лишь теми сферами, где невозможно или нецелесообразно действие других ограничителей (права, администрирования, рынок). Напри­мер, супружеская сфера. В этих ситуациях этика и мораль должна лишь дополнять эти меры регуляции, воспитывая у работников бес­корыстие и доброжелательность [92, с. 3].

Проблема соотношения деятельностных, правовых и мораль­ных норм издавна обсуждается отечественной общественностью. Как отмечают многие исследователи, для российского общества характерны негативное отношение к праву, правовой нигилизм, стремление уйти от него или встать над ним. «В качестве альтерна­тивы праву при этом, — пишет А. Н. Медушевский, — как прави­ло, выдвигались нравственность, этическое осознание собствен­ного места в жизни» [118, с. 206]. Классическое выражение этот взгляд нашел у Л. Н- Толстого, который вообще отрицал право, считая необходимым действовать исключительно по совести, ис­ходя из своих представлений о справедливости.

Рассуждая об исторической роли религиозной морали и нрав­ственности в системе социальной регуляции жизни и деятельнос­ти человека, М. А. Румянцев приходит к выводам: «Христианство преобразовало внутренний мир человека, архетип его психики, предоставив ему высшую, религиозную свободу и провозгласив спасение души целью и смыслом индивидуальной человеческой жизни. (...) Нравственный критерий стал главным в оценке чело­века и его дел. Именно с нравственных позиций праведности и неправедности оцениваются в христианском сознании явления экономической жизни: труд, собственность, богатство, бедность. Праведным признается созидательный, добросовестный труд. (...) Неправедным, достойным осуждения — презрение к труду».

В некоторых христианских течениях и конфессиях сформули­рованы этические воззрения на профессии и на труд вообще. Труд — это наказание за первородный грех, такое мнение считает­ся за норму в некоторых конфессиях. Как справедливо пишет А. Н. Кравченко, «протестантизм впервые возвышает обыденную трудовую деятельность до уровня высочайших религиозных цен­ностей. Напряженная активность, моральная дисциплина, трудо­любие, честная работа и праведно накопленный капитал — вот цен­ностная шкала капитализма» [157, с. 7].

М. А. Румянцев, анализируя архетип личности в России, в общественном сознании которой своеобразно соединились христианство и язычество, выделяет три структурных элемента: «двоеверие», при котором местные институты власти, право и законо­дательство, судебные традиции хотя и приобрели новую христианскую сущность, одержали победу над византийскими, но сохранили веру в "благодать, а не в закон". Принуждение закона сменяется свободой самоопределения личности и благодатью. (...) Критериями в выборе стереотипа поведения становятся не страх или расчет, а поступок "по сердцу" свободной личности. При этом оставался неизменным императив поведения — поступай по бла­годати, а не по закону. Для русского человека закон не является последней инстанцией. Он руководствуется более эмоциональны­ми, неформализованными критериями "благодати". В основе ар­хетипа личности в России - духовные, иррациональные, а не праг­матические составляющие».

На наш взгляд, подобное двойственное отношение многих рос­сийских людей применимо и к сугубо деятельностным нормам их профессионального труда, что было очень заметно в условиях «не­рыночной» экономики.

В целях рассмотрения роли других социальных регуляторов — правовых норм — желательно обратиться к работам Л. И. Петражицкого. В психологической теории права Л. И. Петражицкого ценным для нас является именно психологический подход. Пра­во, согласно его теории, есть психологический фактор общественной жизни, и действует оно психологически. Право выступает как определенный механизм селекции желательных для общества по­веденческих норм. Под нормой права он понимает такую норму, которая, налагая на одно лицо обязанности, в то же время закреп­ляет положительный результат этой обязанности за другим лицом.

Л. И. Петражицкий, обсуждая вопросы соотношения норм пра­ва и морали, механизм действия норм, приходит к выводу: «Наи­вно думать, что право и права существуют где-то независимо от народной психики и что можно их научно изучать, не изучая этой психики, не зная ее интеллектуаль-ного и эмоционального соста­ва, соответственных проекционных процессов, мотивационного действия соответствующих эмоций и пр.» [132, с. 90]. Он считает, что психологически и право, и нравственность имеют одинаковую природу. Он вводит понятия двух видов права — позитивного и интуитивного, — последнее из которых очень тесно переплетает­ся с моральными представлениями о нормах. Нам важно подчерк­нуть его указания на умственно-мыслительный характер различий между нормами права и морали. Действительно, нормы права, зак­репленные и сформулированные в тексте, — это результат опреде­ленной мыслительной работы — абстрагирования и т. п.

Нормы же морали зачастую остаются на интуитивном, т. е. пло­хо осознаваемом, уровне. Для того чтобы их формализовать, еще требуется проделать известные мыслительные операции, что, ра­зумеется, требует определенного уровня интеллектуального раз­вития человека.

К нормам права предъявляется требование их непротиворечи­вости, а нормы морали могут оставаться и противоречивыми друг другу именно потому, что они плохо осмыслены, нечетко выраже­ны и во многом психо-логичны. Например, кто должен первым войти в переполненный автобус - 20-летний юноша или 50-лет­ний мужчина, - если руководствоваться лишь принципом «Мо­лодым везде у нас дорога — старикам везде у нас почет»?

Многие общественные институты - пресса, радио, телевиде­ние, литера-тура, искусство, наука, религия - способствуют поста­новке дискуссионных вопросов по этике и деонтологии, характер­ных для того или другого времени, эпохи. Они направляют фокус внимания общественности, профессиональных групп на проблем­ные моменты. Эти социальные институты формируют идеалы спе­циалистов той или иной профессии и предлагают их в качестве образца для подражания и критерия оценки и самооценки работников. Общественное мнение, запросы общественной практики помогают профессионалам правильно ориентироваться в мораль­но-этических вопросах, формируют у них культуру профессиональ­ного самоопределения.

Сейчас у нас в стране складывается мнение, что именно сте­пень удовлетворенности пациента, клиента, гражданина тем или другим сервисом есть наиболее мощный критерий деятельности специалиста, его профессионального мастерства. Более того, для правильной ориентации специалиста в вопросах этики важна так называемая моральная стимуляция обществом представителей определенных профессий, — считает Л. А. Лещинский [110, с. 23].

В обществе, в группе созданы специальные социальные меха­низмы рождения и поддержания обобщенного образа представи­телей определенной профессиональной группы. Этот типичный имидж выполняет несколько функций:

n   в нем выражаются требования общества к данной профес­сиональной роли;

n   этот образ должен помочь новичкам точнее самоопределить­ся в профессиональной роли;

n   в образе типичного профессионала должны быть зафикси­рованы престиж данной профессии, общественная потреб­ность в людях особого типа.

Например, по данным опроса американцев, проведенного Институтом Гэллапа в сентябре 1994 г., по поводу их мнения о сте­пени честности и прочности стандартов этических норм типичных представителей 26 профессий, оказалось, в частности, что наивыс­шие оценки получили следующие профессии (по степени убы­вания): фармацевты, духовные лица, дантисты, преподаватели университетов, инженеры, врачи, полицейские, директора похорон­ных контор, социологи, проводящие опросы, банкиры, ответствен­ные лица в бизнесе, телерепортеры, журналисты, должностные лица, подрядчики-строители, газетные репортеры, юристы, брокеры, агенты по продаже недвижимости, профсоюзные лидеры, государ­ственные чиновники, рекламные работники, сенаторы, страховые агенты, конгрессмены, продавцы автомобилей. Причем сравнение данных по многолетним опросам показывает, в частности, что с 1977 по 1994 г степень честности и этичности в деятельности полицей­ских постоянно возрастает, а результативность деятельности духов­ных лиц снижается в общественном сознании [ 148].

Кто заинтересован в существовании подобных обобщенных образов типичных представителей тех или иных профессий? В на­личии подобного образа, его фиксированности в общественном групповом сознании заинтересованы как сами носители профес­сиональной роли, так и другие члены общества, чем и объясняет­ся существование определенных социаль-ных заказов в области культуры. Раньше профессиональные отраслевые заказчики спе­циально платили деньги деятелям искусства, литературы, кино за художественное воплощение типовых образов профессий. Напри­мер, поступало много жалоб в центральные СМИ от представите­лей некоторых профессий и целых отраслей с претензиями к дея­телям культуры: «Почему не пишете романы и песни про нас, нефтяников, почему не снимаете фильмы про нашу самую герои­ческую профессию пожарных?» Многие отраслевые министер­ства - в частности, МВД, МО - специально проводили творче­ские конкурсы, перед участниками которых ставилась задача наи­лучшим образом отразить профессиональный имидж. И сейчас существуют социальные заказы, направленные на поднятие пре­стижа определенной профессии: банкира, валютной проститутки, коммерсанта и т. п.

На обслуживание интересов отдельных профессий ориентиро­вались кинематографисты прошлых лет, создавая такие фильмы, как «Доярка и пастух», «Трактористы», «Три танкиста», «Учитель», «Геологи», «Высота» и т. п. В общественном сознании специально тиражируются определения, ярлыки определенных профессий: самая гуманная, самая древняя, самая массовая, самая элитарная, самая уважаемая, самая героическая, мужественная, добрая, жен­ственная, экологическая и т. п.

В типовых профессиональных образах находят свое воплоще­ние идеальные носители определенной профессиональной роли, соответствующие всему перечню предъявляемых к ним требова­ний. В них отражаются социальные ожидания, запросы и потреб­ности общества в людях определенного склада (добытчики черно­го золота — шахтеры, нефтяники; добытчики мягкого золота — охотники, работники звероферм).

Причем если проанализировать все «производственные» про­изведения искусства, то окажется, что в них сформулированы общественные требования именно к личностным качествам но­сителей определенных профессий, а не к их сугубо субъектно-профессиональным знаниям, навыкам, умениям. Врачи, учителя, например, должны быть с точки зрения членов общества гуманны­ми, добрыми, внимательными, снисходительными к слабостям больных и учеников и т. п. В этих произведениях нет констатации того, что, скажем, врач должен хорошо разбираться в анатомии, физиологии, терапии, диагностике, фармацевтике и т. п. Напри­мер, по мнению лиц, опрошенных институтом Гэллапа, в перечень норм профессиональной этики полицейского должны входить та­кие признаки, как неподкупность, честность, мужество, справед­ливость, чувство сострадания, терпимость, умеренность, мудрость, умение держать слово (см. [148]). При этом их не интересует уро­вень специальной или боевой подготовленности полицейских.

Некоторые сферы разделенного труда находятся под более при­стальным вниманием специалистов, исследующих нормы этой деятельности: принципы, подходы, этические и деонтологические требования к личности определенного специалиста. Можно най­ти примеры достаточно четкой формулировки этических, деонтологических требований, например, к врачу-диагносту, в соответ­ствующей научной литературе (см. [42, 43, 47-50, 73, 75, 80, 91].)

Любая диагностика состояния и качеств человека (соматичес­кого или психического больного, кандидата на должность, подсу­димого и т. п.) должна удовлетворять, на наш взгляд, следующим требованиям.

 

1. Точность диагноза.

Точность диагноза должна быть достаточной для того, чтобы можно было принять дальнейшее управленческое решение (меди­цинское, судебное, кадровое, учебное и т. п.). Мера точности оп­ределяется конкретной практической ситуацией. Изучая историю развития общей и специальной диагностики разного рода экспер­тиз — судебных, психологических, психиатрических, врачебных, криминалистических, — можно сделать вывод, что по мере разви­тия общественной практики требования к точности постоянно повышаются. Это связано как с общей направленностью внима­ния на индивидуальные особенности людей, так и с развитием прикладных областей знаний (например, фармакологии).

Из-за постоянного усложнения, детализации профессиональ­ного труда повышаются требования к личности субъекта деятель­ности. Соответственно, это требует и более специализированной, более «точечной» диагностики свойств человека. Поэтому степень точности постоянно увеличивается. Этому способствуют и общий уровень человековедческих знаний, и совершенствование спосо­бов и средств диагностики.

 

2. Полнота диагностики.

Диагностическое заключение о свойствах индивида, личности, субъекта должно не только содержать точное количественное ука­зание сданном специальном параметре, но и включать информа­цию о сопутствующих качествах человека. Полнота диагностики требует и информации об истории развития того или иного ка­чества (симптома), и реализации генетического подхода к диагно­стике.

 

3. Своевременность диагностики.

Диагностическое заключение о качествах человека должно быть у управленца именно в тот момент, когда оно необходимо. Чаще всего требование своевременности формулируется в терминах «ранняя», «быстрая» диагностика. Но, учитывая ряд последующих, иногда противоречивых требований, лучше, на наш взгляд, исполь­зовать термин «своевременная». Всякая диагностическая проце­дура связана с расходованием определенных ресурсов — финан­совых, материальных, трудовых, временных и т. п. Поэтому излиш­не ранняя диагностика может оказаться пустой тратой ресурсов, не обусловленных требованиями практики.

4. Безопасность диагностики для самого человека.

Это связано с использованием таких процедур, которые наи­менее опасны, не обременительны для человека. Не допускается применение таких средств, которые могут нанести существенный вред человеку. Известно, что некоторые современные методы ме­дицинской диагностики связаны с существенным проникновени­ем в тело человека, с изъятием у него большого количества важно­го материала (крови, тканей и т. п.).

Любая диагностика невозможна без некоторого «насилия» над человеком. Даже простое неаппаратурное наблюдение над пове­дением человека может быть истолковано как несанкционирован­ное (или даже преступное) вмешательство в личную жизнь. По­этому в некоторых странах существуют законы, запрещающие та­кое посягательство на личные тайны людей без их на то согласия. Например, нельзя взять диагностическое интервью без согласия человека. С развитием же средств диагностики (электронная, видео-, звукозаписывающая аппаратура) требование безопасности для жизни, соматического, психического и социального здоровья гражданина становится чрезвычайно актуальным.

 

5. Обеспечение коллегиальности и преемственности диагностики.

Учитывая, что современное человекознание все более диффе­ренцируется, возрастает необходимость согласования результатов диагности-ческих процедур и формулирования общего вывода представителями разных научных дисциплин. Например, в судеб­ной практике проведения экспертиз двух типов — психологичес­кой и психиатрической — уже осознана нужда в их комплексном осуществлении для решения вопросов (не) вменяемости, наличии или отсутствии психологической аномалии у обвиняемых и под­судимых лиц. Еще более остро встает эта проблема в медицине, где уже существует около 200 наименований специалистов. Про­блема обеспечения-коллегиальности имеет несколько аспектов: организа-ционный, образовательный и т. п.

Мы скажем только об одном — методологическом. Каждая из наук о человеке исторична, имеет собственный терминологичес­кий аппарат со своим словарем значений понятий, со своим инст­рументарием, концепциями и подходами. Возникают трудности их совмещения по отношению к конкретному, отдельному чело­веку. Здесь необходима хорошая общеметодологическая подготовка специалистов.

Велика и роль ритуалов в профессиональном воспитании, в по­вышении культуры профессионального самоопределения. Клят­ва, присяга, другие ритуалы, красиво и с душой организованные, помогают начинающим специалистам быстрее и точнее понять сущность своей деятельности. Тексты клятвы, присяги могут ме­няться, уточняться на протяжении жизни разных поколений, как это было, например, с клятвой Гиппократа, но сам текст должен вызывать яркие и четкие образы, быть легко запоминаемым. В нем должны быть определенно сформулированные принципы труда. Очень важно при этом формулировать тезисы клятвы (присяги) в положительных терминах, стараться, чтобы частичка «не» отсут­ствовала в тексте. Например, тезис «Не навреди!» в клятве Гиппок­рата является примером плохой позитивной ориентации деятеля.

Сейчас уже для нескольких профессий предусмотрены свои присяги. Если раньше только одна из гражданских специальнос­тей имела собственную клятву, то в последнее время их уже несколько. Например, последние, кто решил приносить присягу — это работники таможенной службы России (октябрь 1994 г.).

Ритуально-церемониальные формы в рамках профессиональ­ных, долж-ностных ролей, кроме личностного включения челове­ка в профессиональную среду и ознакомления с деятельностно-профессиональными нормами, выпол-няют несколько функций:

n   обеспечивают фиксацию и трансляцию значимых профес­сиональных ценностей, традиций, обычаев, шаблонов по­ведения;

n   закрепляют и совершенствуют нормы трудовой и профес­сиональной морали и этикета;

n   фиксируют и поддерживают устойчивость и психологичес­кое единство со своей профессиональной организацией;

n   облегчают процессы профессионального самоопределения.

 

Нормы профессиональной этики испытывают на себе давле­ние социальных условий труда, ближайшего социального окруже­ния, доминирующего мнения членов определенного профессио­нального цеха, традиций, технологий, орудийного оснащения и других сугубо деятельностных факторов. Они могут под этим дав­лением деформироваться. Подобное тесное взаимодействие меж­ду этическими и деятельностными нормами, носителем которых является, с одной стороны, человек как личность, а с другой — человек как субъект, может приводить к определенному (де) формированию сознания и мировоззрения в целом.

Таким образом, моральные нормы, в том числе нормы профес­сиональной этики, служат мощным регулятором деятельности че­ловека. Носителем этих норм является личность. Эти нормы лич­ность получает также из произведений литературы и искусства, из средств массовой информации. Нормы профессиональной этики существуют в разных формах - в понятиях о профессиональном долге, в идеальном образе специалиста, — они транслируются в виде специальных ритуалов, обрядов.

Нормы профессиональной этики по сравнению с нормами су­губо деятельностными, носителями которых является именно субъект, характеризуются большей абстрактностью, обобщеннос­тью, их применимостью к некоторому множеству конкретных дея­тельностных ситуаций. Нормы профессиональной этики выполня­ют функцию дополнительных оснований для доопределения чисто деятельностных норм в ситуациях вынужденного «усматривания».

 

2.3. СВЯЗЬ ЛИЧНОСТИ И ПРОФЕССИОНАЛА В ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ

 

На протяжении всей истории человекознания, вплоть до на­стоящего времени родовое понятие «человек» конкретизируется и систематически уточняется. Оно трансформируется в более част­ные определения: «индивид», «личность», «субъект», «индивиду­альность». Обобщив научные подходы к родовой категории «чело­век», Г. П. Щедровицкий, например, пишет: «Есть три полярных представления человека. Одно изображает его в виде биологичес­кого материала с определенным функциональным устройством внутри в виде "биоида". Второе видит в человеке лишь элемент жестко организованной социальной системы человечества, не об­ладающий никакой свободой и самостоятельностью, безликого и безличностного "индивида" (в пределе — чисто "функциональное место" в системе), третье изображает человека в виде отдельной и независимой молекулы, наделенной психикой и сознанием, спо­собностями к определенному поведению и культурой, самостоя­тельно развивающейся и вступающей в связи с другими такими же молекулами, в виде свободной и суверенной "личности". Каж­дое из этих представлений выделяет и описывает какие-то реаль­ные свойства человека, но берет только одну какую-то сторону, вне связи и зависимостей ее с другими сторонами» (179, с. 369].

Думается, что понятие «индивидуальность», активно разраба­тываемое в последние десятилетия, является тем самым интегри­рующим звеном, которое позволит соединить воедино различные стороны целостного человека. Мы согласны с В. А. Ганзеном и Л. А. Головей, что «понятие индивидуальности глобально и всеобъ­емлюще, что рассмотреть все его аспекты не представляется воз­можным, (...) но это (...) позволяет вплотную подойти к исследова­нию движущих сил развития человека» [51, с. 3].

О. С. Анисимов, рассматривая соотношение этих понятий, уточняет: «Введение категорий индивид, субъект, личность, инди­видуальность означает введение общих рамок развития человека. Начиная с естественных форм существования и проявления (индивидность), человек социализируется дважды — в ситуации воспроизведения способов деятельности, общения и существова­ния (субъектность) и в творческих ситуациях (личность), получая преобразованный вариант своего существования, в том числе — творческого существования индивидности (индивидуальность)» [9, с. 188].

Б. Г. Ананьев так соотносил понятия «личность» и «субъект». Личность он тесно увязывал с понятием «поведение, обществен­ное поведение», а субъект — с понятием «деятельность». Он писал: «Строго говоря, человек как субъект труда, учения и других видов деятельности тоже не может быть понят полностью лишь в систе­ме общественных отношений, при абстрагировании от природных основ и материального субстрата деятельности. (...) Другое дело, что субъект всегда—личность. Однако сама деятельность с ее пред­метом, орудием и операциональной техникой и субъект деятель­ности с его сенсомоторным, речемыслительным и знаковым ап­паратом не сводится к общественным отношениям, совокупность которых составляет сущность личности. Структура человека как субъекта образуется из определенных свойств индивида и личнос­ти, соответствующих предмету и средствам деятельности. Безот­носительно к ним невозможно охарактеризовать какое-либо свой­ство человека как субъекта» [7, с. 87].

А Н. Леонтьев также однозначно утверждает: «Личность чело­века ни в каком смысле не является предшествующей по отноше­нию к деятельности, как и его сознание, она ею порождается» [108, с. 173]. Г. М. Андреева подчеркивает: «Ключом к научному пони­манию личности может быть только исследование процесса по­рождения и трансформаций личности человека в его деятельнос­ти. Личность выступает как, с одной стороны, условие деятельно­сти, а с другой — как ее продукт» [8, с. 326].

В. А. Ядов так определяет генезис развития личности: «Если существо человеческой деятельности состоит в практическом уп­ражнении природных задатков и умножении способностей инди­вида благодаря освоению новых форм практики, отсюда следует, что всестороннее развитие личности единственно возможно при условии ее социальной активности» [153, с. 81].

Г. В. Суходольский, продолжая конкретизировать эти поня­тия — «человек», «личность», «субъект» и дальше — до понятий «профессионал», «специалист», так обобщает взаимосвязи между ними: «С позиций психологии труда психика трактуется как "на­полненная" конкретным профессиональным содержанием, охва­тывающим не только производственно-технические знания, уме­ния и навыки, но и чувственную и интеллектуальную, волевую и эмоциональную сферы, составляющие суть способностей и ядро личности — индивидуальность каждого специалиста (К. К. Пла­тонов, Е. А. Климов, В. Д. Шадриков). Это не обычная, а профес­сиональная психика формируется и развивается в ходе професси­онального обучения, воспитания, накопления опыта профессио­нальной работы. Профессиональная психика накладывает свой отпечаток на все характеристики человека как индивида, субъекта деятельности, личности и индивидуальности, а также на мета­систему, в которой он работает. Из абстрактного "субъекта дея­тельности" человек превращается в конкретного субъекта профес­сиональной деятельности, т. е. в профессионала, специалиста» [159, с. 69].

Определяя место личности и субъекта в единой структуре ин­дивидуальности, Б. Г. Ананьев писал: «В центре такой открытой системы находится комплекс свойств личности с ее бесконечным рядом социальных связей и свойств субъекта, преобразующим дей­ствительность» [7, с. 327]. Он пришел к выводу, что «определяю­щим в структуре личности и ведущим началом являются соци­альные качества (...) человека, характеристики его основной дея­тельности в обществе (труда, общения и пр.)» [7, с. 28]. Разумеется, основной деятельностью человека является его профессия, поэто­му, характеризуя личность, невозможно обойтись без характерис­тик человека как профессионала, специалиста в какой-то опреде­ленной и ограниченной сфере труда.

Б. Г. Ананьев предусматривал возможность расщепления еди­ной структуры человека на личность и субъекта, их дивергенцию в целостной системе индивидуальности: «Возможно относительное отделение личности от свойств субъекта, т. е. расщепление струк­туры человека. Совпадение личности и субъекта относительно, так как субъект характеризуется совокупностью деятельностей и ме­рой их продуктивности, а личность — совокупностью обществен­ных отношений. (...) Возможно дивергентное развитие личности и субъекта» [7, с. 294].

Для нас это очень важно и принципиально. Действительно, су­ществует множество людей, которые являются очень хорошими специалистами в своем узком деле («мастер — золотые руки») и одновременно ничтожествами как личности. С другой стороны, есть люди с прекрасными душевными личностными качествами, но ничего не представляющие собой, как субъекты активной про­фессиональной деятельности. Например, литературный герой Гончарова И. И. Обломов справедливо считается многими едва ли не самой доброй личностью в русской литературе потому, что нико­му не делал зла именно из-за того, что вообще ничего не делал, не занимался никакой трудовой деятельностью.

Подобная возможность гетерохронного развития различных подсистем единой индивидуальности подтверждается всей обще­ственной практикой. Гетерохронность развития индивидных, лич­ностных, субъектных качеств внутри индивидуальности давно за­мечена исследователями. Например, хорошо известное явление акселерации индивидных, соматических характеристик человека тесно связано с отставанием в развитии личностной сферы. Пос­ледние психолого-педагогические исследования школьников в Японии позволили С. Мурояме сделать вывод: «Взросление же души не успевает за физическим развитием тела, возникает разлад между переполняющей тело энергией и общепринятыми норма­ми поведения. Душевная гармония в целом не наступает, и возни­кает состояние неустойчивости. (...) Социальное развитие детей отстает, и усиливается инфантильная тенденция» [122, с. 143].

О возможности «расщепления», дивергенции различных качеств в общей структуре индивидуальности писали многие. На­пример, Н. С. Мансуров говорил о возможности расщепления «биофизиологических» качеств индивида и социально-психо­логических свойств личности и приводил конкретные примеры в подтверждение этого.

Б. Г. Ананьев указывал на противоречивость взаимосвязи меж­ду различными составляющими элементами индивидуальности — индивида, субъекта и личности. Он считал центральным для нрав­ственного воспитания — управление процессом усвоения и осво­ения социально значимых требований к формированию общей мотивационной сферы личности. Он писал: «А это все составляет по существу сферу нравственного воспитания» [6, с. 217].

Справедливо считают В. А. Якунин и Л. С. Кондратьева, что одной из «малоразработанных проблем остается вопрос о психо­логических критериях воспитанности личности и способах ее вы­явления» [182, с. 135]. Они отмечают, что «требуется дополнитель­ный анализ самого явления нравственности, определение исход­ной теоретической позиции. Современное состояние психологии нравственного воспитания показывает, что в настоящее время су­ществует множество различных и малосоотносимых друг с другом подходов в теоретической интерпретации нравственной воспитанности личности. Так, разными авторами в качестве содержатель­ных критериев нравственной воспитанности принимаются либо особенности ценностных ориентации, либо система идеалов и принципов, либо направленность личности, ее мотивы и отноше­ния, либо факты поведения и т. д. Отсутствие единства в теорети­ческих подходах ведет к значительным затруднениям и ошибкам в методических решениях» [182, с. 135].

Вышеупомянутые авторы со своей точки зрения считают, что «нравственная воспитанность личности может быть наиболее пол­но раскрыта через систему ее отношений к общественным нор­мам, регулирующим различные виды деятельности» [182, с. 135]. Они справедливо отмечают, что моральные ценности могут быть различной степени обобщенности — моральные нормы, качества, принципы, идеалы. Наиболее простыми, полагают они, являются моральные нормы как требования, предписывающие определен­ный образ поступков и действий. Они указывают, вслед за В. П. Тугариновым [166], что «несовпадение личностных нравственных ценностей происходит, как правило, при оценивании человеком существующих моральных норм в условиях конкретной целенап­равленной деятельности» [182, с. 135].

Действительно, в структуре личностных отношений конкрети­зация обшей цели деятельности, связь последней с конкретной ситуацией обеспечиваются мотивами, выражающими личностный смысл деятельности. Мотивы как бы связывают цели деятельнос­ти с конкретной ситуацией.

На наш взгляд, эти авторы смогли увидеть и подчеркнуть связь и противоречие между такими категориями, как «общее - частное» и «абстрактное—конкретное». На самом деле умственно-логический и эмоционально-личностный переход от всегда абстрактных норм общечеловеческой морали и этики к менее обобщенным нор­мам трудовой и профессиональной этики и от них к предельно конкретной норме в деятельности (целеполагание, выбор цели действий в реальной ситуации) - это всегда чрезвычайно слож­ная, трудная задача и проблема для многих исполнителей в про­цессе труда.

Сама деятельность как особый тип жизнедеятельности, при­званный гарантировать получение строго определенного продук­та с заранее известными свойствами при соблюдении всех тре­бований технологической дисциплины, необходимо заставляет субъекта изначально принять установку на диктат формы, деятельностной нормы. Деятельность же, в отличие от просто поведения, вынуждает субъекта иметь строго структурированное мышление.

Установки, ценности, мировоззрение, идеалы, морально-этичес­кие нормы являются принадлежностью не субъекта деятельности, это все характеристики личности как представителя социума. Именно личность служит носителем этих поведенческих и жизненных норм. Морально-этические жизненные принципы, нормы в качестве суще­ственной характеристики личности существуют в структуре целост­ной индивидуальности еще до вхождения в сферу какой-либо про­фессиональной деятельности. Если в структуре индивидуальности субъект несет ответственность только за деятельностные моменты, то личность как другой элемент единой индивидуальности отвечает за жизнь в целом, частным аспектом которой является профессия.

Соотношение между этими аспектами можно проиллюстриро­вать взаимоотношениями между такими понятиями, как «цель» и «ценность». С одной стороны, цель — это одна из деятельностных норм. Цель — это конкретное представление субъекта О конечном результате. Качественные и количественные параметры цели дея­тельности характеризуют субъекта труда. Эту норму он либо полу­чает от управленца в виде четких инструкций, распоряжений, либо сам ее формулирует, выходя из исполнительской позиции в управ­ленческую.

Ценность же — это абстрактное представление о более общих целях жизнедеятельности. Ценностные установки, ценностные ориентации — это одна из наиболее важных характеристик лич­ности. Именно эта часть индивидуальности является носителем абстрактных представлений о смысле жизни, носителем опреде­ленного мировоззрения. Личность вырабатывает эти жизненные принципы, согласуя их с морально-этическими нормами своей социальной общности.

Можно сравнить эти тезисы о роли цели и ценности в судьбе человека с мнением Г. В. Суходольского, который устанавливает следующее соотношение между категориями «жизнь» и «деятель­ность» с помощью понятия «цель». Он определяет деятельность как «целесообразно организованную жизнь» [159].

Одним из примеров такого противоречия между субъектом де­ятельности, с одной стороны, и личностью, с другой, является со­отношение между нормами профессионального труда и нормами морали. Известно, что элементарные вечные общечеловеческие этические нормы становятся известны человеку уже в ранние периоды его жизни, в детстве и юности. Уже в этом возрасте лич­ность усваивает некоторые табу: «Не укради!», «Не сотвори себе кумира», «Не прелюбодействуй» и т. п. Еще до вступления в про­фессиональную роль личность интериоризирует сумму положи­тельных морально-этических принципов, которыми принято ру­ководствоваться в жизнедеятельности.

Таким образом, именно личность является носителем и храни­телем принятых ею норм морали и этики. Эти нормы взаимоотно­шений между людьми руководят многими сферами социального поведения человека. Например, еще до того, как взять на себя ка­кую-либо определенную профессиональную роль, личность усва­ивает те или иные нормы общетрудовой морали: трудолюбие, бе­режливость, уважение к труду других людей, презрение к лентяям и тунеядцам, чувство ответственности за общее дело и т. п. И толь­ко в более поздний период она усваивает нормы сугубо специфи­ческой профессиональной этики.

Субъект же является носителем других, качественно отличных от общей этики профессионально-деятельностных норм. Выпол­няя ту или другую профессиональную работу, деятель вынужден и обязан руководствоваться особыми нормами — целью, планом, технологией, программами, методами и методиками, подходом. Более подробно сущность этих деятельностных норм описана в специальной теории нормативного описания деятельности. Всту­пая в специфическую профессиональную роль, деятель как про­фессионал, специалист обязан иметь четкие субъективные знания и представления о содержании норм труда. Он должен ими руко­водствоваться, чтобы гарантированно получать нужный результат в общей сфере разделенного общественного труда.

Откуда берутся эти нормы? Кто их вырабатывает? Эти нормы формулирует управленец, представитель особого типа деятельно­сти. Это может быть человек, стоящий на начальственной, коман­дирской, директорской должности и профессионально выполня­ющий обязанности по этой управленческой специальности. Но это может быть и рядовой исполнитель, если он выходит из исполни­тельской роли и занимает на какой-то период управленческую позицию, чтобы доформулировать, скорректировать или же пере­формулировать ту или иную норму своей деятельности в отдель­ной ситуации. Исполнитель же должен лишь строго следовать этим нормам. Например, он не имеет права подменять одну цель дея­тельности другой или одну технологию иной.

Часто бывает так, что какая-то деятельностная норма, носите­лем которой служит человек как субъект, вступает в противоречие с некой нравственной нормой, выразителем которой является лич­ность как другая часть единой индивидуальности. Может быть два принципиально разных типа решения этого противоречия. Либо человек сохраняет верность своей личности, считает более важным следовать усвоенной с детства морально-этической норме, либо, наоборот, в человеке побеждает субъект, профессионал, и тогда происходит изменение сознания личности, она деформируется или вообще теряет свою форму, в соответствии с содержанием сугубо деятельностной нормы.

Подобное противоречие между профессионально-деятельностными нормами, с одной стороны, и морально-этическими, с другой, можно проиллюстрировать следующим примером. В созна­нии каждой нормальной, правопослушной личности с детства и юности зафиксирована такая норма нравственности и закона, как запрет на убийство, т. е. лишение жизни другого человека. Чело­век усвоил эту норму и считает, что она должна распространяться на все сферы его пространства жизни. Он ею руководствуется как принципом, программой своего поведения. По мере взросления человек встает перед проблемой выбора той или иной профессио­нальной роли. Этот выбор осуществляет личность. Именно эта субстанция индивидуальности несет всю полноту ответственнос­ти за правильность и окончательность выбора. Если этот выбор сделан свободно и сознательно, то человек выбирает ту профес­сию, тот род деятельности, который ему по душе, т. е. соответству­ет личностному самосознанию.

Если же человек ограничен в свободе выбора или же не может согласовать личность и субъекта между собой как отдельные час­ти единой структуры индивидуальности, то возникают тяжелые коллизии.

В общей кооперации разделенного труда существуют престиж­ные и непрестижные профессии. Имеются и такие виды деятель­ности, где субъект, например, обязан убивать других людей. К та­ким видам труда относится ратный труд военнослужащего, охран­ника пенитенциарных учреждений, палача, экзекутора, обязанного привести приговор суда в исполнение. Это является целью, техно­логией и программой деятельности представителей так называе­мых «убойных» профессий. Это норма их трудового поведения, носителем которой является человек как субъект. За безусловное выполнение этой нормы и несет ответственность субъект как ис­полнитель определенной должностной роли.

В этих случаях в сознании возникает проблема согласования двух норм, двух разделенных подпространств жизнедеятельности целостного человека — пространства жизни личности и сферы профессиональной деятельности субъекта. В этой ситуации чело­веку необходимо внести соответствующие коррективы в содержа­ние сознания личности, тем самым изменить его форму. Он дол­жен согласовать свои общеморальные принципы со специфичес­кими нормами профессиональной этики. Он должен очень четко разделять разные области своего бытия на две сферы: в одной, производственной сфере человек обязан руководствоваться деятельностно-служебными нормами, а в другой — общими морально-этическими императивами.

Зачастую это сделать очень и очень трудно. Например, нали­чие внутриличностного конфликта можно проиллюстрировать трагической судьбой некоторых сотрудников спецслужб, милиции, среди которых очень высок процент отсева, текучести кадров, а также самоубийств, психических заболеваний и расстройств, не­гативных эмоциональных состояний. Вот что пишет И. Епифанов о тяжких психологических последствиях, оказываемых на здоро­вье сотрудников МВД, вынужденных приводить приговор суда о высшей мере наказания в исполнение: «Для многих такое ожида­ние заканчивается сумасшествием. Теряют рассудок и палачи. Психиатры утверждают, что редкий человек может остаться в сво­ем уме после четвертого по счету убийства. Так что исполнителей приговора также ждет жестокое наказание. В других странах, где введена расстрельная практика, к исполнителям наказания более бережное отношение. Например, в Греции. Там приговоренного расстреливают несколько человек. Делается это по команде и толь­ко залпом. Причем исполнители приговора получают кроме бое­вых еще и холостые патроны: примерно половина на половину. Это вдвое уменьшает шансы стать палачом. Пусть каждый думает, что не от его пули погиб человек» [71].

Разрешение этих противоречий — процесс согласования двух полярных норм — может протекать по-разному. Оптимальным, видимо, является тот вариант, когда человек четко и строго раз­граничивает два подпространства свой жизнедеятельности — сферу труда и сферу жизни. Когда он осознает, что, выполняя инструк­ции, касающиеся должностной роли, он как деятель обязан лишать жизни людей и тем самым выполнять свой моральный долг перед обществом. При этом человек должен понимать, что вне сферы своей профессиональной жизни он не имеет такого права и обязан существовать в соответствии с общепринятыми нормами нравственности.

К сожалению, встречаются отклонения от этого оптимума раз­решения проблемы согласования. В одном случае человек как де­ятель не выполняет своей должностной обязанности, нарушая слу­жебную норму, но сохраняя верность личностной. Например, охранник или постовой отказывается применять оружие на пора­жение, когда преступник, опасный рецидивист, осужденный к ли­шению свободы, совершает побег.

Или молодой человек, обязанный явиться на военную службу, уклоняется, отказывается выполнять свой социальный гражданс­кий долг, тем самым вступая в противоречие с нормами закона и морали. Пацифист он или симулянт, но в любом случае становит­ся правонарушителем.

Оба эти варианта выражают одну сторону взаимосвязи лично­сти и деятельности, именно — влияние личностных качеств на ха­рактер выполнения профессиональных обязанностей.

Противоположный вариант исхода борьбы между ценностями субъекта и личности встречается в тех случаях, когда человек вне профессиональной сферы жизни ведет себя в соответствии с нор­мами своей деятельности. Например, военнослужащий, который принимал участие в боевых действиях и получил опыт примене­ния оружия на поражение, после увольнения или отставки, вмес­то того чтобы следовать личностной моральной норме, запреща­ющей убийство, считает себя вправе руководствоваться сугубо специфической деятельностной нормой, разрешающей лишение жизни людей. Он может легко в бытовой ситуации нанести чело­веку травмы, несовместимые с жизнью, стать наемником одной из противоборствующих сторон в вооруженных конфликтах или киллером.

Это один из самых крайних вариантов переноса профессио­нального поведения и мировоззрения в другие сферы жизни, не связанные с его должностной позицией. Это наиболее яркое про­явление профессиональной деформации личности.

Встречаются и другие случаи, когда человек в повседневной жизни руководствуется частными деятельностными нормами. Чаще всего это проявляется в поведении представителей профессии типа «человек—человек» и особенно «человек—ненормальный человек», объектом деятельности которых служит индивидуаль­ность человека. Например, управленец по должности пытается командовать, распоряжаться людьми, используя приобретенные и ставшие привычными властные приемы воздействия в непро­фессиональных сферах бытия.

Вообще можно утверждать, что в единой структуре индивиду­альности постоянно происходит процесс взаимодействия несколь­ких частей этой целостной структуры — субъекта и личности, а также индивида. По отношению к индивиду влияние субъекта-профессионала может проявляться, например, в физически-ана­томическом облике спортсменов, строевой выправке офицеров, тучности поваров и т. п. В негативном плане это могут быть раз­личные соматические профзаболевания.

Процессы взаимодействия между субъектом-профессионалом и его личностью могут протекать в форме либо согласования этих качественно разнородных частей, либо борьбы, либо даже конф­ликта. Все эти процессы и составляют сущность феномена само­определения человека в профессиональных или жизненных ситу­ациях. Именно в этом и состоит психологический механизм про­фессиональной деформации личности, когда чисто субъектные, специфически профессиональные свойства человека проявляют­ся не в должном месте и в ненужное время (рис. 3).

Одним из результатов этого взаимодействия может быть про­фессиональная деформация личности, когда в структуре индиви­дуальности побеждает субъект, заставляющий изменяться челове-

 

ка как личность. Форма личности — ее сознание, самосознание, мировоззре-ние, характер, ценностные ориентации и т. п. — начи­нает соответствовать специфическому содержанию сугубо субъек­тных требований, особых деятельностных норм и проявляться в сфере межличностного общения и самоопределения. Поскольку в общем пространстве жизни сфера профессиональной деятельно­сти хотя и занимает большое место, но оно все-таки не всеобъем­люще, должно быть оставлено место и для других, качественно отличающихся видов активности целостной индивидуальности как личности (общение в быту, клубе и т. п.).

Наши рассуждения можно сравнить с точкой зрения методо­лога Г. П. Щедровицкого: «Обсуждение проблемы локализации деятельности заострилось на более узком вопросе — как относит­ся "деятельность" к отдельному человеку? По традиции (...) дея­тельность как таковую в большинстве случаев рассматривали как атрибут отдельного человека, как то, что им производится, созда­ется и осуществляется, а сам человек в соответствии с этим высту­пал как "деятель". И до сих пор большинство исследователей — психологов, логиков и даже социологов, не говоря уже о физиках, химиках и биологах, — думают точно так; само предположение, что вопрос может ставиться как-то иначе, например, что деятель­ность носит безличный характер, кажется им диким и несуразным.

Но есть совершенно иная точка зрения. Работы Гегеля и Марк­са утвердили рядом с традиционным пониманием деятельности другое, значительно более глубокое: согласно ему человеческая социальная деятельность должна рассматриваться не как атрибут отдельного человека, а как исходная универсальная целостность, значительно более широкая, чем сами "люди". Не отдельные ин­дивиды тогда создают и производят деятельность, а наоборот: она сама захватывает их и заставляет "вести" себя определенным об­разом. По отношению к частной форме деятельности — речи—язы­ку—В. Гумбольдт выразил сходную мысль так: не люди овладева­ют языком, а язык овладевает людьми. Каждый человек, когда он рождается, сталкивается с уже сложившейся и непрерывно осу­ществляющейся вокруг него и рядом с ним деятельностью. Мож­но сказать, что универсум социальной человеческой деятельности сначала противостоит каждому ребенку: чтобы стать действитель­но человеком, ребенок должен "прикрепиться" к системе челове­ческой деятельности, это значит — овладеть определенными ви­дами деятельности, научиться осуществлять их в кооперации с другими людьми. И только в меру овладения частями человечес­кой социальной деятельности ребенок становится человеком и личностью.

При таком подходе, очевидно, универсум социальной деятель­ности не может уже рассматриваться как принадлежащий людям в качестве их атрибута или достояния, даже если мы берем людей в больших массах и организациях. Наоборот, сами люди оказывают­ся принадлежащими к деятельности, включенными в нее либо в качестве материала, либо в качестве элементов наряду с машинами, вещами, знаками, социальными организациями и т. п.» [179, с. 211].

С этих позиций по-иному предстают психологические аспек­ты перехода человека из подпространства «деятельность» в под­пространство «жизнь» и наоборот. Наряду с проблемой професси­ональной адаптации, «включения» человека в труд необходимо параллельно исследовать процессы «выключения» человека из сферы профессионального труда.

Достаточно ясно, что человек должен существовать в этих двух сферах бытия по-разному. Пребывание в должностной роли, по­зиции требует от человека проявления его качеств только как субъекта определенной профессиональной деятельности - врача, следователя, сыщика, учителя, командира и т. д. Должностная, профессиональная роль строго предписыва-ет специалисту, функ­ционеру определенные нормы взаимоотношений с окружающи­ми, носителями других ролей. Применительно ко многим человековедческим профессиям эти нормы четко расписаны и зафик­сированы в разных инструкциях, уставах, кодексах, присягах и этикетах (см., например, [105]).

Профессиональная роль человека зачастую фиксируется даже специальной формой одежды: судейская мантия, мундиры чинов­ников и военнослужащих, белые халаты врачей, строгая одежда учителей и т. д.

Существование в профессиональных ролях требует от человека и особых, специфических способностей, навыков, умений, зна­ний, мировоззрений, которые совсем не обязательно проявлять в другом подпространстве жизни — клубном общении, быту и пр. От специалистов требуется и достаточная сформированность со­вершенно особых ценностных ориентации, потребностей, инте­ресов, любовь к избранной профессии и работе, должности. На­пример, преподаватель вуза должен интересоваться новейшими педагогическими технологиями.

Входя в профессиональную роль, субъект обязан свести на нет прямую зависимость своего поведения от сугубо индивидуальных потребностей и состояний. В процессе ролевой идентификации человек вынужден создать новое представление о себе: «Я должен быть таким-то».

Подобное перевоплощение может быть как стихийным, так и организованным процессом. В ходе перестройки своих потребно­стей субъект должен создать образ уже не индивидной, а социаль­но значимой потребности. Он должен понять свои обязанности, иметь строго определенные желания: «Как врач я вынужден инте­ресоваться свойствами мочи, кала больных, как бы это ни было неприятно». Подобный мотивационный процесс профессиональ­ного самоопределения зависит и от личностных особенностей че­ловека, и от социальных факторов, в том числе от существующих общественных идеалов.

Все чисто субъектные качества человек должен проявлять толь­ко в определенное время (рабочее время), в ограниченных сферах жизни (в профессиональной деятельности). В жизни же, в быту, семье, общественном месте от человека требуется проявление дру­гих его свойств — как развитой, духовно-богатой, социализиро­ванной, воспитанной личности.

При этих переходах от деятельности к жизни и обратно человек вынужден «перестраивать» себя — оставлять в пространстве деятель­ности нужные там способности и нормы взаимоотношений с людь­ми и включать другие способности, необходимые в этих сферах. Поскольку это трудно, необходимы определенные психотехничес­кие усилия по перестройке своей целостной индивидуальности.

Для облегчения таких переходов в некоторых профессиональ­ных культурах выработаны определенные ритуалы, символизиру­ющие и фиксирующие эти переходы, например переодевания в другую форму, пострижение (в монахи), принятие водных проце­дур, чаепитие в конце рабочего дня. Некоторые люди проделыва­ют психотехнические процедуры собственной перенастройки осоз­нанно (например, вслух проговаривают план действий при пере­езде с места работы до дома: «Забежать в магазин, прачечную»), другие — неосознанно, хотя и успешно, третьи же вообще не спо­собны «войти-выйти» в другие подпространства. Именно они про­должают на работе говорить о семье, а в семье — о работе.

Если на работе субъект имеет дело с начальниками и подчи­ненными, подозреваемыми и подследственными, пациентами и клиентами, то в быту он должен общаться с детьми и родителями, супругами, соседями, пешеходами, пассажирами. Поэтому он дол­жен активизировать другие способы общения: от административных приемов перейти к межличностным, перестроить свое воспри­ятие людей, избавиться от влияния послеобразов перцепции сво­их подопечных на работе, изменить манеры поведения и формы обращения с окружающими. Если человек был строгим обвини­телем в судебном процессе, то дома должен перевоплотиться в терпимого и всепрощающего деда. Недостаточно развитое умение актерского перевоплощения, неспособность изменять свои взгля­ды на людей может приводить к недоразумениям, конфликтам, психологическим травмам, из-за которых и работа страдает, и жизнь не складывается.

Подобными профдеформациями являются случаи продолжа­ющегося по инерции «рассматривания» людей лишь как подчи­ненных, преступников, пациентов, учеников. Известно, что не­которые военачальники и в быту продолжают говорить «коман­дирским голосом», а обвинители и защитники не желают, не способны изменить точку зрения на материалы уголовного дела даже и после окончания судебного следствия.

Подобные эффекты зачастую справедливо трактуются как про­явление профдеформации и воплощают драматические результа­ты конфликтной борьбы между личностью и субъектом в единой целостной структуре индивидуальности. В этом, пожалуй, заклю­чается сущность профессиональной деформации личности в ее наиболее общем виде.

 

2.4. ЧТО ТАКОЕ ЦЕЛЕПОЛАГАНИЕ

В этом разделе мы продолжаем демонстрировать процедуру применения предлагаемого метода исследования профессиональ­ной деформации. Совершаем следующий шаг: анализируем оче­редной элемент структуры акта деятельности — цель — как еще один пример деятелъностной нормы. Постараемся увидеть, как ти­повые, стандартные, привычные для делателя трудовые нормы, ко­торые заданы ему управленцем, влияют на качества его личности, с ними взаимодействуют.

С одной стороны, само понятие «цель» как сугубо деятельностная норма означает «представление о конечном результате тру­да». Разумеется, человек, приступая к труду, должен достаточно ясно видеть будущий продукт своих усилий, чтобы выбрать пра­вильное средство и способ его применения, чтобы проделать нуж­ные манипуляции с предметом труда с учетом его особенностей. Это одно из требований к человеку как культурному делателю, одно из его чисто субъектных качеств — способность к целеполаганию.

С другой стороны, уже давно укоренилось в психологии лич­ности положение, что одной из стержневых характеристик лично­сти человека является его мотивационно-ценностная сфера, т. е. ценностные ориентации. Принято считать, что комплекс тех или других ценностных ориентации человека — это именно личност­ный параметр, сугубо личностное качество. Существует огромное число теоретических и эмпирических исследований ценностных ориентации разных категорий людей, в том числе по профессио­нальным группам. При этом чаше всего подразумевается, что сам термин «ценность» означает «обобщенное, абстрактное представ­ление и понимание личностью основных целей своей жизнедея­тельности». К ним, как правило, относят такие категории, как здо­ровье, карьера, семья, деньги, друзья, коллеги, творчество и т. п.

В этом разделе мы попробуем увидеть взаимосвязь ценностных ориентации личности человека с его сугубо субъектными способ­ностями целеполагания в профессиональном труде. Постараемся показать взаимодействие двух типов регуляторов жизнедеятельно­сти в сознании человека: с одной стороны, норм общей этики, норм трудовой морали и норм профессиональной этики и деонтологии, а с другой — сугубо деятельностных норм.

В этом разделе мы попытаемся как бы соединить два подхода к исследованию: деятельностный и индивидуальный.

В структуре любого вида деятельности наряду с другими ком­понентами — средствами, мотивами, условиями, объектом, субъек­том и т. п. — одним из необходимых элементов является понятие цели деятельности. Определение субъектом цели собственной де­ятельности накладывает большой отпечаток на весь дальнейший процесс ее осуществления, диктует соответствующий набор под­ходящих средств, орудий и способов работы. В психологии послед­него времени активно исследуются особенности процесса субъек­тивного выбора человеком целей своей деятельности и поведения, их осознания, установления иерархии целей, их субъективной значимости и т. д. Было показано, что психический акт целеполага­ния является важным фактором эффективности человеческого труда. Как пишет Г. В. Суходольский, «формирование цели труда человека сложно — у всякого труда есть высший, промежуточный и низший уровни цели» [161, с. 50].

Это положение справедливо для всех видов профессий, в том числе и для педагогической деятельности — всех категорий вос­питателей, преподавателей, управленцев, учителей, сотрудников правоохранительных органов, т. е. для всех тех, в работе которых имеется педагогический компонент труда. В педагогической пси­хологии накоплен эмпирический материалам. Работы Н. В. Кузь­миной, А. А. Реана, В. А. Якунина и др.), который показывает, как влияет на продуктивность педагогического труда психологический акт целеполагания. Показано, как сильно зависит эффективность учебно-воспитательной работы от правильного, глубокого пони­мания педагогом тех целей, которые ставит перед ним общество.

Процесс определения и осознания целей своей деятельности — это всегда достаточно сложный и творческий процесс. Он требует хороших психолого-педагогических знаний, понимания специфи­ки своей работы и уяснения степени глобальности социального заказа со стороны общества. Субъективный процесс осознания, понимания, выбора и упорядоченности целей зависит от уровня педагогического мастерства профессионала, его отношения к сво­ему труду, к объекту воспитательных воздействий (ученику, пре­ступнику, пациенту и т. д.), от идейно-политических, мировоззрен­ческих качеств личности.

В конкретных психолого-педагогических исследованиях было совершенно четко показано, что выбор определенных форм и ме­тодов педагогических воздействий в учебном и воспитательном процессах строго зависит от характерных особенностей тех педа­гогических задач, которые считает наиболее главными для себя педагог. Било обнаружено, что существуют различные типы вос­питателей и преподавателей в зависимости от их специфического подхода к постановке и решению задач обучения и воспитания. Например, встречаются педагоги типа «функционер», которые вообще не ставят перед собой собственно учебных или воспита­тельных задач. Главную свою функциональную обязанность они усматривают лишь в том, чтобы провести определенное, заданное число каких-то мероприятий; дать урок, подготовить собрание, прочитать лекцию, организовать экскурсию и т. п. Они даже не задумываются о конкретной целевой направленности этих мероп­риятий и не могут оценить их реальную педагогическую необхо­димость.

Вообще ясное и четкое осознание будущих результатов труда, эффектов определенных действий и поступков — это часто очень трудная, тяжелая задача для многих специалистов в разных про­фессиях. Многие предпочитают просто транслировать, многократ­но воспроизводить привычные действия, особо не задумываясь об их последствиях в конкретных ситуациях. И этим они отличаются от других работников по уровню развития целеполагательных спо­собностей. Дж. Гриндер и Р. Бендлер пишут, что много раз задава­ли вопрос психотерапевтам: «Зачем, с какой целью, мол, они со­вершают то или другое действие?» — и получали в ответ недоумен­ные реакции. «Они считали, что если будут делать определенные вещи с целью достижения определенного результата, то будут со­вершать что-то плохое, называемое манипулированием» [63, с. 7].

Процесс целеполагания - достаточно трудный творческий акт, по которому можно судить об уровне профессионального мастер­ства вообще любого работника. В этом процессе необходимо учи­тывать одновременно очень много переменных. Такая проблема должна постоянно находиться в центре внимания любого специа­листа, который работает с людьми: юриста, врача, управленца, преподавателя и т. п. Надо постоянно соотносить результаты обу­чения и воспитания с корректировкой и уточнением задач в зави­симости от достигнутого курсантом или слушателем уровня обученности и воспитанности. Как показывает практика, не все вос­питатели могут качественно решить эти проблемы определения целей. Некоторые воспитатели не умеют упорядочить педагоги­ческие задачи по степени их очередности, актуальности и пер­спективности, не способны сопоставить их значимость в своей конкретной работе. Некоторые вообще не понимают или не зна­ют конечных, наиболее общих задач воспитания. Хотя очевидно, что только после глубокого уяснения сущности и исходя из пони­мания наиболее общей цели воспитания можно правильно конк­ретизировать специфические педагогические задачи данного ме­роприятия — учебного занятия, индивидуальной беседы, группо­вого собрания и т. п.

В работах классиков педагогики, в педагогических исследова­ниях четко определено, что в качестве наиболее общей цели вос­питания выступает целостное формирование личности человека.

Именно формирование личности в целом должно быть главным ориентиром для любого педагога-воспитателя и преподавателя. Каждый практический работник-педагог — должен решать преж­де всего данную основополагающую задачу вне зависимости от его принадлежности к той или иной специфической педагогической системе (различные министерства, ведомства, подразделения и т. п.); вне зависимости от его конкретного статуса и роли в этой педагогической системе (командир, преподаватель, управленец). Именно эту общую и глобальную цель должен всегда иметь в виду педагог при ее конкретизации и детализации в своей деятельно­сти. Необходимо уяснить, что интересы общественного строитель­ства требуют решения задачи формирования именно личности человека, а не просто человека как субъекта той или иной профес­сиональной деятельности, как специалиста (инженера, военнос­лужащего, сотрудника МВД и т. п.). Классики психологии и педа­гогики доказали, что во всех разновидностях педагогического тру­да, во всех разных педагогических системах необходимо прежде всего заботиться о формировании гармоничной и всесторонне раз­витой личности с ее ценностями, потребностями, мировоззрени­ем и т. п. Именно в этом заключается объективная необходимость развития общества. Таким образом, в любом акте конкретизации педагогических задач применительно к особенностям объекта воз­действий и наличных условий ситуации примат должен всегда от­даваться задаче формирования личности в целом.

Практика и наблюдения показывают, что, к сожалению, еще не все категории воспитателей ясно и четко осознают и понимают об­щую цель воспитания. Например, существуют такие педагоги, ко­торые подменяют эту цель гораздо более узкими, ограниченными задачами. Тем самым задача формирования целостной личности решается не в полном, а в усеченном объеме или даже искажается. Некоторые воспитатели направляют львиную долю своих усилий на формирование каких-то отдельных качеств личности подчиненно­го, не заботясь о целостности, всесторонности и гармоничности. В структуре психологии личности все свойства взаимозависимы. Поэтому забвение примата гармоничности может привести к недо­статкам учебно-воспитательной работы. Известно, например, что лица с высокоразвитыми исполнительскими качествами зачастую характеризуются низкой инициативностью (155).

Нередко в среде преподавателей учебных заведений, где тоже должны решать воспитательные задачи, можно встретиться с психологической установкой, для которой также характерны резкое сужение или подмена обшей цели воспитания. Имеется опреде­ленное распространенное мнение, что главное для преподавателя — это «дать знание» или дополнительно к знаниям «сформиро­вать определенные навыки и умения». Иначе говоря, педагог ог­раничивает свою задачу в учебно-воспитательном процессе лишь сугубо информационными знаниями, подразумевая, что на базе одних только знаний можно сформировать целостную личность. Ограниченность такого подхода к решению проблемы педагоги­ческой цели очевидна не только потому, что в условиях НТР мно­гие актуальные знания очень быстро устаревают. Ошибочность такого формулирования задачи подчеркивается тем фактом, что сами по себе знания, умения и навыки, как бы научны они ни были, — это лишь небольшой «кусочек», лишь компонент в цело­стной структуре личности с ее интересами, склонностями, ценно­стями, характером, чувствами, отношением к обществу, коллек­тиву, службе, к себе и т. п.

Некоторой разновидностью сугубо информационного подхода к задачам обучения и воспитания является и более «расширенное» толкование педагогической задачи, сформулированное в следую­щих характерных высказываниях или определениях: «не просто формировать сумму знаний, а развивать творческое мышление», «формировать не только память, ной процесс мышления», «глав­ное — это формировать научное мировоззрение» и т. п. Очевидно, что это является более широкой субъективной программой целей, но еще далекой от решения глобальной задачи формирования лич­ности человека в целом. Потому что память и мышление — это только два, хотя и важных, но не охватывающих личность в целом, психических процесса. Мировоззрение личности служит важней­шим социально-психологическим регулятором жизнедеятельно­сти человека. Формирование его подлинно научным также чрез­вычайно важно. Но и мировоззрение — это еще не вся личность в целом, а лишь один из составляющих ее структурных элементов.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что проблема субъективного целеполагания в деятельности является чрезвычай­но важной. Существуют ещё разночтения и различные толкова­ния в решении этой проблемы конкретными представителями, в том числе, педагогического труда. Индивидуальные различия в осознании, понимании и выборе целей обучения и воспитания оказывают влияние на все остальные моменты деятельности: выбор формы, методов, критериев оценки уровня обученности и вос­питанности курсантов и слушателей и т. п. Результат и характер рабочего, деятельностного процесса целеполагания во многом за­висит от развития мотивационно-ценностной сферы личности специалиста. Необходима специальная методическая работа с раз­личными категориями воспитателей, чтобы помочь правильно осознать общие цели воспитания и верно конкретизировать их в индивидуальной работе. Это будет способствовать повышению их педагогического мастерства и психолого-педагогической культуры.

Знание наиболее общих и абстрактных целей своей професси­ональной деятельности, четкое понимание собственной профес­сиональной роли в общей системе разделенного общественного труда является признаком профессионального мастерства деяте­ля, с одной стороны, а с другой — критерием социальной зрелости личности и одновременно некоторым фактором, препятствующим профессиональной деформации.

К сожалению, приходится отмечать, что отнюдь не многие про­фессионалы в разных видах кооперативного труда четко и ясно знают и понимают те главные цели своей деятельности, которые ставит перед ними общество и государство. Их неспособность иметь в сознании глобальные цели и ими руководствоваться вы­зывает порой удручающее впечатление.

В частности, нами был установлен этот факт при опросе 82 младших офицеров милиции. Мы просили их письменно отве­тить на вопрос: «Какие цели деятельности милиции перечислены в "Законе о милиции", который обсужден и принят законодате­лем?» Мы считали, что эффективно решать оперативно-служеб­ные задачи на своей частной должности возможно лишь в том слу­чае, когда каждый сотрудник четко знает, понимает и личностно принимает наиболее общие цели труда, которые ставит перед всей милицией общество и государство в целом.

Оказалось, что все 100% опрошенных назвали только такую цель, как «борьба с преступностью», из них незначительная часть дополнительно еще некоторые цели («профилактика преступле­ний», «охрана общественного порядка» и т. п.), и только один (!) из анкетируемых вспомнил о такой цели, как «защита законных прав и интересов граждан».

Подобное сужение общих целей деятельности в сознании мо­лодых офицеров отнюдь не безобидно и очень печально. Дело в том, что для правильного принятия решения в конкретных ситуациях взаимодействия с гражданином любой сотрудник должен в сознании иметь какое-то более общее, более абстрактное содер­жание, которое нужно конкретизировать применительно к част­ным условиям. Если отсутствует в памяти знание более общей цели — «защита гражданина», то никогда в сознании в реальной ситуации не появится и подобная конкретная цель как норма труда.

Объяснение этому факту может быть двоякое. Либо эти выпус­кники высшего учебного заведения не изучали, «не проходили» этот основополагающий нормативный документ, что маловероят­но, либо из-за особенностей мотивационно-ценностной сферы своей личности подсознательно «стерли» из памяти данную общую цель службы, которую им необходимо реализовывать в повседнев­ных ситуациях контакта с гражданами.

Хорошо известно, что в практической деятельности специаль­ных правоохранительных органов складываются порой такие си­туации, в которых требуется осуществить ответственный выбор одних правоохраняе-мых ценностей в ущерб другим. Значит, каж­дый правоприменитель должен найти оптимальное соотношение между правовым и нравственным оценочным подходом, что воз­можно при сочетании правового и нравственного воспитания со­трудников. Учитывая, что ценность — это обобщенное субъектив­ное представление деятеля о цели труда, а цель — это конкретное представление о конечном продукте трудовых усилий, можно сде­лать вывод, что цель, ценность — это одна из норм деятельности, которую должен самостоятельно определять субъект в некоторых актах, ситуациях своей профессиональной активности.

Здесь недопустим ни этический, ни деятельностный форма­лизм. Этический формализм — это не только личностная установ­ка на отделение моральных норм от конкретных условий их реа­лизации, установка на безусловное соблюдение правил, каковы бы ни были последствия и для себя, и для окружающих, но это и спе­цифический тип жизненной ориентации некоторых личностей, связанный с определенным стилем мышления и оценивания, в ко­тором отражается и уровень морального развития человека.

Другой стороной этого явления, связанной только с професси­ональной деятельностью субъекта, является деятельностный слу­жебный формализм — бюрократизм чиновников, категоричность в суждениях и действиях, излишний консерватизм, ригидность, стереотипность в работе из-за стремления сохранить привычные формы труда. Все это проявления сугубо формального подхода к людям и в жизни, и в сфере деятельности представителей профес­сии типа «человек - человек».

Но наряду с прочным знанием и ясным пониманием общих, генеральных целей собственной социальной деятельности субъект должен обладать хорошо развитыми способностями мыслить в логике «восхождения от абстрактного к конкретному». Он обязан уметь конкретизировать общие цели в более частные, ситуатив­ные с учетом всех актуальных условий и обстоятельств. И главное при переходе от абстрактного содержания цели к конкретному — сохранить, удержать сущностное содержание наиболее общей цели. Зачастую это бывает сделать достаточно трудно. На процесс целеполагания влияют многие личностные факторы, в том числе и этические, которые могут искажать, деформировать мыслитель­ную процедуру конкретизации общей цели.

Приведем один достаточно типичный пример из практики де­ятельности патрульно-постовой службы — самой массовой в ми­лиции. Он ясно иллюстрирует наличие типичных ошибок в дея­тельности, которые можно квалифицировать как признак лично­стной или служебной деформации. Речь пойдет о волюнтаристском изменении исполнителем одной из норм деятельности — цели.

Перед сотрудником патрульно-постовой службы во время дежур­ства в холле Дворца спорта была поставлена абстрактно-конкрет­ная цель — обеспечить сохранность общественного правопорядка в течение мероприятия. Заметив, что некий гражданин пытается не­грубо нарушить общественный порядок (нетрезв, ведет себя вызы­вающе и т. п.), сотрудник предлагает ему покинуть помещение. Граж­данин с выражением явного недовольства начинает выполнять ука­зания милиционера, т. е. движется по направлению к выходу. На этом этапе развития событий все происходит в соответствии с правила­ми несения службы, поставленной начальником целью и желанием самого милиционера как субъекта труда. Сотрудник добился того, чтобы ситуация развивалась адекватно цели деятельности, — обес­печил сохранение правопорядка на вверенной ему территории.

Но через несколько секунд гражданин на ходу поворачивается в сторону милиционера и, состроив презрительную мину, шепчет что-то явно оскорбительное в его адрес. Сотрудник под влиянием чув­ства личной обиды громко останавливает гражданина и требует по­дойти к себе: «Что Вы сказали? А ну-ка повторите! Повторите при всех!» Начинается скандальная сцена, которая привлекает внима­ние окружающих. «За оскорбление сотрудника милиции при исполнении служебных обязанностей я задерживаю Вас. Пройдемте в от­деление!» Далее милиционер сопровождает гражданина в отделение милиции, для чего покидает вверенную ему территорию, и т. п.

Что произошло? На втором этапе ситуации сотрудник, поддав­шись провоцирующим личностным эмоциям, самовольно меняет одну цель собственной деятельности — обеспечение порядка — на другую — отомстить обидчику, наказать его за неправомерные дей­ствия. В человеке-милиционере в данном случае личность побе­дила субъекта, профессионала, «робота». В результате нарушают­ся покой и порядок в холле, сотрудник покидает вверенную ему территорию, оставляет ее на какое-то время без присмотра.

Вот типичный пример самовольного изменения одной из норм деятельности — цели. Подобного рода ситуации происходят сплошь и рядом. Часто они вызываются недостатками психологически-личностного плана — слабостью механизмов у сотрудников МВД психологической зашиты Я, отождествлением своего Я со своей профессиональной ролью, неумением согласовывать в себе раз­ные части своей индивидуальности; субъекта профессионального труда и самобытной личности.

Но нередко это бывает следствием укоренившейся профессио­нальной привычки — требовать от граждан и неуклонно добиваться исполнения ими своих распоряжений. Это одновременно и закон­ное право сотрудника, и его обязанность. Благодаря профессио­нальной выучке и опыту милиционеры вырабатывают в себе данное специализированное умение — способность подчинять своей воле других. Это нужное и полезное благоприобретенное, но чисто слу­жебное качество. Его надо эксплуатировать только в «производ­ственных» ситуациях. Здесь же иной случай. Сугубо субъектное качество человека превратилось в свойство характера личности. И, как следствие, появилась привычка в любых личностно трав­мирующих ситуациях (обида) использовать это профессиональное умение. Субъектное деятельностное свойство перенесено из «ра­бочего» подпространства и применено в области жизни!

В целом, анализ процесса самоопределения работником одной из норм деятельности — цели — показал наличие существенных психотехнических, эмоциональных, логико-мыслительных и про­чих затруднений, с которыми могут встречаться делатели. Пока­зана тесная взаимосвязь сугубо субъектных качеств деятелей (целеполагательных способностей) с особенностями их личности в целостной структуре индивидуальности.

 

РЕЗЮМЕ

 

Опыт применения концептуального аппарата психологической теории индивидуальности показал, что эта теория может служить адекватным понятийно-мыслительным средством для изучения профессиональной деформации личности. Доказано, что сущность данного феномена заключается в противоречивости развития субъ­ектных свойств человека, с одной стороны, и личностных качеств как компонентов единой структуры индивидуальности с другой.

Сформулирован тезис о том, что носителем деятельностных норм является субъект, а носителем морально-нравственных норм —лич­ность. Показано, что эти два типа норм несут ответственность и должны регулировать жизнедеятельность человека в разных под­пространствах его бытия. Между ними могут быть существенные противоречия. Смешение и переносы регулятивных функций этих норм в другие, несвойственные им сферы есть проявление про­фессиональной деформации. Этот психологический механизм объясняет сущность влияния профессиональных качеств челове­ка на содержание и форму личностных свойств и их проявление в несоответствующих сферах бытия.

Доказано, что процессы согласования, борьбы, конфликта про­тиворечивых содержаний норм профессиональной этики и деон­тологии, с одной стороны, и деятельностных норм — с другой тре­буют особых способностей от целостной индивидуальности и свя­заны с большими затратами нервно-психических ресурсов.

Показано, что различия между общими нормами нравственно­сти, частными нормами трудовой морали и специфическими нор­мами профессиональной этики и деонтологии заключаются в сте­пени их абстрактности/конкретности. Необходимость их соотне­сения с особенностями различных жизненных и производственных ситуаций требует хорошей мыслительной подготовки человека.

Проанализированы типичные варианты возможных исходов борьбы и конфликта этих двух типов норм в сознании профес­сионала.

Подробно рассмотрены существующие психотехнические ме­ханизмы переходов человека из пространства профессионального труда в другие пространства жизни, описана их типология.

Доказана особая роль норм именно профессиональной этики и деонтологии как дополнительных оснований для конкретизации деятелыюстных норм в производственных ситуациях «усматривания» и самоопределения. Приведен подробный анализ содержа­ния типичных норм профессиональной этики в некоторых массо­вых профессиях типа «человек—ненормальный человек».

Подробно рассмотрены когнитивные и эмоциональные затруд­нения и ошибки в конкретизации этих норм, которые могут трак­товаться как проявления профессиональных деформаций. Проана­лизирован процесс «усматривания» на примере определения такой деятельностной нормы, как цель.

Дано определение психологического механизма профессио­нальной деформации как процесса согласования, борьбы, конф­ликта между субъектом и личностью по поводу противоречий меж­ду различными нормами в сознании индивидуальности и их при­ложением к ситуациям разного типа.

 

Глава 3 ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ИЗУЧЕНИЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ ЛИЧНОСТИ

 

Принято считать, что принципиально могут существовать толь­ко два подхода к созданию единой онтологической картины мира — натуралистический (феноменологический) и деятельностный. Например, Г. П. Щедровицкий сущность натуралистической точ­ки зрения определяет как «предположение и убеждение, что чело­веку противостоят независимые от деятельности объекты приро­ды; как таковые они вступают в те или иные отношения с челове­ком, взаимодействуют с ним, влияют на него и благодаря этим взаимодействиям и влияниям через них даны человеку.

Эти предположения хорошо согласуются с распространенны­ми обыденными представлениями нашего сознания, которое фиксирует как совершенную очевидность разнообразные веши нашего деятельностного мира и объявляет их объектами приро­ды. Данные нашего восприятия, организованные в формы все­общих категорий (пространства, времени, веши и т. п.), прямо и непосредственно переводятся в утверждения о существовании объектов, причем именно в таком виде, как они нам даны. И точ­но также самоочевидным считается представление, что существу­ет я может рассматриваться в качестве элемента мирового уст­ройства отдельный человек, взаимодействующий с вещами при­роды» [179, с. 279].

Учитывая, что большая часть исследований профессиональной деформации осуществлена, на наш взгляд, в рамках феноменоло­гического подхода, мы решили описать и проанализировать эти работы и внести свой посильный вклад в границах этого направ­ления.

 

3.1. РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА КАК ОБЩИЙ ФАКТОР ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

 

Возникшая в древности и продолжающаяся углубляться диф­ференциация профессионального труда — это характерная черта человеческой цивилизации. Подобное явление кроме известных положительных моментов заключает в себе и ряд существенных противоречий, которые оказывают негативное влияние на личность, дегуманизируют как личность человека, так и взаимоотно­шения между людьми. О соотношении двух противоположных процессов — специализации труда и его универсализации — издавна имелись разные точки зрения.

Некоторые социологи считают, что древневосточная цивили­зация дала миру всю ту сложнейшую систему общественного раз­деления труда, которая существует и по сей день. Прежде всего речь идет об отделении умственного труда от физического. «Часть про­фессий выделилась в социально привилегированные, а часть ста­ла считаться профессиями второго сорта. Обособление профессий получило институциональное закрепление (через законодательство и судебную практику) и послужило основой возникновения само­го древнего института мотивации труда — понижения в должности. Стали использовать менее престижные формы в качестве негативного мотиватора» [157, с. 9-10].

Может ли престижность профессии быть фактором профдеформации? Можно гипотетически предположить, что чем выше пре­стижность профессии, тем меньше случаев профдеформации. Но это не так. Например, еще недавно в СССР в распределительной сфере потребления профессия торгового работника была очень престижна, но и там были массовые случаи обвесов, обманов по­купателей, т. е. нарушений культурных норм профессиональной деятельности — обслуживание представителей других форм коо­перативного труда. Поэтому норма культурного профессиональ­ного самоопределения должна быть такова, чтобы представитель любой законной, нужной людям профессии считал бы себя ува­жаемым и самодостаточным. Лозунг советской власти «Любой труд почетен» очень верен.

Именно поэтому в западных цивилизациях отказались от ис­пользования принудительного труда заключенных под стражу как средства наказания или перевоспитания. И у нас в РФ теперь от­казались от определения пенитенциарных учреждений как испра­вительно-трудовых заведений.

Действительно, классовый подход к социальным организаци­ям и деятельностным кооперациям противоречит требованиям культуры. Насильственное, искусственное провозглашение мак­симальной престижнос-ти одних профессий (например, рабочих, пролетарских) за счет принижения других (крестьянских, интел­лектуальных) ведет к неправильным профессиональным ориентациям и личностным самоопределениям людей.

Сократ, Платон, Ксенофонт, Аристотель и другие мыслители Древней Греции отмечали прогрессивную функцию разделения труда (социальная стратификация, специализация людей, повы­шение качества труда и т. п.). Но издавна существующая тенден­ция редукции труда — сведение сложного труда к простому — по­рождает и многочисленные проблемы, связанные с человеком. Об этом много писали К. Маркс, А. К. Гастев и др.

В частности, К. Маркс отмечал в «Капитале»: «Различные опе­рации, попеременно совершаемые производителем товара и сли­вающиеся в одно целое в процессе его труда, предъявляют к нему разные требования. В одном случае он должен развивать больше силы, в другом — больше ловкости, в третьем — больше внима­тельности и т. д., но один и тот же индивидуум не обладает всеми этими качествами в равной мере. После разделения, обособления и изолирования различных операций рабочие делятся, классифи­цируются и группируются сообразно их преобладающим способ­ностям» [114, т. 23, с. 361]. Ряд социологов согласны с К. Марк­сом: «Действительно, возникновение профессиональных групп есть социальное следствие разделения труда. Оно возникло в результате технологического деления труда и появления новой формы бытия продуктов как товаров. Для индивида профессия, т. е. принадлежность к какой-либо социально-профессиональной группе, означает ограничение его трудовой деятельности опреде­ленным кругом специфических функций» [156, с. 222].

Действительно, социальный эффект разделения труда часто бы­вает противоположен экономическому. Расчленение труда, увели­чивая его производительность, препятствует гармоническому раз­витию индивида, человек становится «частичным» (по К. Марксу).

Платон первым сформулировал закон «гармоничного разнооб­разия» труда, в котором увязывал разнообразие потребностей лю­дей и разнообразие видов труда. Позднее о законе возвышения потребностей много писали К. Маркс и другие философы. Пла­тон считал, что чем дольше человек специализируется в своем ре­месле, тем больших успехов он достигает, и поэтому предлагал уза­конить пожизненное закрепление работника за данной профес­сией. Но как показало дальнейшее развитие цивилизации, один только профессиональный стаж работника не является достаточ­ным фактором улучшения его деятельности. Нужны еще многие социальные, психологические, политические, культурные и про­чие факторы.

Именно поэтому во многих сферах профессионального труда сейчас принято побуждать работников менять содержание своей деятельности каждые пять-шесть лет. Например, английский по­лицейский обязан на протяжении своей карьеры несколько раз переходить из одной службы в другие.

В противоположность Платону, призывавшему к профессио­нальному закрепощению, Ш. Фурке много писал о человеческом факторе в деятельности. Он сформулировал принцип перемены труда как средство компенсации за редукционизм, рутинность уз­кой специализации субъекта.

Древнее противопоставление умственного и физического тру­да на полюсах социальной престижности подвергалось критичес­кому анализу во многих работах мыслителей. В советское время был провозглашен даже лозунг о стирании противоречий между умственным и физическим трудом как одной из задач КПСС. Думается, что сама дифференциация видов труда по такому крите­рию не очень плодотворна, противоречит современным психофи­зиологическим теориям трудовой деятельности. Уже стало ясным, что в так называемых физических видах труда тоже имеется свой немалый умственный компонент.

Э. Дюркгейм предложил позитивистский тезис общественной жизни: не борьба представителей разных классов, профсоюзов, а солидарное бытие. (Сравните с существующим ныне в российс­ком обществе «перетягиванием одеяла» между профсоюзами шах­теров, аграриев, газовиков, нефтяников и т. п.) Он говорил о су­ществовании аморальных последствий разделения труда — кон­куренции, эксплуатации, рутинизации труда, деградации рабочей силы. Само сведение человека-субъекта деятельности лишь к понятию «рабочая сила» идет от непонимания психологической сущ­ности деятельности. Э. Дюркгейм считал, что разделение труда — это источник и морального развития. Он надеялся на то, что про­фессиональные группы сыграют большую роль в «социальной организации современных народов». В профессиональных груп­пах он видел прежде всего моральную силу, способную сдержать натиск индивидуального эгоизма; призывал к более интенсивно­му развитию профессиональной этики, чтобы гарантировать про­фессиональную честность торговцев и ремесленников. Вслед за Токвилем, Э. Дюркгейм отвергал всякую моральную ценность ди­летантизма: «По мере того, как принцип разделения труда полу­чает все большее применение, ремесло прогрессирует, а ремеслен­ник—регрессирует» [70, с. 51]. Он задается вопросом: «Разве раз­деление труда, делая из каждого из нас неполное существо, не влечет за собою умаления индивидуальной личности?» Он согла­шается с О. Контом: «Если (...) часто справедливо жалели рабоче­го, занятого в течение всей своей жизни исключительно изготов­лением рукояток для ножей или булавочных головок, то здравая философия не менее должна жалеть в интеллектуальном плане исключительное и непрерывное употребление человеческого моз­га на решение нескольких уравнений и классифицирование не­скольких насекомых: нравственный результат в обоих случаях, к сожалению, весьма сходен». Он скептически относился к идее общего образования как к средству нейтрализации вредных по­следствий разделения труда: «Такое лекарство делает специализа­цию безвредной, только сделав ее невыносимой и, следовательно, более или менее невозможной» [70].

Ф. У. Тейлор (1856-1915) разделял весь мир профессий на два принципиально разных класса — управленцев и исполнителей — и считал, что сначала управленцы должны захотеть и суметь хоро­шо управлять, а потом уже требовать добросовестного труда. Дей­ствительно, трудовое поведение и мотивы трудовой деятельно­сти — важные факторы профессиональной деятельности, особенно в тех областях, где трудно контролировать процессы и результаты деятельности. Именно поэтому некоторые управленцы вынужде­ны провозглашать принцип «Совесть — лучший контролер» в тех сферах, где им трудно сформулировать нормы и, следовательно, трудно контролировать их соблюдение.

О. Конт считал, что одно из негативных последствий узкой профессио-нальной специализации связано с такими явлениями, как уродующая специализация личности. Возникновение корпоратив­ной, профессиональной (эгоистической) морали, пренебрежитель­ное, враждебное отношение к представителям других цеховых объединений, профсоюзов — это все следствия социального раз­деления труда.

Относительно разделения труда и влияния этого процесса на психологию работников основатель методологического движения в стране Г. П. Щедровицкий, характеризуя современную социокультурную и даже культурно-историческую ситуацию в мире, пишет: «Первый момент (...) — это процесс все более углубляющегося раз­деления, дифференциации наук и профессий. Прогрессивный в XVII и XIX веках, он привел сейчас к оформлению массы изолиро­ванных друг от друга научных предметов, каждый из которых раз­вивается практически независимо от других. Эти предметы сейчас не только организуют, но и ограничивают мышление исследовате­лей. Приемы и способы мышления, новая техника и новые методы, созданные в одном предмете, не распространяются в другие. В каж­дом из научных предметов создается своя особая онтологическая картина, никак не стыкующаяся с онтологическими картинами дру­гих предметов. Все попытки построить единую или хотя бы связ­ную картину нашей действительности терпят неудачу.

Второй момент теснейшим образом связан с первым и состоит в том, что к настоящему времени сформировались узкоспециали­зированные каналы трансляции разделенной на части предметной культуры. Значительная часть современных математиков плохо знают и понимают физику, не говоря уже о биологии или истории. Филологи, как правило, совершенно не знают математику и фи­зику, но столь же плохо разбираются в истории и ее методах. Уже в школе мы начинаем делить детей на способных к математике и способных к литературе. Идея общего образования все больше разрушается идеей специализированных школ.

Третий момент - кризис классической философии, вызванный осознанием того факта, что философия в значительной степени лишилась своих средств управления наукой и потеряла роль коор­динатора в развитии наук, роль посредника, переносящего методы и средства из одних наук в другие. (...) Потеря непосредственной связи с философией заставила науку вырабатывать свои собственные формы осознания, свою собственную философию. В связи с этим получили развитие различные формы неопозитивизма, а в после­днее время так называемая философия "сциентизма".

(...) Шестой момент — увеличение значения и роли во всей об­щественной жизнедеятельности организации, руководства и уп­равления. Чтобы быть эффективными, эти деятельности нужда­ются в специальном научном обеспечении. Однако традиционные науки не дают знаний, соответствующих запросам этих деятельностей. Объясняется это прежде всего синтетическим характером деятельности и аналитическим характером традиционных научных дисциплин.

Седьмой момент (также особенно важный) — становление и оформление наук нового типа, которые грубо можно было бы на­звать "комплексными науками". Сюда нужно отнести науки, обслу­живающие педагогику, проектирование, военное дело, управление и т. д., и т. п. Сейчас все эти многосторонние и синтетические виды практики обслуживаются несистематизированными агломерация­ми самых разных знаний из различных научных дисциплин. Но сама многосторонность и синтетичность практики требует теоретиче­ского объединения и систематизации!. [179, с. 66-68].

Он подчеркивает распространенную ныне «абсолютизацию профессионального партикуляризма». При этом «каждый тип мышления благодаря организующим функциям своей професси­ональной методологии обособляется от других типов мышления и "окукливается", (...) начинает воспроизводиться та разобщенность и обособленность, которая характерна для современных наук и профессиональных типов мышления» [179, 150-152].

Таким образом, продолжающаяся и углубляющаяся дифференциация профессионального труда и, соответственно, обслужива­ющих его многочисленных наук с их специфическими предмета­ми, методическими инструментариями и «собственными» идео­логиями, методологиями и мировоззрениями является мощным фактором не только формирования личности, но и в ряде случаев деформирования ее.

Можно считать, что объективно разделенный профессиональный труд, с одной стороны, и принципиальная ограниченность внутреннего потенциала и всех ресурсов отдельного человека, с другой, — это два общих фактора профессиональной деформа­ции личности как две стороны одной медали.

Наличие и действие этого общего фактора профессиональной деформации приводит к определенным изменениям личности работников, которые частично уже осознаны в общественном созна­нии. Некоторые последствия разделения труда описаны ниже.

Е. Ю. Артемьева и Ю. Г. Вяткин, изучая субъективные миры профессий, пришли к выводам, что «профессионалы, принимающие свою профессию как образ жизни, приобретают особое ви­дение окружающего мира, особое отношение к ряду объектов, а часто и особые свойства перцепции, оптимизирующие взаимодей­ствие с этими объектами. (...) Субъективная модель мира профессионала формируется в результате взаимодействия со специфическим объектом труда, зависит от способа участия в распределен­ном труде. (...) Существуют семантические особенности миров профессий (смыслов и значений. — С. Б.)» [14, с. 128—133].

Справедливо пишет Г. В. Суходольский об особенностях внут­реннего мира профессионала, подчеркивая именно «долговременностъ» тех образно-понятийных концептуальных моделей, кото­рые формируются у человека в процессах труда [ 161, с. 37].

Е. А. Климов точно пишет о «тех особых внутренних мирах, которые открыты профессионалам и закрыты непосвященным»: «У стороннего наблюдателя порой просто нет слов—названий для всего того, что существует перед профессионалом, перед сторон­ним наблюдателем открывается "пустота" там, где для професси­оналов существуют богатые и разнообразные миры впечатлений, материалов для размышлений и практических действий» [90, с. 12]. - Г. П. Щедровицкий, рассуждая о специфике профессий, про­фессиональных подходов и мировоззрений, употреблял выраже­ние «профессиональный империализм»: «Представители каждой профессии трактуют смысл и содержание (...) соответственно сво­им профессиональным образцам. Каждая профессия осуществля­ет своеобразный империализм, стремясь освоить и ассимилиро­вать весь материал (...) в специфических для нее формах мышле­ния и деятельности» [179, с. 62].

Нам представляется, что именно в профессионализации миро­воззрения человека проявляются наиболее общие эффекты про­фессиональной деформации личности. Дело в том, что само ми­ровоззрение не есть статичная картина мира, нарисованная раз и навсегда, как это часто понимают некоторые философы. Это есть определенная процедура, система перцептивных, мыслительных, душевных и физических действий, имеющая свои технологии. Это технология разглядывания, ощупывания, слушания окрестной среды. В этой системе есть свои ориентировочные и исполнитель­ские компоненты. Чтобы субъект смог сформировать свое миро­воззрение, он должен знать, на что смотреть, уметь отделять «фигуру от фона», знать, что есть «фигура», сформулировать для себя представление, что такое «хорошая структура», иметь критерии сравнения и эталоны оценки. Этому всему человек должен обу­чаться специально. Наиболее же глубинное обучение происходит именно в профессии. Только профессионализация мировоззрения способна обеспечить его глубину. Но глубинность взгляда на мир жестко связана с его узостью, аспектностью. Человек как личность способен «мировоззреть» только в соответствии с какой-то усво­енной в процессе обучения технологией восприятия мира. Только в этом аспекте он способен заметить какое-то существенное несо­вершенство мира и, соответственно, захотеть изменить окружаю­щий мир сообразно своим приобретенным умениям.

Различные характеристики человека — индивидные, личност­ные, субъектные — во многом обусловливают характер и динами­ку профессиональной специализации и деформации. Этот субъек­тивный фактор действует даже и в сфере антидеятельности — пре­ступной деятельности. Как пишет А. И. Гуров, «при выборе того или иного вида преступлений (кража, мошенничество, разбой, вымогательство) степень и характер знаний, подготовки преступ­ника, его физические возможности обусловливают более узкую специализацию, определяют его своеобразную квалификацию. Профессионально-преступные практические навыки, нередко доведенные до автоматизма, обеспечивают оптимальность дости­жения цели при наименьшем риске быть разоблаченным. Этим объясняются дифференциа-ция и многообразие спецификаций в преступной деятельности, постоянное совершенствование ее при­емов и способов» [64, с, 103].

Р. М. Грановская, много изучавшая влияние профессий на че­ловека, пишет: «Профессиональная роль многогранно влияет на личность, предъявляя к человеку определенные требования, она тем самым преобразует весь его облик. Ежедневное на протяже­нии многих лет решение типовых задач совершенствует не только профессиональные знания, но формирует и профессиональные привычки, определяет стиль мышления и стиль общения». И да­лее: «Когда зрелый специалист сталкивается с новым человеком и создает свое представление о нем как о личности, его собственная профессия неизбежно откладывает свой отпечаток, предопреде­ляя понимание и отражение внутреннего мира воспринимаемого человека. Важно подчеркнуть, что профессиональная позиция определяет не только реальные поступки, с помощью которых человек утверждается в ней, и способ восприятия другого человека, но и ожидание окружающих. Если ролевое взаимодействие чело­век распространяет на все сферы, то его поведение становится не­адекватным обстановке и общение с ним затрудняется. (...) Осу­ществление той или иной социальной или профессиональной роли, особенно если она личностно значима для человека и вы­полняется им продолжительное время, оказывает заметное влия­ние на такие элементы структуры его личности, как установки, ценностные ориентации, мотивы деятельности, отношение к другим людям. В этом смысле можно говорить, что личность в неко­торой степени характеризуется системой усвоенных ролей. Напри­мер, каждая профессия накладывает специфический отпечаток на психический облик человека» [62, с. 293].

Р. М. Грановская отмечает влияние профессиональной роли на общение субъекта: «На профессиональное общение существенное влияние оказывает самооценка человека. Всякое ее отклонение от адекватной ускоряет и усиливает профдеформацию, которая обна­руживается в особенностях установки и стереотипах поведения, зат­рудняя общение. Профстереотипы, вообще говоря, есть неотъем­лемое отражение достигнутого высокого уровня мастерства, т. е. проявление не только знаний, но и вполне автоматизировавшихся умений и навыков, управляемых подсознательными установками и даже не загружающими сознание. Они развиваются, как правило, из тех качеств, которые особенно полезны для данной профессии. Однако если слишком большая доля поведения строится на таких стереотипных действиях или эти специфические установки начи­нают распространяться на внепрофессиональные сферы, то это не­благоприятно влияет и на работу, и на общение в быту.

Мера экспансии рабочих навыков на другие сферы общения и излишнее заполнение ими профессиональной деятельности зави­сят, в свою очередь, от самооценки человека, способности его кри­тически относиться к себе и своим привычкам и своевременно их корректировать. Почему вредно чрезмерное внедрение стереоти­пов в профдействия? Упроченные установки могут приводить к тому, что даже простое и очевидное решение не замечается. Одна из форм деформации проявляется в возникновении ложного пред­ставления, что и без новых знаний накопленные стереотипы обес­печивают необходимую скорость, точность и успешность дея­тельности. Закрепляется излишняя трафаретность в подходах, уп­рощенность во взглядах на рабочие проблемы, что приводит к снижению уровня специалиста, его деградации. Другая сторона де­формации проявляется в перенесении профпривычек, полезных в работе, на дружеское и семейное общение. Во время автоматиза­ции действий образы, регулирующие процесс деятельности, ста­новятся все более обобщенными, экономичными, быстрыми и бессознательными*.

Р. М. Грановская пишет: «Овладеть мастерством означает дос­тигнуть автоматизации типовых движений и их последовательной организации в пространстве и времени. (...) Привлечение созна­ния к элементам уже вполне автоматизированной деятельности ухудшает качество ее выполнения» [64, с. 202].

Многие признаки, явления профдеформации, деформирован­ные стереотипы и шаблоны поведения и оценки можно «профилактировать» именно путем осознания их деятелем. Надо вербализовыватъ, т. е. обсуждать на совещаниях, в ходе бесед и т. д., ус­тановки деятелей — сотрудников МВД, руководителей, врачей и т. п. — на правонарушителей, пациентов, обучаемых и т. п. Надо проявлять эти установки, делать их видимыми, гласными, чтобы можно было их своевременно корректировать. Установку «Это только пациент, клиент, осужденный и т. п.» менять на установку «Это и человек, и личность». Данная конкретная рекомендация обеспечит коррекцию взглядов, отношений, ценностей.

В исследованиях С. В. Кондратьевой показано, что с ростом стажа работы у некоторых учителей формируется излишняя обоб­щенность в восприятии учеников. Такие учителя рассматривают конкретного ученика только как типичного представителя, абст­рагируясь от индивидуальных особенностей, что снижает эффек­тивность воздействия на него [94, с. 48-59].

Профессиональный разделенный труд не только формирует или переформирует личность специалиста, но и иногда, в наиболее крайних формах, деформирует личность. Об одном из таких пре­дельных случаев пишет Г. С. Абрамова, обсуждая проблему профессиональной деформации практических психологов: «Ролевая маска во взаимодействии с клиентом приводит не только к страху со стороны последнего, но и утомляет самого клиента и психоло­га. Подавление в себе действительных эмоций мучительно, посто­янные волевые усилия психолога разрушают его как личность» (2, 1995, с. 179].

М. И. Бобнева, обсуждая формирование внутреннего мира лич­ности, подчеркивает роль профессии: «В ряде случаев решающим фактором является "профессионализация" личности. Отмечено, что люди различных профессий по-разному склонны оценивать эксп­ликацию внутренних переживаний» [38, с. 241-263, 248, с. 146].

Так, известно, что под влиянием профдеятельности у железно-дорожных диспетчеров вырабатывается потребность работать максимально точно, без малейшей ошибки. У телефонисток же в процессе труда вырабатывается потребность в максимальной ско­рости реакции. Работники ГАИ научаются лучше распознавать ско­рость движения, ошибки водителей в маневрах. У паспортисток «наметан глаз» на подделку документов. Работники отделов кад­ров, продавцы очень хорошо распознают особенности личности по внешнему облику.

Из-за разделения профессиональных миров возникают «про­фессиональный характер личности» и «профессиональный тип личности», где очень большое значение имеет профессиональный опыт. Профдеятельность оказывает огромное формирующее влия­ние наличность. Иногда это влияние приводит к профдеформации.

С. Залыгин отмечает: «Без деятельности ведомственно-специализированной, без служебного взгляда на вещи, на все наши проблемы обойтись нельзя, но ведь обойтись только ими нельзя тоже. Этот взгляд всегда ограничен, прежде всего потому, что он без кон­ца расчленяет окружающий мир — единичную природу — на са­мые разные природные ресурсы, общество — на профессии, на­родное хозяйство — на отрасли, государство — на учреждения. Эта стихия подразделений и разделений все возрастает. Разделяя же действительность и ее главные проблемы на части, на множество частей, ведомственность властвует над действительностью-—прин­цип старый как мир» [77, с. 10].

Например, очень точно подметил К. Маркс противоречие между формой и содержанием в деятельности бюрократа: «Бю­рократизм считает самое себя конечной целью государства. Так как бюрократия делает свои "формальные" цели своим содержа­нием, то она всюду вступает в конфликт с реальными целями. Она вынуждена поэтому выдавать формальное за содержание, а содержание — за формальное. Государственные задачи превра­щаются в канцелярские задачи, а канцелярские — в государствен­ные» [144, т. 1,с. 271].

Как известно, профессиональная деятельность человека есть стержневая, ведущая характеристика личности. Именно в процессе работы человек развивает собственные задатки, проявляет свойственные ему способности, формирует свои ценности, удовлетво­ряет свои потребности и запросы. На работе, на службе зрелый человек проводит большую часть своей жизни (примерно одну треть), и притом лучшую.

Сущность профессиональной деформации заключается в том, что под влиянием исполнения профессиональной роли у человека изменяются те или другие свойства личности, возникает профес­сиональный тип личности, который проявляется и вне професси­ональной сферы.

Это коренное изменение человеческих свойств под влиянием профессии можно наблюдать в разных специальностях. Но осо­бенно остро оно проявляется у представителей тех специальнос­тей, которые имеют дело с людьми, как-то: работники сферы об­служивания, медицинский персонал, официанты, продавцы, стю­ардессы и т. п.; руководители коллективов, учителя, судьи и в том числе сотрудники МВД (ИТУ). Известно, например, несколько парадоксальное положение современного управленца. Предпри­ниматель, организатор-управленец должен иметь дело одновре­менно с представителями нескольких профессий, чтобы эффек­тивно организовать производство и сбыт своей продукции. А про­фессиональное мышление этих представителей ограничено только интересами своей профессии. Профессиональное мировоззрение всегда более ограничено, чем философское, гуманистическое и другие формы мышления, не связанные узкими рамками профес­сиональной специализации. Давно известен политический вывод о том, что профсоюзы всегда консервативнее и уже по своему ми­ровоззрению, чем идеологические партии.

Профессиональная деформация личности отличается по своей модальности, направленности. Она может носить положительный или отрицательный характер. Благотворное воспитывающее вли­яние профессии на личность проявляется в формировании у че­ловека позитивного, ответственного отношения к труду, в накоп­лении им служебного опыта, в навыках, умениях, в углублении интересов, в творчестве и т. п. Например, работники правоохра­нительных органов очень тонко могут замечать признаки проти­воправного поведения людей.

Отрицательные изменения в личности специалистов под влия­нием их профессиональной роли проявляются, например, в бю­рократизме чиновников-служащих, в менторском, поучающем тоне преподавателей, эмоциональной черствости медперсонала,

185

 

Глава 3. Феноменологический подход к изучению деформации личности

повелительно-приказном тоне начальников, который проявляет­ся даже и в кругу друзей, семьи, и. т. п.

А. Л. Свенцицкий, обсуждая влияние профессиональной роли на личности, пишет: «Ряд советских психологов изучали различные вопросы влияния трудовой деятельности на формирование новых черт личности. Так, особенности развития воли человека в труде исследовала А. В. Тимофеева, пути воспитания инициативности — М. А Меньшикова, возникновение потребности в планировании и превращение ее в черту личности — Л. Л. Кондратьева. Эти иссле­дования показывают, как свойства личности, сформировавшиеся в рамках выполнения ею профессионально-функциональной роли, становятся чертами характера и начинают проявляться во всех дру­гих сферах жизнедеятельности данной личности. В последнее вре­мя в этом направлении проводили работу К. К. Платонов и К. М. 1у-ревич, изучающие развитие в производственном труде как отдельных черт, так и личности в целом. В своих работах они употребляют такие понятия, как "профессиональный характер" и "профессиональный тип личности", подчеркивая тем самым огромное формирующее влияние профессиональной деятельности наличности» [147, с. 39]. Также отметим те признаки профессиональной деформации, которые ряд авторов считают свойственным многим, если не всем, профессиям. Например, В. И. Верховин, обсуждая так называемое деструктивное трудовое поведение работников различных специ­альностей, выделяет следующие признаки, свойственные всяко­му разделенному труду:

n   административно-управленческое поведение, связанное с превышением прав и полномочий, с прямым невыполнени­ем обязанностей или злоупотреблением служебным поло­жением;

n   индивидуально-целевое поведение, носящее крайне эгоис­тический характер, направленное на реализацию сугубо лич­ных интересов в ущерб коллективным интересам; О групповое поведение, свойственное сообществу (касте, груп­пе, клике) в противовес интересам общества — «групповой эгоизм»;

n   виды поведения, связанные с сохранением консервативных привычек и традиций, которые сдерживают инициативу, творчество, новаторство;

n   имитационное поведение, камуфлирующее истинные инте­ресы и намерения работников, порождающее феномен псевдоактивности, за которым скрывается совершенно проти­воположное содержание;

n   отклоняющееся поведение, связанное с реализацией асоци­альных привычек и склонностей или осуждаемых образцов поведения [157,с. 166].

Многие исследователи указывали на такой общий патологичес­кий признак многих видов профессиональной деятельности, как рестрикционизм — сознательное занижение исполнителем норм возможной выработки продукции. Некоторые считают, что это одна из особенностей только подневольного труда [157, с. 9].

Т. И. Бондаренко, отмечая наличие особой аппаратной психо­логии, перечисляет следующие признаки, свойственные работни­кам государственно-партийного аппарата: нетерпимость и враж­дебно-агрессивное отношение к критике, деформация нравствен­но-жизненных устремлений и установок, карьеризм, корыстные амбиции, замазывание недостатков, стремление к вседозволенно­сти, зазнайство, чинопочитание, приспособленчество, бесприн­ципность (Сов. Россия, 1987, № 302, с. 2).

Я. Клорнаи считает, что общим для всех видов специализиро­ванного труда является стремление к монополизации рынка, ког­да представители определенных специальностей хотят диктовать свои условия и потребителям, и партнерам [92, с. 3].

Продолжающееся разделение труда, с одной стороны, и фун­даментальное влияние профессии на личностные свойства специ­алиста, с другой, вынуждают общество создавать специальные модели личности зрелого работника, строго приспособленные к той или иной профессиональной сфере. Возникает необходимость говорить о некоем базисном типе личности профессионала.

Некоторые социологи, изучающие трудовую активность людей, выделяют ряд стадий трудового поведения и формирования базис­ного типа работника. Например, В. И. Верховин считает, что «зре­лый, базисный работник должен обладать: общей готовностью, необходимой профессиональной ориентацией, подготовленнос­тью к определенному виду трудовой деятельности, возможностью и правом выбора места работы, соответствующим профессиональ­ным сознанием и самосознанием, позволяющим ему оценивать, переоценивать и при необходимости изменять ту конкретную со­циально-производственную ситуацию, в которой он находится на определенном временном этапе» (157с. 170].

Анализируя этот список, можно отметить, что здесь присутству­ют как чисто субъектные свойства, так и качества, характеризую­щие человека как личность. Например, за выбор места работы не­сет ответственность именно личность человека. Человек, прежде чем включиться в трудовую деятельность, должен принять реше­ние о месте работы. Пока человек об этом размышляет, он остает­ся личностью, но не является еще субъектом трудовой деятельно­сти. Только после принятия этого решения, только придя на пред­приятие, завод, вуз, заняв определенное место, начав выполнять предписания должностной инструкции, он становится деятелем, а значит, приобретает субъектные качества.

Например, о необходимости специального формирования про­фессионального характера личности и профессионального (кли­нического, диагностического) стиля мышления пишут многие опытные врачи и преподаватели медицинских вузов.

Некоторые качества такого характера специально выделяет Л. А. Лещинский: высокое душевное, моральное совершенство; активный гуманизм; чувство долга; желание делать добро; профессионально тренированная, углубленная и расширенная способ­ность к состраданию; чувство доброты и любви к людям; умение заслуживать доверие у пациента и коллег, внушать доверие; умение учить и воспитывать больного; увлеченность своей специально­стью; милосердие; готовность облегчить боль, страдания; способ­ность проявлять действительный гуманизм ко всем нуждающим­ся вне зависимости от симпатии и антипатии: к преступникам, военным оккупантам; выдержка, тренированная терпеливость и терпимость по отношению к окружающим — пациентам прежде всего; коммуникативная контактность; готовность к самопожерт­вованию, к подвигу; точность, аккуратность, деловой педантизм; уважительное отношение к коллегам, рекомендации; ответствен­ность за результаты лечения; верность слову; способность к по­стоянной работе над собой, умение и желание самосовершенство­ваться в профессии, переучиваться; беспощадная самокритика собственных ошибок; формирование профессионального внима­ния, умения помещать в центр своего сознания личность пациен­та; профессионально развитые органы восприятия, органы чувств — «клинический нюх», «клинический глаз»; устойчивая эмоционально-волевая сфера характера, способность не поддаваться па­нике; физическая опрятность, соблюдение всех гигиенических и диетических правил; абсолютный отказ от курения и алкоголя; высокая самодисциплина; высокоразвитая психологическая куль­тура; способность смотреть на ситуацию глазами пациента, умение чувствовать «внутреннюю картину болезни» с точки зрения больного; синтонность как свойство характера; способность про­водить над собой психологические эксперименты; высокая куль­тура речи; безупречное телесное, психологическое здоровье; по­стоянная готовность советоваться, консультироваться и наоборот — давать абсолютно беспристрастные советы другим врачам; деликатность и тактичность по отношению к больным; оптимизм и бодрость как характерологические особенности врача; умение подавлять в себе чувства брезгливости, страха, омерзения у посте­ли больного; умение никогда не обижаться на больного и не мстить за жалобы администрации; способность видеть и слышать себя со стороны пациента; умение индивидуализировать словесные воз­действия на пациента [110].

Здесь, на наш взгляд, дан наиболее полный перечень сугубо личностных качеств, необходимых профессионалу в одной из сфер разделенного труда.

Для многих профессий создаются квалификационные модели личности и деятельности специалистов. Характерно, что все они во многом отличаются друг от друга. Одной из наиболее удачных, на наш взгляд, является модель новой для нашей страны массовой профессии практического психолога, которую составила группа авторов под руководством Е. Аллена. Они описали десять основ­ных, наиболее типичных различий между квалифицированным и неквалифицированным психологом [97).

Ценность подобного моделирования личности и действий про­фессионалов заключается в том, что создаются одновременно две сравнительные модели — хорошего и плохого специалиста. При этом систематизируются наиболее часто встречающиеся в прак­тике наборы нарушений как деятельностных норм, так и норм профессиональной этики (ср.: Профессиональный кодекс этики для психологов (Бонн, ФРГ) // Вопросы психологии. 1990. № 6 и Этические принципы скандинавских психологов// Вопросы пси­хологии. 1989. № 1).

В составленном Г. С. Абрамовой перечне самых частых призна­ков профессиональной деформации психологов-психотерапевтов также много внимания уделяется именно личностным свойствам работников: «Психотерапевт не имеет права освобождаться от ответственности за судьбу клиента, это его ролевое положение в этой ситуации взаимодействия, его исходная позиция. Если этой позиции нет, психотерапевт легко попадает под влияние профес­сиональной деформации, стремясь занять позицию превосходства над клиентом. Это помогает избежать профессиональной деформации — псевдонаучного обезличивания клиента, ролевой маски во взаимодействии с ним и моральной оценки. Псевдонаучное обезличивание как профессиональная деформация в работе пси­хотерапевта состоит в том, что он ориентируется во взаимодействии с клиентом не на его живую жизнь, а на обобщенную схему — свою терапию, которой он пользуется для упорядочивания своего опы­та. (...) Моральная оценка психологом клиента — проявление про­фессиональной деформации — позиция судьи, которую психолог занял по отношению к клиенту» [2, с. 179—180].

 

3.2. СПЕЦИФИКА ТРУДА КАК ЧАСТНЫЙ ФАКТОР ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

 

Среди частных факторов профессиональной деформации мо­гут рассматриваться разные параметры, например особые, экст­ремальные условия обычного труда. Мы приводим процедуру ана­лиза частных факторов по отношению именно к специфике той или иной деятельности. Специфика деятельности анализируется на материале труда сотрудников органов внутренних дел.

Повышение эффективности деятельности сотрудников органов внутренних дел (ОВД), улучшение их профессиональной подго­товки, вопросы оптимальной организации службы требуют среди других мер и достаточного психологического обеспечения этого особого вида деятельности. В данном разделе делается попытка рассмотреть некоторые существенные особенности службы работ­ников ОВД, которые отличают ее от большинства обычных, «граж­данских» профессий и позволяют отнести к разряду экстремаль­ной деятельности. Особое внимание уделено анализу тех факто­ров, которые могут оказывать психотравмирующие действия и приводить к профессиональной деформации личности сотрудника.

Совершенно справедливо пишет А, К. Китов: «Психологичес­кая проблематика ОВД чрезвычайно широка и многообразна, и ее сколько-нибудь полная классификация может быть проведена лишь после того, как будут накоплены исследовательские матери­алы, которых, к сожалению, пока чрезвычайно мало» [87, с. 25]. Среди направлений исследования он, в частности, выделяет пси­хологический аспект в работе сотрудников ОВД: «Во-первых, изу­чению подлежат наиболее общие психологические особенности деятельности сотрудников, обусловленные спецификой работы органов. Во-вторых, деятельность сотрудников должна изучаться на нескольких уровнях, соответствующих уровням управления. В-третьих, специальные исследова-ния необходимы для раскрытия своеобразия деятельности сотрудников отраслевых служб и под­разделений органов внутренних дел» [87, с. 25].

Автор предполагает, что в перспективе в составе психологичес­кой науки будет формироваться еще одна ее отрасль — психология деятельности ОВД. Перечень особенностей деятельности сотруд­ников ОВД достаточно широк, и некоторые из них еще не описа­ны в литературе. Для полной систематизации конкретных особен­ностей, возможно, еще нет достаточных оснований. Но уже сей­час можно выделить, по крайней мере, два больших блока или вида этих особенностей. В первую группу можно включить те характе­ристики данной профессии, которые определяют специфику об­щения сотрудников, коммуникативный аспект их деятельности. Во вторую группу можно отнести те особенности, которые связа­ны с действием фактора опасности, с виктимологическими аспек­тами службы.

Рассматривая первую группу особенностей — специфику дело­вого общения, — необходимо выделить прежде всего такой пара­метр общения сотрудников, как широта и многопричинность ком­муникаций. В отличие от представителей многих других профессий, практически все сотрудники ОВД, независимо от их служебного положения, ежедневно встречаются с самыми различными катего­риями населения по самым разным причинам (обмен и выдача пас­портов, удостоверений на право вождения транспорта, прием и рас­смотрение жалоб и заявлений, разбор нарушений общественного порядка, обеспечение противопожарной безопасности и т. п.).

Если «обычный» человек в своей работе, как правило, связан только со своим трудовым коллективом, то общение участкового, например, не имеет четких границ. Сотруднику приходится вникать в деятельность самых разных отраслей народного хозяйства. Для него характерен практически безграничный круг общения — все слои общества самых разных возрастных и профессиональных групп и различного общественного положения. В психологичес­ком плане это означает, что деятельность сотрудника должна быть предельно гибкой, нестандартной, творческой. Это требует особых, универсальных знаний, умений и навыков из области соци­альной психологии. Требуется основательная психологическая подготовка в сфере общения. Нужны хорошо развитые механиз­мы защиты Я личности, чтобы избежать синдрома «эмоциональ­ного сгорания». В этой работе с населением очень большой вес должен занимать не только правовой, но и педагогический аспект. Сотрудники почти всех служб должны в своей профилактической работе заниматься вопросами воспитания граждан, а в ряде случа­ев — их исправлением и перевоспитанием. Каждый сотрудник (патрульно-постовой службы, следствия, уголовного розыска и т. д.) выступает по отношению к гражданам не только как пред­ставитель государства, но и как педагог-психолог. Он должен за­ниматься формированием правовой культуры и правопослушного поведения граждан — от подростков до лиц пожилого возраста.

В. С. Олейников отмечает еще одну особенность профессио­нальной деятельности сотрудника милиции в сфере общения: «Ему нередко приходится сталкиваться и проникать в самые интимные глубины духовной жизни граждан. Поэтому действия сотрудника всегда должны быть уважительны по отношению к другому чело­веку, справедливы и понятны самым широким массам трудящих­ся» [128, с. 18].

Характерной особенностью общения и деятельности сотрудни­ка ОВД является и то, что он, в отличие от представителей других профессий, вынужден иметь дело чаще всего с особым континген­том «ненормальных» людей, преступивших закон. Постоянное не­гативное общение с преступниками, нарушителями общественно­го порядка, лицами, ведущими паразитический и аморальный об­раз жизни, пьяницами и алкоголиками, наркоманами оказывает существенное психотравмирующее влияние на самочувствие сотрудника. Жизнь сталкивает его с множеством явлений антиоб­щественного порядка, работник испытывает воздействие отрица­тельных информации и эмоций, значительные психологические перегрузки. Недаром одна из рубрик телепередачи РТВ «Милицей­ская хроника» называется «собачья работа».

Эти факторы деятельности и общения могут приводить при определенных условиях к профессиональной деформации лично­сти. Негативные изменения личности могут проявляться, напри­мер, в эффектах перцептивной адаптации, повышении порогов восприятия, когда восприятие фактов отклоняющегося поведения может притупляться, кое-кто как бы «привыкает» к ним (своеоб­разный механизм психологической защиты личности). Постоян­но наблюдая «изнанку» жизни, при отсутствии необходимого со­циально-психологического иммунитета сотрудник может прояв­лять в отдельных случаях бездушие, формализм, черствость.

Деформация вследствие действия этих факторов деятельности может проявляться и следующим образом. С одной стороны, час­тое взаимодействие с преступным контингентом в ситуации про­тивоборства формирует у сотрудника такое необходимое качество личности, как бдительность, т. е. постоянную готовность проти­востоять уловкам и ухищрениям. В этом проявляется положитель­ное влияние деятельности на формирование личности, професси­ональных черт характера, служебного опыта. Обостряются воспри­ятие, наблюдательность, развиваются профессиональные умения и навыки.

Но, с другой стороны, частое и интенсивное общение с преступ­ным миром может привести к трансформации бдительности в из­лишнюю подозрительность, придирчивость, недоверие к любому провинившемуся или оступившемуся человеку. Некоторые начи­нающие сотрудники могут заразиться пессимистическими настро­ениями и вообразить, что подавляющее большинство населения — это потенциальные преступники, как многие врачи оценивают людей лишь в роли будущих пациентов. Сотрудник как бы вос­принимает окружающих через окошко медвытрезвителя. А. Кон­стантинову, например, некоторые сотрудники уголовного розыс­ка признавались в том, что им намного легче общаться с рециди­вистами, чем с нормальными, правопосдушными людьми [96].

Вся деятельность сотрудников, носящих милицейскую форму, в очень большой степени подчиняется общественным нормам и социальным ожиданиям. Сам факт ношения специальной формы подчеркивает эту особенность деятельности и оказывает из­вестное влияние на личность работника. От человека в милицей­ской форме все окружающие справедливо ждут строго определен­ного рода поведения — соучастия, поддержки, помощи, защиты. Окружающие, обращаясь за помощью к милиционеру, предполагают, что он грудью станет на защиту человека, которому угрожает опасность.

Люди ожидают, что именно милиционер обязан пресечь дей­ствия хулигана или пьяницы, а пожарный — смело и решительно действовать в борьбе с огнем. Это требует от сотрудников посто­янной и высокой мобилизации всех своих человеческих ресурсов для выполнения служебных задач, поддержания постоянной го­товности. Например, основная задача следователя (в психологи­ческом аспекте) — реконструировать поведение и поступки подо­зреваемого или подследственного на определенном отрезке времени и оформить это документально. Такая сложная психоло­гическая задача требует хорошего знания людей. Тем более что пре­ступник чаще всего тщательно скрывает истинные факты, стара­ется запутать следствие. Поэтому следователю приходится зачас­тую работать в ситуации активного противодействия со стороны собеседника.

Существенной особенностью деятельности сотрудника ОВД является конфликтный характер тех ситуаций, на фоне которых развертывается и протекает служба милиционера. Конфликтность деятельности проявляется в самых разных формах. Вступая во вза­имодействие с преступным элементом, сотрудник испытывает активное сопротивление с его стороны, он должен преодолевать попытки нарушителя замаскировать свои действия, ввести в заб­луждение и даже спровоцировать сотрудника на неправильные, противоправные действия.

Причем антиобщественные элементы пренебрегают всеми со­циальными нормами, а сотрудники, сталкиваясь с ними, обязаны строго соблюдать законность. В этих эмоционально окрашенных ситуациях общения сотрудник обязан сохранять самоконтроль, обладать повышенной психологической устойчивостью, чтобы не поддаться на провокации и противостоять психическому зараже­нию потерявшего над собой контроль человека. Все это предъяв­ляет очень высокие требования к личности сотрудника, его педа­гогическому такту и психологической культуре.

Можно отметить еще одну особенность служебной деятельно­сти сотрудника ОВД. Вся служба многих сотрудников милиции проходит на глазах у населения, в общественных местах. В их дея­тельности очень большой вес имеет публичность исполнения про­фессиональных действий. Любой проступок работника милиции, его слова, тон, манеры, внешний вид — все обращает на себя внимание окружающих и нередко потом обсуждается. Сотрудник все­гда работает под острым, пристальным взглядом людей, потому что он представитель власти. Все действия его подвергаются стро­гому оцениванию со стороны окружающих и нередко сопровож­даются прилюдным комментарием. В одних случаях этот очень сильный эмоциональный фактор — «присутствие зрителей» — спо­собствует успешному выполнению служебных задач, в других мо­жет вызывать дезорганизацию действий сотрудников, приводить к ошибкам в деятельности.

Сотрудник вынужден постоянно учитывать действия данного фактора, должен суметь привлечь на свою сторону наблюдателей конфликтной ситуации, вызвать у публики эмоциональный резо­нанс. Хорошо известно, что если работник медвытрезвителя при изъятии из общественных мест лиц, находящихся в сильном алко­гольном опьянении, проявляет резкость (в пределах требований закона), то симпатии присутствующих чаще всего склоняются на сторону потерпевшего, «жертвы». И наоборот, чем внимательнее и предупредительнее наряд относится к пьянице, тем скорее сфор­мируется и ярче проявится у окружающих негативное отношение к нарушителю общественного порядка.

Деятельность сотрудников ОВД разворачивается под жестким и постоянным социальным контролем, на глазах у многих (не все­гда компетентных) судей и оценщиков. Сложность «артистично­го» выполнения задач в присутствии публики подчеркивается и тем фактором, что сотрудник обязан соблюдать не только обще­ственный этикет, нормы морали, но и определенные уставные тре­бования, которые иногда непонятны окружающим, связаны с некоторыми тонкостями. Умение сотрудников работать в присут­ствии публики существенно повышает эффективность воспита­тельных мероприятий и социальный престиж службы.

Ко второй группе особенностей деятельности сотрудников ОВД можно отнести всю ту специфику, которая связана с фактором опасности и риска. Справедливо замечено, что, в противополож­ность представителям других профессий, работник милиции на протяжении едва ли не всего времени, а не только чисто служеб­ного, находится в состоянии стресса. Он считается с вполне ре­альной возможностью получить травму после окончания служеб­ного времени, даже придя домой, сняв форменную одежду, он в любой момент может ожидать экстренного вызова и подсознатель­но находится в постоянном напряжении.

Д. В. Ривман [1391 подчеркивает такую существенную особен­ность деятельности, как виктимную предрасположенность боль­шинства милицейских профессий, т. е. повышенную вероятность агрессивного нападения нарушителей общественного порядка на работника милиции, повышенную вероятность стать жертвой преступных посягательств. Вероятность агрессивного нападения на сотрудников ОВД обратно пропорциональна уровню их про­фессиональной подготовленности и во многом зависит от пра­вильной организации службы, учета индивидуальных психоло­гических особенностей работников при подборе личного соста­ва на должности и посты, повышенно уязвимые в виктимном отношении. Осознание сотрудником повышенной виктимности своего труда также может играть роль психотравмирующего фак­тора, приводящего к чрезвычайной эмоциональной напряжен­ности службы.

Опасность (реальная или мнимая) — это постоянно действую­щий стрессор в деятельности сотрудников милиции, пожарной охраны и других служб. Специфика проявления этого стрессора в деятельности сотрудников ОВД заключается, в частности в том, что опасность может появиться внезапно. И, наконец, сотрудник ОВД, в отличие от представителей других профессий, связан с про­фессиональной необходимостью всегда идти навстречу опасности. В психологическом плане это может вызвать повышенную веро­ятность либо инстинктивных форм поведения, либо рискованных вариантов действий. Может наступить привыкание к опасности, снижение способности адекватной оценки собственных возмож­ностей, что чревато потерями среди личного состава.

Опасность как фактор может вызвать в психологическом пла­не следующие явления:

1) изменения мотивов деятельности: мотив выполнения по­ставленной задачи иногда может заменяться мотивом само­сохранения;

2) замена ситуативно-целесообразных форм поведения инстинктивны-ми (испуг, страх, ужас, боязнь, бегство, затор­моженность, импульсивность действий и т. п.);

3) повышение эмоциональной напряженности деятельности.

Кроме того, регулярное пребывание в подобном режиме и ус­ловиях труда безусловно накладывает определенный отпечаток на психологию осознания сотрудником собственной и чужой ценности. Наступает явление привыкания к этим условиям. Все, что не связано с непосредственной угрозой здоровью и жизни, рассмат­ривается как обычный трудовой фон деятельности.

Известно, что большой процент служебных ошибок сотрудни­ков является виктимно обусловленным. В числе провоцирующих моментов можно назвать такие, как пассивное сопротивление на­рушителей, оскорбления и нецензурная брань в адрес сотрудни­ков, удары, повреждения форменной одежды, демонстративная апелляция к соучастникам и гражданам, угрозы, попытки приме­нения оружия и т. п.

Эффект привыкания к подобным условиям может проявляться в снижении защитных свойств личности, уменьшении психоло­гической способности к сочувствию самому себе, потере трезвой самооценки собственных физических и психологических возмож­ностей, снижении чувства опасности и трезвой оценки собствен­ных ресурсов.

В ситуации привычной опасности может наблюдаться замена обычных, уже освоенных приемов деятельности рискованными. Сотрудник, привыкнув к стрессору, занижает степень опасности, угрозы, считает ее маловероятной и полагается на «везение», на случайный благоприятный исход. Это может приводить к неоправ­данным потерям среди личного состава подразделений при лик­видации пожаров, задержании преступников, ликвидации чрезвы­чайных обстоятельств и т. п.

Как правило, все, что связано с непосредственной угрозой здо­ровью и жизни сотрудников, рассматривается ими как обычный и привычный трудовой фон их деятельности.

Специфика деятельности сотрудников ОВД приводит и к та­ким деформирующим влияниям, как заметное снижение уровня защитных свойств индивида. «Привычное переживание опаснос­ти и констатация того факта, что правовая защита сотрудников в этих условиях не всегда влечет защиту физическую, — пишет В. Е. Насиновский, — приводит к обесцениванию в их глазах сис­темы правовых и моральных норм, регламентирующих отношения, прежде всего в сфере управления. Пренебрежительное отношение как к правовым, так и к моральным нормам нередко причиняет фактический вред не только окружающим людям, но и самому со­труднику. (...) По всей вероятности, в этом заключается причина многих чрезвычайных происшествий, влекущих ранения и гибель личного состава» [124, с. 92].

Наличие в деятельности сотрудников такого сильного действу­ющего фактора, как опасность, риск, угроза жизни и здоровью, несомненно, подчеркивает необычность, экстремальность данной профессии. Видимо, есть необходимость разработки комплекса специальных мер психологичес-кой подготовки сотрудников к дей­ствиям в ситуации стресса. В этом также может помочь психоло­гическая наука. Наличие большого числа психотравмирующих факторов деятельности, возможность подвергнуться профессио­нальной деформации личности, стрессовый, экстремальный ха­рактер всей деятельности сотрудников ОВД обусловливают необ­ходимость разработки специальных психологических мер профи­лактики, коррекции и вообще психологического обеспечения данного вида деятельности.

В феномене профессиональной деформации находит свое от­ражение фундаментальный принцип психологии — принцип не­разрывного единства сознания, личности и деятельности. Имен­но социальная деятельность человека есть стержневая, ведущая характеристика личности. Трудовая деятельность, профессия и формирует личность, и накладывает свой отпечаток на многие ее особенности. Развитие личности в процессе трудовой деятельнос­ти, влияние профессиональной роли на психологию личности, формирование ее мировоззрения, ценностных установок, профес­сионального типа характера — это достаточно актуальная пробле­ма для современной психологии и практики работы с людьми.

Некоторые авторы, пытаясь классифицировать деятельность, выделяют особый ее тип — служебную деятельность, службу, ко­торая получила наибольшее распространение именно в России [118]. Этот тип профессиональной деятельности отличается неко­торыми особенностями, которые можно считать специфическим фактором профессиональной деформации.

Например, П. И. Смирнов вслед за другими считает, что даже русский национальный характер формировался как служебный характер. Он утверждает, что служба формирует такие ценности, стереотипы и свойства психики, которые принципиально отлич­ны от рыночных видов деятельности. Он пишет: «Служебная дея­тельность внутренне противоречива, конфликтна. Она постоянно ставит человека в ситуацию постоянного выбора между требова­ниями служебного долга и стремлением к самореализации. Отсю­да вытекает главный порок службы — «административный со­блазн»; служащий очень часто склонен использовать данную ему власть в личных целях (не только для личного обогащения, но и чтобы показать просителю его ничтожество и свою значимость). Кроме того, служебная деятельность часто иррациональна для большинства исполнителей (поскольку не они принимают реше­ния), требует контроля за исполнением решения, консервативна (инструкции устаревают, но меняются медленно), провоцирует имитацию деятельности. (...) Служба способна (и это ее величай­шее достоинство) придать смысл человеческому существованию, но далеко не каждый может усвоить для себя этот смысл» [151, с. 25-26].

Действительно, деятельность многих профессионалов, в том числе сотрудников органов внутренних дел, может быть отнесена к разряду служебной деятельности. Особенностью этого вида дея­тельности следует, на наш взгляд, считать то, что субъект этой де­ятельности является представителем прежде всего государства, а не общества. Это «государев человек», он председательствует в ка­честве органа государственной власти и должен не акцентироваться на собственных интересах, а добиваться целей, поставленных го­сударством. Именно это требует от сотрудника государственно-профессионального самоопределения.

Другие же особенности служебной деятельности, отмеченные П. И. Смирновым, не являются таковыми. Например, необходи­мость (само) контроля исполнительской деятельности — это обя­зательный элемент всякой нормированной деятельности.

В нашем контексте следует отметить еще одну особенность дея­тельности сотрудника органов внутренних дел, о которой часто за­бывают, но которая нередко бывает основной причиной проявле­ния профессиональной деформации. Мы имеем в виду постоянную необходимость даже в работе рядового патрульно-постовой служ­бы заниматься «усмотрением». Этот термин входит во многие нор­мативные акты (должностные инструкции, законы и т. п.).

Он означает, что субъект обязан во многих конкретных и часто уникальных ситуациях действовать по собственному усмотрению исходя из специфики ситуации. Это означает, что субъект подоб­ной деятельности должен не только хорошо знать, понимать и при­нимать те нормы деятельности, которые ему задает вышестоящий управленец — цели, планы, принципы, технологии, программы деятельности, — но и самостоятельно доопределять их исходя из специфики ситуации. Он должен не только действовать как ис­полнитель законов и подзаконных актов, но и зачастую выходить в управленческую позицию и самостоятельно принимать решения о своих последующих действиях.

Дело в том, что те нормы деятельности, которые задаются уп­равленцами в юридической сфере — законодателями, министром внутренних дел, начальниками всех степеней, — по необходимос­ти носят очень обобщенный, абстрактный характер. Например, в «Законе о милиции» сформулирована такая норма деятельности сотрудников ОВД, как «цель», в следующей обобщенной форме: борьба с преступностью, охрана и обеспечение правопорядка, ох­рана и защита законных прав и интересов граждан, профилактика преступлений и т. п. В должностных же инструкциях, которые дол­жен получать рядовой сотрудник ППС перед каждым заступлени­ем на службу, эта норма может конкретизироваться до более част­ных, менее обобщенных целей с учетом специфики района и мар­шрута, например: «Обращайте особое внимание на порядок в местах скопления людей: станции метро, ресторан, магазины "Бе­резка" и "Южный"».

Но даже и при таком инструктировании сотрудник ППС вы­нужденно обязан самостоятельно доопределять многие нормы сво­ей деятельности, учитывая особенности граждан, время суток, погодные условия и пр., и пр. В некоторых случаях он может нару­шить абстрактную цель, данную ему в инструкции, и обратить «осо­бое» внимание на другие участки маршрута по своему усмотрению. В других случаях он обязан самостоятельно выбирать цель своих действий: задержать гражданина-правонарушителя или ограни­читься устным выговором.

Ему также необходимо самостоятельно принимать решения по выбору средств, орудий труда в каждом деятельностном акте. Иног­да это могут быть слово, жест, вполне достаточные для достиже­ния обобщенной цели — обеспечения правопорядка. Иногда же он волен применить специальные средства — наручники, резино­вую палку и даже огнестрельное табельное оружие.

Короче говоря, специфика деятельности сотрудника ОВД за­ключается именно в том, что ему очень часто приходится выхо­дить из простой исполнительской позиции и заниматься нормо­творчеством своей деятельности. Он как управленец обязан фор­мулировать нормы своего деятельностного акта: определять цель, план, программу своего труда и т. д. Это требует огромной и про­фессиональной, и общечеловеческой культуры. Зачастую все про­явления деформации в деятельности сотрудника милиции напрямую связаны с ошибками в нормотворчестве. Именно собствен­ная низкая культура в управлении приводит к нарушению более абстрактных, более обобщенных норм деятельности. А всякое на­рушение этих норм может трактоваться как должностное преступ­ление, как халатность и т. п.

Каждый сотрудник милиции, органов внутренних дел обязан, таким образом, обладать хорошо развитым профессиональным уме­нием — быть управленцем своих действий, уметь предельно конк­ретизировать абстрактные нормы своего труда. Он должен обладать хорошо развитым и абстрактным, и конкретным мышлением, уметь работать в логике систематического уточнения абстрактных норм, в логике восхождения от абстрактного к конкретному. Этому необ­ходимо специально учить в учебных заведениях.

Дело в том, что особенность определения норм деятельности в профессиях типа «человек—человек» всегда связана с необходи­мостью доопределения норм каждым рядовым исполнителем по месту и по времени, по объекту и средствам труда.

Дело в том, что в тех профессиях, где объектом труда является человек, в отличие от неодушевленных предметов, всегда прихо­дится учитывать чрезвычайно широкую полиморфность человека как объекта деятельности. Если гайка и винт как объекты какой-либо деятельности могут быть стандартизированы достаточно строго, изготовлены почти абсолютно одинаковыми, чтобы испол­нитель манипулировал ими, не задумываясь об их особенностях, не меняя технологии труда каждый раз заново, то в человековедческих профессиях это практически невозможно именно из-за того, что каждый человек уникален. И современные этические нормы профессий типа «человек—человек» требуют от деятелей максимального учета индивидуальных особенностей людей как объектов труда.

Невозможно требовать от законодателей и управленцев высо­кого уровня предельно конкретного формулирования всех норм деятельности человековедческих профессий, к которым относят­ся многие милицейские специальности, так как во многом быва­ют отличны по своей природе объекты трудовых усилий. Нормо-определители не могут формулировать некоторые нормы предель­но конкретно из-за уникальности объекта деятельности. Поэтому они вынуждены лишь провозглашать принцип индивидуализации подхода как нормы деятельности и требовать от исполнителей мак­симально сохранять эту норму при самостоятельном усмотрении.

В этом специфика многих человековедческих профессий, ко­торая является причиной или фактором проявления негативных признаков профессиональной деформации. Как отмечает А. С. Лобзов применительно к деятельности сотрудников ОВД, «эту дея­тельность отличают следующие особенности:

n   объективная сложность оперативно-розыскных задач;

n   невозможность получить исчерпывающую информацию о проблем-ной ситуации;

n   необходимость принимать решения в условиях неопределен­ности;

n   функциональная обособленность взаимодействующих лиц;

n   односторонность профессиональной ориентации сотрудни­ков, различия в их профессиональных интересах;

n   недостаточная нормативная урегулированность совместной деятельности разных служб в различных ситуациях;

n   различия и разнобой в критериях оценки деятельности вза­имодействующих служб» [112, с. 42].

Все эти особенности заключаются в необходимости самостоя­тельного нормоопределения своей деятельности каждым испол­нителем на своем конкретном рабочем месте. Каждый субъект де­ятельности в профессиях, где объектом является человек, должен не только знать абстрактные нормы, но и владеть мыслительными операциями их конкретизации. Эта специфика деятельности, тре­бующая высокоразвитых умственных способностей от каждого исполнителя, может приводить к негативным и тяжелым прояв­лениям профессиональной деформации личности.

3.3. ПРИЗНАКИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ В НЕКОТОРЫХ МАССОВЫХ ОТРАСЛЯХ ТРУДА

Приступая к исследованию явлений профессиональной дефор­мации личности в рамках натуралистического, феноменологичес­кого подхода, необходимо прежде всего очертить, ограничить познавательными рамками тот круг явлений, который подлежит изу­чению. Прежде чем давать окончательное определение данного феномена, называть причины и факторы, вызывающие его, пы­таться их классифицировать, необходимо первоначально составить перечень признаков, в которых проявляется деформация.

Учитывая, что названный феномен связан с объективно суще­ствующим миром профессий и специальностей, для сбора и отбо­ра признаков профессиональной деформации мы воспользовались одной из известных классификаций профессий, которая разделя­ет их на пять видов: человек - человек, человек - природа, чело­век -техника, человек - знаковая система, человек - художествен­ный образ.

Следуя этой классификации и учитывая мнение многих иссле­дователей профессиональной деформации, считающих, что наи­более ярко и наиболее опасно профдеформация личности прояв­ляется в такой профессиональной среде, как «человек—человек», мы ограничились сбором поведенческих признаков деформации личности представителей преимущественно этих профессий. К ним, по общему мнению, относятся такие виды труда, как пре­подавательский (учительский, обучающий), медицинский, управ­ленческий, ратный (воинская деятельность), служба быта и т. д. Поэтому фокус нашего внимания был направлен преимуществен­но на эту сферу и в меньшей степени на другие профессии.

Преимущественно мы собирали и сопоставляли признаки профдеформации представителей двух профессий — медицинской и правоприменительной деятельности юристов, сотрудников МВД. В работе сотрудников милиции и медицинских работников есть нечто общее, что выделяет их из общего мира профессий и опре­деляет отношение людей, граждан, населения к этим профессиям.

Во-первых, только представители этих двух профессий обяза­ны незамедлительно приходить на помощь людям в любых экст­ремальных ситуациях даже в нерабочее время (в общественном транспорте, на улице, в быту).

В этих ситуациях только они обязаны демонстрировать свои профессиональные умения — оказывать квалифицированную пер­вую помощь пострадавшим, защищать права и интересы граждан, предотвращать преступления против них и т. п. Это входит в по­нятие их профессиональных обязанностей и норм профессиональ­ной этики. Подобное требование к их личностным особенностям отражено и в социальных экспектациях, ожиданиях граждан, и в текстах их присяги и клятвы Гиппократа. Трудно представить ти­пичные и массовые жизненные ситуации, в которых бы от пред­ставителей любых других профессий требовалось экстренно и ква­лифицированно проявлять свои профессиональные знания, уме­ния применительно к быту широких слоев населения. Именно поэтому в общественном сознании популярно такое требование к профессиональным качествам этих людей, как высочайшая готов­ность к незамедлительной и умелой безотказной помощи людям.

Во-вторых, каждый представитель этих двух профессий, вне за­висимости от своей узкой специализации, обязан обладать опре­деленным минимальным набором универсальных умений. Все медицинские работники обязаны уметь быстро и квалифициро­ванно оказывать первую медицинскую помощь пострадавшим из-за разных причин — удара электротока, утопления, пожара и т. д. Все милиционеры обязаны владеть «профессиональным миниму­мом», куда входят физическая и боевая подготовка, автодело, пат­рулирование, охрана, конвоирование, задержание, предотвраще­ние и пресечение преступления, медицинская помощь и т. д.

Так, например, исследуя возможные пределы и глубину специ­ализации работников органов внутренних дел, А. Н. Роша отме­чает в качестве фактора, «ограничивающего возможность для ра­ботника знать только свою узкую специальность и действовать лишь в пределах своих функциональных обязанностей, (...) его сво­еобразное положение (...) среди населения. Граждане высказыва­ют просьбы о помощи, предъявляют требования к милиционеру, не зная порой о его узкой специализации и занимаемой должно­сти, при этом работник милиции (в данном случае можно усмот­реть аналогию с таким же своеобразным положением медицин­ского работника) не вправе отказать им в удовлетворении закон­ных требований, касающихся зашиты их прав и интересов. (...) Следовательно, каждый работник милиции помимо отличного знания своей специальности должен быть и своеобразным "ми­лицейским универсалом"» [142, с. 65-66; 143].

В-третьих, в отличие от представителей многих других профес­сий, медицинские работники и практически все сотрудники ОВД, независимо от их должностного положения, ежедневно вынужде­ны встречаться с самыми различными категориями населения, а значит, должны обладать определенным минимумом профессио­нальной коммуникативной культуры и знанием основ человековедения — психологии и педагогики. Очень широкий контингент граждан включается в сферу обслуживания представителей этих двух профессий: все слои общества — от преступников до право-послушных граждан, все половозрастные группы разного имуще­ственного, социального, образовательного и национального ста­туса. Это обстоятельство требует прочных знаний из области пси­хологии общения, универсальных навыков общения.

В-четвертых, эти профессии объединяет их массовый характер. В-пятых, именно по отношению к этим двум профессиям в научной литературе имеется наибольшее число публикаций по пробле­мам профессиональной этики и деонтологии и вопросам профес­сиональной деформации. В-шестых, и те и другие вынуждены ра­ботать с «ненормальными» по определенным критериям людьми. Поэтому для более близкого сравнения мы выбрали эти две человековедческие профессии и ниже приводим перечень различных признаков деформации личности, касающихся в основном юридической деятельности и деятельности медицинских работников так, как они представлены в литературе.

В отношении юридической деятельности собраны признаки профессиональной деформации, в большей степени характерные для такой массовой категории работников, как сотрудники орга­нов внутренних дел и следователи, а также для адвокатуры, проку­ратуры, суда: Что касается медицинской деятельности, то здесь особое внимание уделено работе и личностям лечащих врачей, диагностов и сестер милосердия. В нижеследующем параграфе не предпринята попытка классификации признаков, так как авторы выделяют их исходя из сугубо субъективных оснований, и призна­ки описаны в тех терминах, которые используют авторы.

В перечне имеются и такие признаки, которые замечены са­мим автором в ходе его многолетней практики общения и взаимо­действия с офицерами всех служб МВД: милиции (уголовного ро­зыска, следствия, ГАИ, патрульно-постовой службы и т. п.), по­жарной охраны, исправительных учреждений, внутренних войск (конвойных и специальных подразделений). Многие из этих при­знаков перечислены и проанализированы в предыдущих публи­кациях автора.

К признакам профессиональной деформации некоторые авто­ры относят нарушения в деятельности, причем называют их по-разному: должностные проступки, ошибки, нарушения дисцип­лины, социальных, морально-этических, правовых норм, преступ­ления, злоупотребления и т. п.

К признакам профессиональной деформации многие авторы относят не только нарушения в деятельности, но и такие профес­сиональные изменения в личности, которые не соответствуют нор­мам профессиональной этики и деонтологии и не одобряются об­щественностью.

 

3.3.1. Медицинские работники

Авторы многих публикаций отмечают такие признаки профес­сиональной деформации врачей, которые особенно характерны для эпохи научно-технической революции. Это так называемая «поте­ря больного», когда лечащий врач не видит перед собой живого человека, не учитывает его личностных особенностей [17, 40, 46, 47, 55, 73, 83, 115, 120, 121, 125, 131, 158, 187]. Иногда этот признак на­зывают «ветеринаризацией» медицины. Например, Н. В. Эльштейн [180, с. 31] так определяет этот термин: «Речь идет о заслонении личности больного анализами и кривыми вследствие того, что былой принцип отношений "врач—больной" все более подменя­ется принципом "врач—аппарат—больной"».

В. Е. Рожнов, говоря о стандартизации общения врача с боль­ным, отмечает, что зачастую все сводится к языку голых цифр, ко­личественных показателей анализов, называются формулы, про­износятся специфические, непонятные больному выражения о динамике диаграмм и электро-, кардио-, энцефало-, гастро - и других графических исследований [141, с. 18].

О деградации личности врача писали многие авторы [49, 84, 98, 99, 106]. Некоторые особое внимание обращали на такой признак, как «приборный фетишизм», который характерен установкой на обезличивание пациента, недооценку анамнеза, клиники и осо­бенностей личности [18, 75, 130].

Затрагивая проблему узкой специализации при отсутствии достаточно широкой общекультурной подготовки, многие авторы указывают на ее негативные последствия:

односторонность восприятия и понимания;

узость мышления;

субъективизм и однобокость диагноза;

преувеличение значимости биологических и недооценка роли социальных и психологических факторов болезни;

концентрация внимания врача только на одном органе, а не на всем организме в целом;

такое медицинское мышление, когда врач сосредотачивается на частностях в ущерб общему;

превращение лечащих врачей или в диспетчеров (участко­вый терапевт), или в механических манипуляторов (хирург);

деформация этической и юридической ответственности (особенно при групповых формах курирования больного);

утрата индивидуального и целостного подхода к пациенту;

бесцеремонность врачей;

отсутствие в работе терапии словом;

забвение доброты к больному, лечения лаской и любовью;

рвачество медицинских работников (врачей, сестер, сани­тарок), т. е. отношение к пациенту как к источнику дохода;

нетерпимость и даже агрессия, а порой и хамство при обще­нии с больным;

хамство;

отсутствие такта, чувства меры в отношении как пациентов, так и коллег в присутствии больных и т. д., и т. п. [36, 137, 170, 175 и др.].

А. Н. Орлов в своей монографии, посвященной коммуникативной культуре медицинского работника, дает огромный перечень примеров и признаков «неврачебного», непрофессионального отношения медицинских работников к пациентам, которые приво­дят к печальным последствиям. Из-за ограниченности объема книги отметим здесь только множественность этих признаков [129].

Р. Конечный и М. Боухал, изучавшие профессиональную деформацию врачей и сестер милосердия, пишут: «Профессиональной деформацией являются и поведение, и выражения медицинских работников, при которых под влиянием привычки проявляет­ся черствость по отношению к больным в такой степени, что у немедиков создается впечатление бездушия и цинизма. Например, если врач или медсестра не считают нужным отделить хотя бы ширмой умирающего больного в 20-коечной палате. Или врачи, совершая обход, при больном дискутируют о неблагоприятном прогнозе его болезни. Или в анатомическом зале шутят над трупа­ми, рассказывают анекдоты и курят» [95, с. 255].

Они считают, что профессиональная деформация проявляется также в своеобразном профессиональном жаргоне, который ис­пользуется даже в присутствии больного. Например, они могут сказать, что у них в палате лежат четыре желудка, три желчных пузыря и одна почка [95, с. 256]. «Поведение и некоторые выраже­ния медиков находятся на грани профессиональной адаптации и деформации. Уже на грани с кощунством находятся сравнения, выражающие элементарные ассоциативные связи и используемые для описания секретов и экскретов, как, например, "тифозный стул в виде горохового супа", "гной в виде сметаны", "моча в виде пива"» [95, с. 254]. Р. Конечный и М. Боухал считают, что от того времени, когда на целителя смотрели как на чародея и мага, в пси­хологии врачей остались пережитки, иногда имеющие даже кас­товый характер. Явно демонстрируемое отсутствие интереса к боль­ному как к человеку может приводить к ятрогенным эффектам. В. В. Пилипенко также считает странным и неприятным, когда ме­дицинские работники называют своих больных «астматиками», «язвенниками», «ревматиками» и т. д. [133, с. 94].

А. Н. Орлов обнаружил важную закономерность связи между характером деятельности профессионала и степенью его квалифи­кации: «Чем ниже квалификация врача, тем меньше он беседует с больным, обследует его физикальными методами, чаще назначает анализы, рентгеновские и другие виды исследования» [129, с. 45]. Подобные явления обнаруживаются и в других видах профессио­нальной деятельности, относящейся к типу «человек - человек». Самое трудное и сложное — профессионально демонстрировать свои умения в субъект-субъектных взаимоотношениях. Это про­является, например, в юридической деятельности следователей, судей, сотрудников органов внутренних дел, в управленческой, педагогической и других профессиях.

Старший научный сотрудник Института психологии РАН Л. А. Китаев, проводя исследования медицинского персонала мос­ковской «скорой помощи», пришел к выводу, что «многие кадро­вые работники "скорой"» имеют психологические отклонения, несовместимые с их профессией.

Основные из них — это:

негативное отношение к пациентам;

психологическая неустойчивость» [174, с. 8].

Характерное отношение врачей к людям только как к своим потенциальным пациентам описывал в своих произведениях рос­сийский писатель и врач по образованию В. В. Вересаев (см. его «Записки врача» и цикл ранних рассказов). Некоторые авторы от­носят к признакам профессиональной деформации и следующие проявления:

потеря ощущения своей деятельности как благородной миссии;

склонность к технократическому мышлению, когда человек рассматривается как «биологическая машина», а заболева­ния — как поломки, аварии в этой машине, которые можно устранить лишь материальными способами (лекарствами, операциями);

установка на патоцентризм, т. е. такой способ мышления, когда в центре представлений лежит понятие болезни («патос»), а не здоровья («санус»);

неиндивидуальный подход к лечению, когда лечение боль­ного ставится на конвейер и пропадает индивидуальная от­ветственность врача за конкретного больного (например, групповой оперативный метод лечения глазных болезней на конвейере типа «Ромашка», как в центре «Микрохирургия глаза»);

отрицание и недооценка необходимости моральной поддер­жки пациента;

дегуманизация взаимоотношений «врач—пациент»;

грубость персонала;

безответственное отношение к своему долгу;

взяточничество;

бюрократизм;

дефицит милосердия [37, 48, 50, 80, 91, 117, 119, 127, 152, 162, 165, 169, 177, 183, 185, 192,195, 301, 322, 444, 474, 478, 507, 520, 547, 551, 560, 563].

О степени распространения этих признаков профессиональной деформации можно судить по результатам последней аттестации 350 тысяч медработников в 1998 г. в РСФСР. Тогда 10 % аттестовали условно, а тысячу медработников вообще отстранили от работы [101, с. 84].

В Уголовном кодексе РФ перечислены следующие виды нару­шений норм деятельности врачей, которые трактуются как пре­ступления строго медицинского характера: неоказание помощи больному; незаконный аборт; незаконное врачевание; противоза­конное составление и выдача подложных медицинских доку­ментов; нарушение санитарно-гигиенических и санитарно-противоэпидемических правил; нарушение правил производства, хранения, перевозки и пересылки наркотических и других сильнодействующих и ядовитых веществ; неосторожные действия ме­дицинских работников.

В. Д. Тополянский и М. В. Струковская пишут об особом при­знаке профдеформации врачей — органолокалистической установ­ке на больного: готовности жестко привязать каждую жалобу па­циента к определенному органу или физиологической системе, что начисто исключает допущение возможности чисто функциональ­ного расстройства. Корни таких установок они видят в популяр­ности выдвинутого свыше ста лет назад немецким ученым Р. Вирховым принципа анатомического мышления: врач обязан найти место в теле больного, где гнездится болезнь. В этом, на наш взгляд, очень ярко проявляется роль той теоретической концепции, кото­рую успели усвоить работники и которая делает их «рабами» этого мировоззрения. Вышеупомянутые авторы предлагают использо­вать и другие нормы лечебной деятельности: психосоматический подход к пациенту, максимальный учет эмоциональной сферы, личностного фактора в этиологии болезни [164, с. 108].

Л. А. Цветкова, изучавшая процессы коммуникации между пе­диатрами и пациентами, обнаружила, что для неуспешных врачей характерны следующие негативные признаки:

низкий уровень развития эмпатии;

слабо развитое отношение к другим людям как к ценности;

отрицательная направленность интеракций;

повышенный уровень игнорирования психологического состояния пациента;

отсутствие отношения к пациенту как к активному соучаст­нику;

возлагание большей ответственности за успехи лечения на таблетки, аппаратуру, нежели на самого себя;

отсутствие дружелюбия;

отсутствие готовности прийти на помощь [173, с. 3-10].

С. Криппер отмечает, что «современная медицина, уход за престарелыми, социальная помощь, консультирование и психотерапия ориентированы на решение только соматических, психических, эмоциональных, социальных проблем, но очень редко духовных. Большинство практикующих врачей весьма смутно представляют себе культурные и этнические различия в этой области. Многие профессионалы оказываются беспомощны, когда пациенты или клиенты задают им вопрос о смысле жизни. Чем больше человек, нуждающийся в помощи, озабочен такими проблемами, как страх смерти, чувство одиночества, бессмысленность существования, тем меньше шанс, что он сможет найти профессионала, способного ему такую помощь оказать» [102, с. 119]. И это, по нашему мнению, слу­жит еще одним доказательством в пользу тезиса о принципиальной ограниченности ресурсов каждого профессионала и соответствую­щей предметности их подходов к людям. Духовная поддержка боль­ных не входит в компетенцию специалистов по болезням тела. Это удел представителей других профессиональных цехов - священни­ков, психотерапевтов и т. п.

Разумеется, деятельность медицинских работников разнообраз­на, специализация медицинской профессии продолжает увеличи­ваться. Остаются специальности, традиционно воспринимаемые как гуманные, но есть и такие, которые вызывают публичные со­мнения в этом. Например, специалисты, допущенные делать абор­ты, в тех странах, где они официально разрешены, но где имеются активисты, проповедующие их запрет и считающие медицинских работников абортария «убийцами в белых халатах». Подобные кол­лизии могут вызывать очень сильные эмоциональные реакции у врачей, сестер милосердия, которые могут приводить к моральным деформациям личности.

Например, американская медсестра С. Тисдейл с беспощадной откровенностью пишет о своей работе и сопряженными с ней пси­хическими переживаниями: «Многие люди считают, что мы, дела­ющие аборт, — убийцы. (...) Меня одолевают усталость и мрачные настроения, мне кажется, что больше не выдержу. (...) Но я вынуж­дена сдерживаться. Мы здесь обречены на рациональную жесто­кость, бесстрастный гуманизм. Как мы можем заниматься такой работой, такое выносить? Здесь высокое и этическое всегда пре­ломляется в призме обыденного и повседневного. (...) Мы очень заняты, чтобы размышлять над этикой. (...) Я культивировала в себе некоторую черствость. Нет, не равнодушие, но я не хочу пережи­вать каждую операцию — иначе как бы я выдержала здесь: мы де­лаем более 100 абортов в неделю. Коллеги признают, что от этой работы можно свихнуться, и поэтому предпочитают смотреть на вещи шире, не хотят фокусировать внимание» [163, с. 20-21].

Л. А. Лещинский, долгое время изучавший деонтологические проблемы в медицинской работе, составил перечень негативных признаков, которые проявляются в деятельности некоторых про­фессионалов:

недооценка активной роли пациента в ходе излечивания;

ятрогении и сестрогении — негативные, психогенные воз­действия на больного;

недостаток чуткости, внимания к пациентам.

Например, по данным Л. А. Лещинского и А. С. Димова, в крупном про­мышленном областном центре не менее 90% всех жалоб и претензий больных (за шесть лет) были вызваны недостат­ком чуткости и такта лечащего врача [111, с. 139]; неоправданное преувеличение собственной профессио­нальной роли при одновременном преуменьшении значе­ния деятельности представителей других форм кооператив­ного труда. Великий поэт Гомер отметил: «Многих воителей славных стоит один врачеватель искусный», и это «позво­лило» некоторым современным медикам перефразировать данное изречение, чрезмерно обобщив его: «Многих работ­ников славных стоит один врачеватель искусный» [110, с. 14]. (Если работник «славный», то и он достоин уваже­ния врача! — ( С. Б.);

расхождение между уровнем профессиональных знаний, умений и деонтологических кондиций;

принципиальное недопонимание, принижение роли этичес­ких факторов и профессиональной подготовки;

выдача больничных листов о временной нетрудоспособно­сти заведомо здоровым пациентам;

правовые нарушения врача, врачебное преступление;

нарушение тех норм деятельности, которые зафиксирова­ны в праве, законе. Среди них халатность, преступное оставление больного без помощи, невежество и вследствие этого неправильное лечение, взятки и т. д.;

получение дополнительной платы, гонорара за выполнение уже оплаченных (государством) обязанностей врача;

выделение среди пациентов «любимчиков»;

нарушение норм коллективного лечения.

При современной постановке лечебного дела (полипатология, полиморбидность, полиятрия, полипрагнация), когда к одному больному имеют отношение в среднем 9,45 врача (!), существует необходимость регулярного проведения консилиумов. Однако подобные очные совещания у постели больного на практике край­не редки (0,5-1 % случаев); зато нередко встречаются:

неточное выполнение врачебных назначений по уходу за больным, небрежность, необязательность, неаккуратность;

отказ от информирования больного о его диагнозе, тактике лечения или же чрезмерная, неоправданно детальная инфор­мация;

казенно-бюрократический подход к лабораторно-инструментальным исследованиям, когда врач назначает много ненуж­ных обследований по принципу «как бы чего не вышло» (что­бы не было претензий у администрации и инспекции);

неуместная насмешка над страхами больного, звучащая ча­сто как издевка;

грубая душевная организация личности врача;

нарушения требований сохранения врачебной тайны и кон­фиденциальности сведений о больном;

нарушение норм вербальной врачебной деонтологии. Это одно из наиболее частых проявлений признаков професси­ональной деформации;

чрезмерный диктат над больным (патернализм) при полном отрицании его собственных желаний;

неоправданное использование профессионального жаргона;

неправильные, субъективные представления врача о некоторых заболеваниях; например, представление о неврозе как о «ложной, несуществующей» болезни, поскольку органического поражения мозга в данном случае нет;

врачебный техницизм, дегуманизация деятельности, переоценка, абсолютизация технических, аппаратурных средств диагностики и лечения в ущерб всем остальным средствам. Установлено, что техницизм провоцирует до 20% врачебных ошибок. Этому сопутствуют деперсонализация больного, девальвация представления о больном как личности [140, с. 129];

варварские, омерзительные преступления врачей — опыты над людьми. После обнародования фактов нарушения норм общественной морали и профессиональной этики мировая общественность сформулировала общие критерии в отно­шении допустимых экспериментов на людях, сведенные в кодексы, имеющие мировое значение, например «Деклара­ция, принятая в Хельсинки. Рекомендации врачей по клиническим испытаниям на человеке. Этический комп­лекс» [171].

 

3.3.2. Сотрудники правоприменительных органов

Специальный перечень проявлений спецдеформаций суще­ствует и по отно-шению к деятельности сотрудников милиции. Например, в дореволюционной России в распространенном «Бук­варе современного городового» содержалась специальная статья «40. Проступки служащего в полиции», куда входили:

«1) пьянство на службе, так и вне службы; 2) неповиновение старшим; 3) неисполнение обыденных правил и уставов; 4) непоч­тение к старшему; 5) ненужное вмешательство; 6) лишняя грубость к арестованному; 7) невежливость и бранные слова; 8) сообщение частному лицу о полученном приказании, происшествии и поло­жении дела; 9) дача сведений, могущих повлиять на дело во вред службе; 10) отлучка с поста или небрежное отношение к нему; 11) нерадение при необходимости немедленного арестования зло­умышленника; 12) болтовня и разговоры на службе; 13) прием воз­награждения без доклада о том; 14) самовольная отлучка из участ­ка; 15) ссоры с товарищами; 16) неправильное исполнение слу­жебных обязанностей; 17) забыть записать необходимые имена и адреса и подробности по уголовному делу или случаю; 18) непода­ча помощи заболевшему или при несчастном случае; 19) занимать деньги или давать взаймы старшим; 20) проступки, приносящие служебный вред».

Кроме того, и в других статьях и положениях различных уста­вов имелись отдельные указания на недопустимые, но встречаю­щиеся проступки или преступления. В частности, в «Уставе благо­чиния, или Полицейском» (1782 г.) предписывалось «воздержи­ваться от взяток, ибо они ослепляют глаза и развращают ум и сердце, устам же налагают узду». Нарушения, допускаемые сотруд­никами МВД, могут быть как общими для многих профессий (ска­жем, несвоевременный уход с рабочего места), так и специфичес­кими, свойственными только для этой профессии (неадекватное обращение с арестованным, в частности).

Вот что пишут В. И. Деев и А.Н.Смелов относительно проступ­ков или признаков профдеформации: «К ним относят все нару­шения закона, допущенные сотрудниками при выполнении ими обязанностей по охране общественного порядка и борьбе с пре­ступностью. По видам они подразделяются на учетные и неучетные. К учетным относятся такие квалификации: укрытие преступ­лений от регистрации и учета, вынесение необоснованных поста­новлений об отказе в возвращении уголовного дела, должностной подлог, фальсификация материалов предварительной проверки, дознания, следствия, необоснованное привлечение к уголовной ответственности, незаконный арест, взяточничество, рукоприклад­ство, неправомерное применение оружия, незаконное производ­ство обыска и другие — всего 16 наименований.

К неучетным нарушениям законности в органах внутренних дел принято относить такие нарушения, которые хотя и содержат фор­мальные признаки нарушения законности, но не нанесли серьез­ного ущерба государству, правам и интересам граждан и организа­ций. Несмотря на то что они не берутся на централизованный учет в МВД, информация о них должна сосредоточиваться и анализи­роваться в аппаратах следствия, уголовного розыска, ОБХСС.

Это могут быть нарушения сроков расследования уголовного дела, невыполнение отдельных норм уголовно-процессуального кодекса, административного права и т. п.» [66, с. 24 - 25]. Факти­чески в этом перечне приводятся только такие негативные прояв­ления в сфере деятельности, которые нарушают те или иные нор­мы права, причем они подразделяются на серьезные и не нанося­щие большого ущерба.

Авторы же других публикаций, которых особенно много было в эпоху перестройки и гласности, описывают признаки профес­сиональной деформации по отношению не только к праву, но и к морально-этическим нормам, межличностным взаимоотношени­ям и характеристикам личности. Например, в журнале МВД СССР «Партийно-политическая работа в ОВД» (1986. № 2, с. 18) назы­ваются такие признаки, как «пренебрежительное и грубое отно­шение к гражданам, нравственное перерождение отдельных со­трудников».

А. Н. Шатохин к профессиональной деформации сотрудников милиции относит следующие признаки: «обезличивание» сотруд­ников ОВД, социальное иждивенчество и пассивность, острое ощу­щение вражды к себе со стороны населения, оценка собственной профессии как малопрестижной, отношения конкуренции, анти­патия к представителям других служб милиции [176, с. 16—17].

Журнал МВД «Политико-воспитательная работа» отмечает, что «работники милиции постоянно подвергаются воздействию отрицательных информации и эмоций, испытывают большие психологические перегрузки. Жизнь сталкивает их с множеством явлений антиобщественного порядка, восприятие которых при определенных условиях может притупляться. Кое-кто как бы при­выкает к ним и довольно равнодушно воспринимает падение, сло­манную судьбу, ошибку человека. Вот это и есть профессиональ­ная деформация, ведущая к черствости, бездушию, эгоизму» [135, с. 6-7].

А. И. Шестак, научный сотрудник Академии МВД РФ, анали­зируя механизм злоупотреблений и противоправного поведения лиц, призванных охранять закон, отмечает следующие признаки деформации: приписки в отчетности о результатах деятельности, желание побыстрее оформить отказ в возбуждении уголовного дела, поиск компрометирующих материалов в отношении не ви­новатого, а потерпевшего, оказание давления на него (специаль­но организованная волокита), «уговоры» обвиняемых «взять на себя» и другие зарегистрированные преступления, установка на допустимость использования незаконных или аморальных дей­ствий по отношению к гражданам в оперативных целях («Около 80% опрошенных сотрудников следствия и уголовного розыска уверены, что методы "введения в заблуждение", "выдерживания потерпевших при вызове" (...) необходимы и даже могут дать боль­шой эффект»); применение физического насилия по отношению к арестованным, находящимся под стражей, погоня за формальными показателями деятельности [178, с. 1].

Серьезная опасность нравственно «дефектного» поведения со­трудников ОВД кроется в том, что пренебрежение нормами пра­ва, не приведшее на определенном этапе к вредным последстви­ям, напротив, давшее субъекту какой-то выигрыш (во времени, в эффективности действий, комфортности и т. п.), «способно со вре­менем становиться "шаблоном поведения" и восприниматься в дальнейшем автоматически, даже в ситуации, грозящей ущербом самому субъекту», — пишет С. Е. Раинкин [138, с. 239].

В. Ф. Робозеров в качестве одного из признаков профессио­нальной деформации сотрудников ОВД приводит феномен соци­ально-психологической субъективной переоценки сотрудниками своей социальной роли. Он пишет: «Это приводит к тому, что ра­ботник милиции считает свою службу "самой важной", свои слу­жебные функции "самыми важными", деятельность других служб обычно недооценивается» [140, с. 99]. Это может также служить причиной деформации личности, ее направленности и т. п.

А. Н. Роша называет это явление, свойственное многим специ­алистам, «профессиональным эгоизмом»: «многие люди имеют лучшее мнение о собственной работе, чем о профессиях других» [142, с. 27). Он специально изучал престижность отдельных мили­цейских специальностей среди сотрудников ОВД и пришел к вы­воду, что «большая часть опрошенных работников считает наибо­лее интересной и привлекательной именно свою службу, свою спе­циальность. Иногда это происходит и потому, что сам работник не хочет признаться, что его работа ему лично неинтересна, неприв­лекательна, неперспективна» [142, с. 27]. Следует заметить, что подобное личное отношение к собственной, уже освоенной чело­веком профессии свойственно и для представителей многих дру­гих специализаций. Это, по нашему мнению, тоже является неко­торым общим признаком профессиональной деформации.

В главе IX «Профессиональная деформация. Выработка имму­нитета» авторы книги «Политико-воспитательная работа в ОВД» пишут: «Под воздействием специфических задач службы в ОВД у сотрудников формируется определенный "стереотип" поведения.

Будучи молодым, сотрудник живет радостной надеждой, что злу вот-вот наступит конец и район избавится от преступлений, правонарушений. Однако проходит время, а мечта не сбывается. Тут-то и проявляется опасность возникновения того внутреннего пси­хологического состояния, психологической «переадаптации», создающей несколько иную личность. Настрой, настроение меня­ется. Уменьшается оптимизм. Так могут развиться пессимизм, по­дозрительность, недоверие, в свою очередь усугубляющие отрица­тельный фон настроения» [134, с. 37-38].

«У некоторых сотрудников (без систематического воспитания) все явственней сказываются негативные черты. Появляющиеся иногда чванство, бездушие, грубость, упоение властью ведут к не­поправимым бедам, к необоснованным задержаниям, злоупотреб­лению административными правами, неправомерному применению силы, нарушению сроков и формализму при рассмотрении заявле­ний и жалоб населения и т. п. Растет количество аварий и происше­ствий, виновниками которых являются водители оперативно-ро­зыскного транспорта, пренебрегающие правилами безопасности. Руководствуясь ложной посылкой «милиции все дозволено», они сознательно создают угрозу другим участникам движения» [363, с. 7].

В. С. Олейников, отмечая специфические особенности мили­цейского труда, называет следующий признак: «Сотруднику милиции приходится иметь дело чаще всего с особым контингентом людей, преступающих закон». И здесь недопустима одна крайность в отношении к ним: «это излишняя подозрительность, придирчи­вость, недоверие к любому провинившемуся или оступившемуся человеку. При таком подходе к делу легко вообразить, что подав­ляющее большинство населения - это потенциальные правона­рушители. Наблюдается перенос негативного отношения к пре­ступникам на отношение ко многим другим правопослушным гражданам. Чувство неприязни, вражды, подозрительность может перерасти в агрессивность, жестокость или жесткость как свой­ство личности» [128, с. 4].

Как отмечено в редакционной статье периодического журнала МВД «Политико-воспитательная работа», «иногда работникам присущ, образно говоря, взгляд на нашу действительность через окошко изолятора временного содержания (ИВС), когда все на­чинает казаться мрачным скоплением безобразий, бескультурья, воровства и пьянства». Некоторые авторы подобный стиль воспри­ятия, социальной перцепции еще называют «взгляд из окошка вытрезвителя».

Анализируя особенности наблюдательности сотрудников ОВД, сравнивая их с манерой наблюдения гражданских лиц, А. К. Ки­тов отмечает, что опытный сотрудник-юрист, наблюдая за действи­ями людей, их поведением, сначала определяет соответствие их действий нормам права и только затем устанавливает личности, особенности характера действующих лиц. Он считает, что такой способ восприятия должен быть характерен для всякого юриди­ческого подхода, что нарушение этой последовательности может приводить к профессиональной деформации, которая заключается в смешении установки с правонарушений на отношения сим­патий и антипатий [87, с. 248].

Наличие подобного познавательно-психологического фильтра, барьера очень точно выразил один из моих учеников, капитан ми­лиции С-ко: «Я иду по улице и смотрю на действия и поведение граждан только с точки зрения закона. В уме я всегда оцениваю, под какую статью их поступки можно подогнать: это подходит под статью о мелком хулиганстве, а эти действия уже перевалили на статью 206, часть II УК РСФСР».

Естественно, что подобная манера восприятия (взгляд через при­зму правовой нормы) не характерна для неюристов. Обычные граж­дане не улавливают разницу между разбоем, грабежом, бандитизмом как видами противоправных действий людей. Более того, для некоторых профессий свойственна иная, противоположная после­довательность наблюдений: сначала оцениваются человеческие па­раметры действующих лиц - внешность, характер, темперамент, — а затем уже — их действия по отношению к нормам морали и права, Например, это свойственно психологам-диагностам, педагогам-воспитателям, работникам службы быта, продавцам и т. п.

Вообще профессионализация взгляда, наблюдения, восприя­тия и оценки людей — это один из наиболее ярких и первоначаль­ных признаков профессиональной деформации во многих сферах разделенного социального труда. Так, например, многие опытные терапевты имеют клинический «взгляд» и даже клинический «нюх», клиническое мышление по отношению к людям. По внеш­ним признакам окружающих они автоматически диагностируют наличие заболеваний даже во внеслужебной ситуации.

Известный специалист по борьбе с организованной преступ­ностью А. И. Гуров отмечает следующую стереотипную привычку восприятия, характерную для сотрудников правоохранительных органов: «К сожалению, опасность организованной преступности порой не всегда реально оценивается даже нами, кто призван с ней бороться. Ведь мы привыкли любой вид преступности соотносить только с конкретными и видимыми последствиями — кражами, разбоями или грабежами» [64, с. 195]. Таким образом, эта полезная установка на оценку и соотнесение преступных деяний только с кодифицированными нормами, закрепленными в законе, Уго­ловном кодексе, в определенных аспектах становится мыслитель­но-познавательным барьером.

В этом примере наглядно показаны роль и функции стереоти­пов и других познавательных барьеров, которые вырабатываются под влиянием профессиональной роли. Любой стереотип, позна­вательно-мыслительный барьер полезен в том смысле, что он по­зволяет субъекту фокусировать внимание только на профессио­нально важных моментах.

Негативное влияние этих психологических механизмов явля­ется продолжением их достоинств. При концентрации внимания субъекта на одном моменте этот шаблон затушевывает, затеняет другие характеристики объекта, не пуская их в зону ясного вос­приятия и внимания.

По отношению к правоприменительной деятельности это про­является в том, что сотрудник, воспринимая и оценивая человека, концентрирует свое внимание только на правовых аспектах пове­дения, низводя живого, целостного человека до роли фигуранта правоотношений. При этом вольно или невольно остаются в сто­роне все другие характеристики личности: морально-этические, эстетические, психологические и т. п. Вся полнота конкретики человека сводится в абстракции только к субъект-предметным вза­имодействиям. Подобный стиль «усмотрения» жизненных ситуа­ций специально прививается в профессиональных учебных заве­дениях, становится привычным для специалиста и одобряется ру­ководством и коллегами.

О. Г. Кукосян, исследуя особенности социальной перцепции опытных юристов, обнаружил, что их описание, например, внешно­сти человека, его походки, одежды менее образно и ярко, чем у ху­дожников, менее точно, чем у биологов, но значительно более при­годно для решения поисковых и следственных задач [10, с. 41-51].

Многие авторы отмечают, что сам фактор вынужденного, по­стоянного, многочисленного наблюдения отклоняющегося по­ведения людей может (при отсутствии иммунитета) склонять сотрудников милиции к установке воспринимать это как норму, как типичную характеристику, свойственную всем гражданам. А. К. Китов связывает этот феномен с понятием «пороги воспри­ятия». Повышение их — это своеобразная эмоциональная защита от негативных воздействий ситуации [87, с. 140].

Как заметил один из моих учеников, старший лейтенант милиции М-ий, «многие сотрудники милиции привычно не доверяют словам, показаниям потерпевших и свидетелей. Мы зачастую везде ищем попытки других людей обмануть, ввести нас в заблужде­ние». А его коллега по учебе резко отделил сотрудников («мы») от всех остальных граждан («они») по характеру восприятия и оцен­ки: «Мы чувствуем барьер между собой и остальными граждана­ми. Они нас не любят, не помогают нам. Мы и они по-разному оцениваем один и тот же факт, происшествие. Например, если мы изымаем пьяного из автобуса, то никто не поможет нам, а потом обвиняют милиционера, что он грубо обращается с гражданином».

В специальном экспериментальном исследовании, проведен­ном нами [27, с. 73-74], выяснялись особенности социальной пер­цепции, наблюдатель-ности различных категорий сотрудников МВД. В исследовании принимали участие две группы офицеров МВД, имеющих звания от лейтенанта до капитана, в возрасте от 25 до 33 лет. Одна группа, численностью 89 человек, состояла из сотрудников милиции, внутренних войск и пожарной охраны, другая — из офицеров ИТУ, численностью 58 человек.

Обеим группам предлагался для восприятия и оценки один и тот же кинофрагмент из учебно-документального фильма «Лабо­ратория». Зрители наблюдали в течение шести минут диалог двух мужчин в белых халатах. Демонстрация велась без звукового со­провождения («немой вариант»). Перед исследуемыми ставилась задача восстановить текст диалога, опираясь на осмысление толь­ко невербальных актов общения. Предполагалось, что особеннос­ти профессиональной деятельности людей проявятся в их сужде­ниях и наблюдениях за героями ситуации.

В результате оказалось, что действительно некоторые сотруд­ники ОВД (10Ж), интерпретируя жесты и мимику собеседников, оценивали их как преступников. Им казалось, что разговор идет между двумя правонарушителями, которые совершили какое-то преступление: «Ссорятся между собой, потому что не могут поде­лить награбленное», «Идет борьба за лидерство в преступной группировке» и т. п. Хотя на самом деле между двумя научными работ­никами шел разговор о проблемах деловых взаимоотношений, о предстоящем сокращении штатов лаборатории и, разумеется, ни­чего криминального в беседе не было.

Причем такое искаженное, деформированное восприятие лю­дей и их поступков было характерно только для сотрудников милиции. Офицеры же пожарной охраны, внутренних войск и исправительно-трудовых учреждений ничего криминального в этом сюжете не видели.

Вели сотрудникам милиции по роду работы приходится часто сталкиваться с фактами правонарушений граждан, то офицеры пенитенциарных учреждений привыкли иметь дело только с ли­цами, осужденными к лишению свободы. Эти офицеры поясня­ли, что им непривычно «усматривать» в гражданах преступников, если они не одеты в соответствующую, тюремную форму одежды.

А. Н. Роша выделяет следующие признаки профессиональной деформации сотрудников милиции: своеобразная фрустрация — неудовлетворенность содержанием своего труда (необходимость то и дело переносить пьяных, например); консерватизм, неприятие новых форм и методов труда; равнодушие и черствость по отно­шению к потерпевшим; снижение внимания к преступлениям, в ходе которых потерпевшими являются лица, находившиеся в состоянии опьянения или сами явившиеся инициаторами эксцессов; стремление внушить потерпевшим сомнение в целесообраз­ности обращения за помощью в милицию; установка на равнодуш­ное восприятие преступления; укрытие преступления от учета и другие нарушения законности; приостановка в развитии личнос­ти, эмоциональное притупление, сужение круга интересов, одно­образие досуга; снижение продуктивности деятельности; воспри­ятие жизни только с точки зрения своей профессии; отсутствие естественных эмоций по отношению к преступникам (негодова­ние, презрение); использование в речи «блатного» жаргона, языка преступников; безразличие к «рядовым», типичным преступлени­ям; возникновение круговой поруки в коллективах ОВД по отно­шению к нарушениям закона; излишне прагматичная установка на решение узкоспециальных задач; снижение самооценки возможностей продвижения по службе у узких специалистов; конфликты с населением; повышение конфликтности внутри коллек­тива; отрицательное поведение; пьянство; разлад в семье; стрес­сы, болезни; унижение человеческого достоинства лиц, обратив­шихся в милицию; гипертрофированное чувство корпоративности; противопоставление, оппозиция к гражданам — «мы» и «они»; бю­рократические извращения; беспринципная защита «чести мун­дира», когда откровенно отрицательные поступки одобряются, если они совершены своими работниками [142, с. 8-74].

Л. М. Колодкин добавляет следующие признаки профессио­нальной деформации сотрудников милиции: «бравада» служебным положением, властью; ложное сознание, что блюстителям поряд­ка разрешено и простительно то, что запрещается другим; уверен­ность в возможности остаться не разоблаченным; неуважительное отношение к требованиям служебной дисциплины [93, с. 341].

М. Г. Дебольский и Л. И. Мартынцева, изучавшие инноваци­онные процессы в ОВД, пишут: «Как показали исследования, для сотрудников ОВД, имеющих стаж службы более десяти лет, доволь­но сложным является этот шаг (перестройка сознания в соответ­ствии с инновацией. — С. Б.), поскольку стереотипы мышления получили свое закрепления уже в структуре характера в виде его консервации, уровень которой является довольно высоким» [65, с. 14]. Здесь существенным является признание факта даже харак­терологических изменений личности под влиянием длительного выполнения профессиональной роли.

В своей дипломной работе, проведенной под моим руковод­ством («Профессиональная деформация сотрудников милиции» Санкт-Петербургский университет, кафедра социальной психоло­гии, 1995), А. А. Мартынов провел сравнительный анализ двух групп сотрудников ОВД: сотрудников ОМОНа со стажем службы не менее 10 лет и начинающих работников со стажем менее одно­го года. Используя две частные психологические методики, «Тест руки» Э. Вагнера и личностный тест Р. Кеттелла (вариант С), он обнаружил существенные статистически достоверные различия между этими группами. Длительно работающие омоновцы харак­теризуются повышенной личностной тревожностью, испытывают неуверенность, страх. Под влиянием уставных требований, служеб­ной дисциплины и профессиональной этики, норм права и мора­ли они привыкают скрывать эти свои приобретенные качества личности, которые все равно проявляются в специальных тестах в форме повышенной подозрительности, директивности, доминантности и агрессивности.

Вышеперечисленные признаки профессиональной деформации, видимо, характерны для сотрудников не только отечественной милиции. Так, Д. Джонсон и Р. Грегори, исследуя личностные качества американских полицейских, установили, что большинство из них очень низко оценивают свой социальный статус, пре­стижность собственной профессии, а это порождает у них чувство настороженности, подозрительности и мешает установлению отношений взаимного доверия с обслуживаемым населением [186, с. 94-103].

Многочисленные исследования особенностей полицейской службы позволили американским психологам сделать следующие выводы: рядовые полицейские испытывают меньшее удовлетво­рение от своей работы, по сравнению, например, с промышлен­ными рабочими; у них слабо удовлетворяется потребность в самоактуализации, «автономии» и уважении; для многих из них ха­рактерны авторитарность и закрытость во взаимоотношениях с населением; разрыв между идеальным образом полицейского и ре­альным часто порождает аномию и циничное отношение к профессиональным обязанностям и социальным ценностям, отсут­ствие социальной заинтересованности в своей деятельности, эгоизм, недостаток инициативности на службе; по сравнению с представителями других профессий, американские полицейские больше ценят личные ценности, нежели социальные; стремление к механическому выполнению приказов начальства; широко рас­пространенное убеждение, что рост по службе не зависит от личных качеств, а определяется фаворитизмом и личными связями; приобретение полицейскими таких личностных черт, как повы­шенная агрессивность, стремление быть в центре внимания, ав­торитарность и, наоборот, снижение самокритичности, склонно­сти к образовыванию дружеских связей и к заботе о семье [184, 189, 190, 191, 193, 194].

Как пишет С. К. Рощин на основе анализа американской пси­хологической литературы, «преступная деятельность американс­ких полицейских имеет очень широкий диапазон: от взяточничества и укрывательства до торговли наркотиками и краж со взломом. Положение стало настолько угрожающим, что власти создали внутри самой системы полицейских органов сеть агентов и осве­домителей, систему подслушивания, а также организуют специальные мероприятия по выявлению преступников среди полицейских» [144, с. 248].

В. М. Богданов, изучая психологические особенности профес­сионального мышления работников уголовного розыска в зави­симости от стажа службы, обнаружил, что опытные сыщики тра­тят больше времени на решение тестовых задач, чем их молодые коллеги, но зато дают более полные и многовариантные решения, поскольку осознают перспективность собственных версий [39, с. 23-30].

В ходе нашего собственного эмпирического исследования, по­священного определению «скорости» проявления тех или иных признаков профессиональной деформации сотрудников уголов­ного розыска в зависимости от стажа службы и наличия опыта ра­боты в других, немилицейских профессиях, мы опрашивали на­чинающих сотрудников розыска, прослуживших в должности ста­жеров не более шести месяцев. Это были зрелые люди с высшим или средним образованием, успевшие поработать в других профес­сиях до наступления безработицы и конверсии оборонных пред­приятий.

Выяснилось, что среди трех наиболее трудных для них рабочих ситуаций (опросы соседей, могущих быть свидетелями преступления; поиск и привлечение граждан, согласных выступить в роли понятых при обыске и др.) самой типичной и сложной они посчи­тали «прием граждан с заявлениями, обращениями, просьбами». Во время моделирования этих ситуаций с помощью имитационного проигрывания оказалось, что начинающие сыщики очень быстро приобретали некоторые негативные профессиональные привычки, в которых явно прослеживаются следующие признаки профессиональной деформации:

n   неоправданное использование профессионального жаргона с элементами уголовной «фени»;

n   негативное отношение к гражданам, обратившимся за по­мощью в милицию.

Это проявилось, в частности, в особом служебном ярлыке, который приклеивается к человеку, искавшему сочувствия и содействия. Оперуполномоченные называют его не иначе как «заявитель», а не потерпевший, не человек, не гражданин. И это очень характерное явление, свойственное для всех специалистов во мно­гих профессиональных областях, — сугубо предметное отношение к людям, восприятие их только в одном каком-то специфическом ракурсе, «упрощение», схематизация, типизация людей.

У более чем 73 % начинающих сотрудников проявились явные бюрократические установки по отношению к потерпевшим. Они не стеснялись откровенно демонстрировать желание и уже осво­енное ими умение «квалифицированно отфутболить» граждани­на, отказать ему в законной помощи, обвинив его самого в халат­ности, неосторожности и т. п. («Сам виноват, что твою машину угнали — сам ее и ищи!») Даже возникали соревновательные мо­менты между сотрудниками розыска: кто быстрее и эффективнее отделается от потерпевшего.

Можно утверждать, что уже через несколько месяцев работы в новой профессии у некоторых субъектов наблюдаются элементы профдеформации: бюрократизм, рестрикционизм, жаргонизм, предметность подхода.

Подобные признаки профессиональной деформации личнос­ти сотрудников органов внутренних дел зачастую являются той внутренней, субъективной доминантой, которая может приводить к преступлениям. Сам факт преступления, совершенного сотруд­ником правоохранительных органов, казалось бы, должен быть чрезвычайно редким явлением хотя бы в силу того, что сотрудни­ки должны знать и уважать все нормы права и морали. Но это, к сожалению, не так.

Как отмечает А. Н. Роша на основании анализа статистических данных за многие годы, «...число нарушений законности, преступ­лений, совершенных работниками органов внутренних дел, не снижается. А в подразделениях уголовного розыска ежегодно наказывается от 20 до 35%» [143, с. 2-29]. Как известно, именно со­трудники этой службы наиболее тесно контактируют с преступ­ным миром, а следовательно, испытывают негативное влияние «ненормальных», по нашей терминологии, предметов своего труда.

Аналогично и Ф. А. Ахметов отмечает, что «немалую лепту в копилку преступлений вносят сами сотрудники органов внутрен­них дел. Статистика утверждает: за последнее время умышленные убийства (...) совершаются сотрудниками милиции гораздо чаще, чем, скажем, врачами или водителями трамваев. (...) Вдвойне опас­но, когда на путь преступления становятся бывшие оперативные работники» [40, с. 12]. Он считает, что основные причины плохой работы милиции заключены в «непрофессионализме, некомпетен­тности, мздоимстве в рядах стражей порядка».

Б. Д. Новиков в своей диссертации приводит следующие при­знаки профессиональной деформации сотрудников исправительных учреждений и учреждений исполнения наказаний: приобре­тение искаженного взгляда на осужденного к лишению свободы как на неисправимого индивида («Горбатого только могила исправит!» — довольно распространенное мнение в ИТУ об осужденных рецидивистах); вступление в запрещенный контакт со спецконтингентом, установление внеслужебных связей, что запрещается инструкцией; аморальное бытовое поведение; делинквентное поведение; искаженное понимание целей и задач деятельности; неадекватный выбор средств и способов решения задач; отноше­ние к профессиональной деформации как к неизбежному злу, с ко­торым приходится мириться; снисходительно благодушное отно­шение в оценке ее проявлений и последствий; потеря иммунитета и противодействия негативным воздействиям осужденных, при­выкание и развитие восприимчивости к ним; потеря профес­сионализма, самоуспокоенность, отсутствие самоконтроля, распущенность; стереотипизация восприятия социального окружения; ухудшение морально-психологического климата в коллективе сотрудников; снижение потребностей в интеллектуальном, духов­ном, образовательном и культурном росте; совершение правона­рушений, дискредитация звания сотрудника, нарушение служеб­ной дисциплины и законности; ухудшение стиля служебных взаимоотношений, изменение их форм; деформация идеалов лич­ности, тенденция к дегуманизации, потребительство, вещизм, ал­коголизация, наркомания, снижение требовательности к себе, к своим поступкам и действиям; ухудшение результатов деятельности; перенос служебной роли на внеслужебные взаимоотношения; рост социально-негативных признаков физической и вербальной агрессии — раздражительность, обида, рост напряженности с увеличением стажа деятельности при одновременной неудовлетворен­ности социальным статусом; отсутствие стремления к деятельно­сти вообще и к творческой в частности; нежелание сопротивлять­ся трудностям; подозрительность, скрытность; снижение уровня интеллекта; повышенная директивность, игнорирование потребностей, желаний, чувств и намерений окружающих лиц, утрата доб­рожелательности по отношению к ним; адаптация и привыкание к преступным проявлениям спецконтингента; жестокость, нетер­пимость при общении с подчиненными; сужение социальных свя­зей, дефицит внеслужебного общения, утрата внеслужебных ин­тересов; рассогласование системы регуляторов поведения, фата­листичность в восприятии жизни; отрицательная самооценка собственной личности; стремление к беззаботности существова­ния; снижение потребности в самоконтроле и саморегуляции; фиксация повышенной тревожности; склонность поступать по первому побуждению, под влиянием эмоций; злопамятность, уход в себя, аутентичность; увеличение психологической дистанции между собой и окружающим миром; замкнутость, импульсивность, гиперчувствительность к межличностным взаимоотношениям, отчужденность, плохая социальная приспособляемость; легкомыс­ленное отношение к нормам и последствиям их нарушений; сни­жение чувства уверенности в себе; деформация целей деятельно­сти, дефицит духовности личности, изменение образа жизни [126, с. 1-22].

В целом, Б. Д. Новиков в результате изучения сотрудников си­стемы ИТУ МВД с помощью проективных личностных методик (тест «руки», «Басса-Дарки», «Незаконченные предложения» и др.) пришел к выводу, что «лица, проработавшие определенное время в условиях ИТУ, имеют деформированную структуру лич­ности. По большинству показателей (по сравнению с контрольной группой) наблюдается рост негативных проявлений» [126, с. 15].

Г. И. Мазуров, исследуя особенности взаимоотношений началь­ников с подчиненными в пенитенциарных учреждениях, обнару­жил, что «нередко начальники ИТУ (16% из опрошенных) отдают предпочтение авторитарному стилю требовательности, принижа­ют человеческий фактор, ослабляют внимание к правильной реа­лизации требовательности, приданию ей психологической эффективности, что приводит к неоправданной "жесткости" в отноше­ниях и вызывает психологические причины нарушения взаимоот­ношений начальников с подчиненными» (Автореф. дис... канд. психол. наук. 1991, с. 11). Он также обнаружил, что многие сотруд­ники ИТУ плохо знают содержание нормативных документов, рег­ламентирующих их деятельность, и не стремятся к изучению этих правовых актов.

А. Т. Иваницкий считает, что основные признаки профдеформации во внутренних войсках МВД РФ проявляются в следующем (от­носительно только офицеров): «гипертрофия авторитарности, оже­сточение и дегуманизация отношений с подчиненными, а также обратный тип, связанный с потерей убеждения в важности и нуж­ности своей деятельности, служебная пассивность, чувство неуве­ренности в себе, переживание разочарования и т. п.» [79, с. 157].

В. Л. Васильев определяет профессиональную деформацию сле­дователя как «приобретение личностью таких качеств, навыков и склонностей, которые препятствуют успешному осуществлению профессиональных задач» [44, с. 56], и перечисляет следующие признаки: потеря интереса к следственной работе; неверие в тор­жество справедливости; нечуткое отношение к людям; стереотип­ность в подходе к решению различных следственных задач; раз­дражительность, несдержанность; схематизм мышления в профес­сиональных ситуациях, доходящий до стереотипа, и т. п.

В другой своей работе В. Л. Васильев среди признаков профес­сиональной деформации юристов отмечает подозрительность, са­моуверенность, обвинительный уклон и т. п.

Д. П. Котов и А. И. Шиханцев считают, что «личность следо­вателя может приобрести следующие деформационные черты: аг­рессивность, зависимость, озлобленность, утрату делового опти­мизма, нерешительность, безразличие, безынициативность. (...) К сожалению, в следственной практике еще бывают случаи, когда некоторые следователи "срывают зло" на обвиняемых, свидете­лях, других лицах, что, безусловно, противоречит культуре пред­варительного расследования и является нарушением норм профес­сиональной морали» [100, с. 46—47].

Они отмечают также такие признаки профессиональной дефор­мации, как «злоупотребление властью, равнодушие к людям, их судьбам, привычка действовать по шаблону, прикрываясь какой-либо статьей УПК, формализм оценки явлений, косность, рути­на, беспринципность, скептицизм, предвзятость, тенденциозность, обвинительный уклон, правовой нигилизм, когда следова­тель считает некоторые уголовно-процессуальные нормы обреме­нительной формальностью и не исполняет их, ложная корпора­тивность, бюрократизм, волокита, небрежность в работе следствен­ного аппарата» (100, с. 104 - 109].

В. В. Волков, анализируя признаки профессиональной дефор­мации следователей, обнаружил стремление большинства следо­вателей к пассивному отдыху, что соответствует их кабинетному образу работы, сокращение круга общения («систем коммуника­ции»), уменьшение самокритичности, недостаточная коррекция личного поведения в соответствии с оценками, мнениями других лиц [46, с. 11-12].

А. В. Дулов выделяет следующие признаки профдеформации следователей: постоянно усиливающуюся самоуверенность, обусловленную переоценкой собственного профессионального опыта; использование в своей деятельности только некоторых (а не всех возможных) приемов, методов, средств, что является внешним проявлением одного из следствий профессиональной деформации; психологическую инерцию; усиливающиеся дефекты мышления; снижение профессиональной активности и интереса, отставание от всего нового в работе; пассивное, формальное отношение к деятельности, общению, принятию решений; неаккуратность, необязательность, несобранность; эмоциональные срывы, раздражительность, грубость, неуважение к другим людям; воспроизведе­ние в себе отрицательных моральных качеств партнеров по обще­нию [69, с. 131-132].

Известно, что многие люди, вовлеченные в судебный процесс (потерпевшие, подсудимые, свидетели), относятся к следствию и суду как к чему-то чуждому и враждебному им, как к некой без­душной машине. Эта узкая предметность их восприятия вызывает характерное следствие. Даже при вполне четком и ясном понима­нии того, какой конкретно закон ими нарушен, в чем именно они виновны, виновными они себя не признают.

Подобное отношение к суду и следствию является ответной реакцией граждан на деперсонализированное, безличное отноше­ние к ним самих работников прокуратуры, адвокатуры, суда, след­ствия, которые видят в обвиняемых, подозреваемых, подсудимых не личностей, а лишь юридических фигурантов. А граждане в от­вет воспринимают их как персонификацию должности, исполни­телей определенных государственных ролей.

На это справедливо указывают Ю. М. Антонин и В. В. Гульдан [12, с. 210]. Об этом ярко пишет Г. К. Курашвили: «Следователь обычно уделяет основное внимание установлению обстоятельств преступного деяния, а данные, характеризующие личность обви­няемого, зачастую представляются практическими работниками как обстоятельства в значительной мере второстепенной важнос­ти» [105, с. 40]. Это опять же проявление все той же узкой пред­метности подхода к людям как к строго процессуально ограничен­ным «фигурантам» уголовного процесса.

Р. М. Грановская отмечает, что профдеформация юриста про­является через стереотипные действия. Вначале развитие стерео­типов полезно, так как ускоряет ведение следствия. Однако когда они начинают доминировать, восприятие ситуации становится упрощенным, возникает сверхуверенность в непогрешимости сво­их методов, в своих возможностях, что понижает аналитические способности, гибкость мышления и мешает взглянуть на вещи с другой позиции. Кроме того, автор отмечает у юристов методич­ность в анализе, подробность и иногда мелочность в наблюдени­ях, педантичность, привычку подавлять эмоции, сухость, эмоци­ональную холодность в обыденной жизни.

М. Л. Гомелаури, сравнивая типичные взгляды на одно и то же происшествие, преступление адвокатов и обвинителей — процес­суальных противников, — обнаружила следующий признак про­фессиональной деформации. Многие адвокаты и прокуроры так привыкли к своей роли в деле, к определенной точке зрения, что оказываются неспособными преодолеть перцептивный, мысли­тельный и оценочный барьер и посмотреть на судебное дело с про­тивоположных позиций [36, с. 42-48].

Кроме того, характерными особенностями некоторых работни­ков органов юстиции являются формализм, бездушие, казенное, равнодушное отношение к гражданам; злоупотребление своим положением; склонность к вымогательству; уклонение адвокатов от защиты прав граждан.

Относительно деятельности судей многие авторы публикаций обычно отмечают следующие наиболее яркие признаки профес­сиональной деформации: вынесение заведомо неправосудных при­говоров; стремление придерживаться только одного какого-либо уклона — либо оправдательного (современное явление), либо об­винительного (явление прошлых лет); боязнь принимать окончательное решение, «отфутболивание» уголовного дела на дополнительное расследование; конформизм, приспособленчество, беспринципность (см., например: [53, 60, 61,72, 81]).

Многие авторы к типичному признаку профдеформации отно­сят стереотипность действий. Высокая регламентируемость дей­ствий в ситуациях, которые часто повторяются, может приводить к инерции мер воздействия на преступника, ригидности личности. Из богатого арсенала мер воздействия сотрудник выбирает только какие-то одни, трафаретные, шаблонные способы без уче­та особенностей ситуации и действующих лиц.

Исследования сотрудников Академии МВД СССР показали, что продолжительное исполнение одних и тех же обязанностей порождает стандартизацию приемов работы. Формируется опре­деленный стиль поведения воздействия. Возникающие при этом стереотипы и шаблоны доведения реализуются на уровне автоматизма. «Эта тенденция влечет за собой постепенное изменение содержания и структуры деятельности», — пишет И. Б. Понома­рев [136, с. 49-51].

Деформированная деятельность характеризуется следующими изменениями в ее содержании. Во-первых, реализация привычных приемов работы снижает творческий уровень деятельности. Сотруд­ник реализует эти приемы без глубокого осмысления их соответствия новым условиям в развитии ситуации, без учета личностных особен­ностей участников совместной деятельности и других факторов.

Во-вторых, при рутинном исполнении действий (следственных, оперативно-розыскных и т.п.) в ходе задержания, обыска, состав­ления протокола, приема граждан существенные изменения претерпевают цели и мотивы деятельности. Цель деятельности сотруд­ников ОВД осознается менее четко, а в крайних случаях теряет свое самостоятельное значение. Происходит замещение цели деятельности: не борьба с правонарушениями, а функциональное совер­шение определенных действий.

Л. Н. Гранат в процессе исследования самосознания юристов-профессионалов удалось выявить нижеследующие особенности их правовых установок и ценностных ориентации:

n   высокая степень осознания актуальности проблемы борьбы с преступностью сотрудниками ОВД (по сравнению с зако­нопослушными гражданами);

n   признание именно за правом ведущей роли в жизни обще­ства (даже по сравнению с моралью), так как правонаруше­ния затрагивают их личностно значимые ценности;

n   проявление профессионального «усмотрения», выражающе­гося, с одной стороны, в понимании необходимости строго и неукоснительно следовать правовым предписаниям и зап­ретам наряду с допустимостью применения принципа целе­сообразности в пределах закона, но не вместо закона, а с другой — в критической оценке состояния правового регу­лирования и предложениях по его совершенствованию [61, с. 29-34].

Нежелательные изменения (деформации) сознания и личнос­ти сотрудников касаются прежде всего сферы отношений к праву и практике его применения. Они чреваты риском нарушения за­кона и попранием законности и могут выражаться, например, в тенденции к расширению криминализации проступков (например, судить не товарищеским, а народным судом, т. е. привлекать к уголовной ответственности не только за сопротивление и неповино­вение работникам милиции, но и за любые противодействия и обидные высказывания в их адрес), к усилению меры наказания, ужесточению уголовной ответственности за всякого рода преступ­ления, в том числе за мелкие хищения, в недооценке роли обще­ственности в борьбе с преступностью (бытует мнение, что среди социальных благ, охраняемых законом, первое место принадлежит общественному порядку и бесперебойной деятельности государ­ственного механизма, а последнее — охране прав, свобод и закон­ных интересов личности), в отсутствии у сотрудников с большим стажем работы внутреннего осуждения правонарушений, в том числе преступлений и нарушений законности работниками пра­воохранительных органов (их ничем не удивишь, даже цинизм не вызывает внутреннего возмущения — девальвируются ценности), т. е. сотрудник законность соблюдает, но из покорности, без внут­реннего принятия норм в качестве собственной ценности, без одобрения и согласия с теми предписаниями, которые они уста­навливают. При этом возможен ряд вариантов:

n   сотрудник оправдывает поведение правонарушителя, но считает себя обязанным оформить на него штраф, дело; П сотрудник не оправдывает и не осуждает правонарушителя (безразличен), но выполняет свои обязанности (штрафует, оформляет протокол за мелкое хулиганство и т. д.) и жела­тельного профилактического воздействия при этом не ока­зывает;

n   сотрудник считает приемлемыми, допустимыми для себя и своих коллег, своего начальника определенные отступления от закона.

Проведенные В. Е. Насиновским [124, с. 91-92] исследования показали, что в 50 % случаев совершения сотрудниками различно­го рода правонарушений служебного характера их действия были виктимно обусловлены, т. е. спровоцированы пассивным сопро­тивлением, оскорблением и нецензурной бранью, повреждения­ми форменной одежды, демонстративной апелляцией к соучаст­никам и гражданам, являющимся случайными свидетелями, угро­зами, попытками применения оружия и т. п.

Опыт показал, что сами сотрудники, понесшие наказания за допущенные в данных условиях неправомерные действия, счита­ют, что провоцирующий момент имели лишь 15% событий, т. е. наблюдается привыкание к негативным провоцирующим факто­рам деятельности и, соответственно, снижение чувства опасности и трезвой оценки собственных ресурсов вследствие профдеформации.

В. Е. Насиковский отмечает: «Особенностью создаваемой со­трудником ОВД так называемой "суицидальной" опасности явля­ется ее одновременная опасность социальная, ибо, будучи наде­лен обширным кругом прав и властных полномочий, пренебре­жительно, небрежно относясь к их исполнению, он становится своеобразным "источником повышенной опасности"» [ 124, с. 92].

Так, по результатам анкетирования работников различных служб ОВД, проведенного А. Н. Роша, «только 0,4-1,3% из них считают риск и опасность в работе отрицательными факторами, значительно влияющими на их отношение к работе. Между тем интервью, проведенные с ними же, свидетельствуют, что в повсед­невной деятельности каждого работника существует немало ситу­аций, отрицательно влияющих на психику сотрудника, вызываю­щих стресс, требующих ответных реакций» [142, с. 46].

Заслуженный работник МВД СССР Г. Рябов среди признаков профессиональной деформации работников милиции, суда, про­куратуры перечисляет следующие: произвол, беззаконие; совер­шение прямых преступлений; безразличие и безжалостность к судьбам людей; враждебное отношение к критике со стороны об­щественности и представителей прессы; незаконное задержание граждан и другие нарушения закона — проведение следственных действий (обыска и т. п.) без санкций прокурора; использование многочасовых допросов, избиение граждан до полусмерти, при­менение пыток; использование рецидивистов для физического воздействия на граждан; оказание незаконного и аморального пси­хического насилия; нетерпимое отношение к публичной самокри­тике коллег; склонность к подстрекательству; кражи ценных ве­щей во время обыска; взяткодательство и взяткополучательство; использование служебных полномочий (удостоверений, служеб­ной формы одежды) для совершения неочевидных преступлений; цинизм, «сращивание» с уголовным элементом; коррупция, недо­бросовестность, сокрытие преступлений от учета и регистрации; преследование за критику; стремление к засекречиванию любой информации, в т. ч, результатов борьбы с преступниками; тенден­ция к расширительному трактованию законов; шантаж граждан; упоение властью, социальное вырождение и перерождение; авто­ритарный подход к людям; стремление использовать лазейки, дыры в законах в личных целях; беззастенчивое манипулирование зако­ном [146, с. 67-72].

Известный политолог Генри Киссинджер характеризует юрис­тов, попавших в американский государственный аппарат, так: «А юристы, привыкшие заниматься бесконечным рядом требующих осторожности индивидуальных дел, приносят с собой тенденцию принимать решения, применимые только к данному, конкретно­му случаю, и сопротивляются "гипотетическим случаям", неотде­лимым от планирования с дальним прицелом. Поэтому наши ру­ководящие группы (в отличие от советских) умеют справляться с техническими проблемами лучше, чем с теоретическими, а с эко­номическими лучше, чем с политическими. Каждая проблема ре­шается "по существу", то есть с помощью той процедуры, которая за частностями не видит общего и топит планирование во множе­стве деталей» [86, с. 41]. Кроме того, он считает конечной фазой профессиональной деформации бюрократии всякое обесчеловечивание людей, попавших в сферу действий государственного слу­жащего.

Многочисленные исследования отечественными и зарубежными эргономистами, психологами труда так называемого «синдрома эмоционального сгорания, развернувшиеся наиболее интен­сивно в последние двадцать лет, показали, что этот признак про­фессиональной деформации характерен для многих профессий: полицейских, тюремного персонала, учителей, юристов, политиков, менеджеров, продавцов, психиатров, священников, врачей и т.п. [168,188, 196].

Этот синдром включает в себя следующие признаки: состоя­ние изнеможения с ощущением собственной бесполезности; дегуманизацию, деперсонализацию отношений к пациенту, кли­енту; негативное самовосприятие в профессиональном плане; ску­дость репертуара рабочих действий; агрессивные чувства; психо­соматические заболевания и пр.

Итак, краткий обзор признаков профессиональной деформа­ции сотрудников правоохранительных органов (милиции, ИТУ, прокуратуры, следствия, адвокатуры, внутренних войск) позволил убедиться, насколько разнообразен и широк диапазон негативных проявлений личности в профессиональной деятельности. Возмож­но, он далеко не полон. Но ясно видно, как позиции исследовате­лей влияют на выбор тех или иных признаков, показателей про­фессиональной деформации работников правоохранительных ор­ганов.

 

3.4. КЛАССИФИКАЦИИ ПРИЗНАКОВ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ

Классифицировать признаки профессиональной деформации личности можно по разным основаниям. Например, Б. Н. Новиков выделяет и описывает перечень признаков с помощью поня­тий «социальные отклонения» и «делинквентное поведение» [126, с. 18]. Многие в качестве основания и критерия классификации используют понятие «правовые нормы», и тогда все признаки де­формации личности группируются в соответствии со статьями Уголовного кодекса, кодифицированными нормами закона опре­деленной отрасли права (например, «Закона о труде», перечнем должностных преступлений и т. п.). Или признаки сравниваются с подзаконными актами, например должностными инструкция­ми, текстами профессиональной присяги, клятвы.

Предпринимались попытки (нами, в частности, в одной из ран­них работ) классифицировать признаки профессиональной деформации не по психологическим основаниям (психические процессы восприятиям оценки, состояния и свойства характера личности и т. п.), а по критериям:

n   глубина деформированности личности;

n   степень широты деформированности личности;

n   степень устойчивости проявлений деформации;

n   скорость наступления профдеформации.

Рассматривая параметры профессиональной деформации лично­сти, предварительно можно выделить следующие характеристики. Воздействие профессии на личность можно оценить прежде всего по ее модальности (позитивное или негативное влияние). Известно, что сам по себе труд обладает нейтральными свойствами по отношению к результатам воспитания. Он способен оказывать благотворное, об­лагораживающее влияние на человека, формировать благородное от­ношение к труду, коллективу, воспитывать духовные потребности, мировоззрение, совершенствовать трудовые навыки, умения, опыт, в целом формировать особенности характера человека.

Профессиональная деформация проявляется в таких качествах личности, которые изменяются под влиянием профессиональной роли. Источники профессиональной деформации кроются в недрах профессиональной адаптации личности к условиям и требованиям труда. Известно, что в наибольшей степени профессиональная деформация проявляется у представителей тех специ­альностей, где работа связана с людьми, особенно с «ненормаль­ными» в каком-то отношении. Объективное разделение труда, различия между умственным и физическим трудом, дисгармония в развитии личности создают предпосылки для возникновения профессиональных типов характера личности, превращения субъ­ектов в «узких специалистов».

Говоря о профессиональной деформации, можно кратко отме­тить, что сущность ее заключается во взаимодействии субъекта и личности в единой структуре индивидуальности. Впервые в пси­хологии академик Б. Г. Ананьев отметил возможность несовпадающего, противоречивого развития свойств личности и свойств субъекта деятельности, а также проанализировал условия, способ­ствующие несовпадению свойств личности и свойств субъекта, профессионала, специалиста в их взаимодействий [6].

Среди параметров профессиональной деформации можно вы­делить такую количественную характеристику, как степень или уровень деформированности личности — глобальную или парци­альную. Если вначале может поражаться только часть психики, что отразится на таких психических процессах, как восприятие, на­блюдательность и т. д., то впоследствии деформация может при­обрести глобальные размеры, затронуть сферу субъективных от­ношений личности, ее мировоззрение. Если на первых этапах деформации легко предотвращать негативные глубинные послед­ствия, то позднее это делать становится труднее. В частности, од­ной из наиболее крайних форм профессиональной деформации можно считать сугубо формальный, функциональный подход к людям. «Профессионал» не относится к человеку как к личности, индивидуальности во всей полноте ее проявлений, а рассматрива­ет его лишь в одной какой-то плоскости: пациент, клиент, штат­ная единица, правонарушитель и т. п. Например, узкий врач-спе­циалист лечит не больного в целом, а только его болезнь и подхо­дит к людям в неформальной обстановке лишь как к возможным пациентам.

И наконец, профессиональная деформация личности может различаться по степени устойчивости — временная (случайная) или постоянная (закономерная). Например, признаком профессио­нальной деформации личности можно считать неоправданное эпи­зодическое использование специфического жаргона или характер­ной жестикуляции, что свойственно некоторым сотрудникам ми­лиции и пенитенциарных учреждений в неделовой ситуации.

Некоторые исследователи оценивают и анализируют данный феномен с помощью понятия «норма» и соответствующего откло­нения от нее. Например, автор учебника «Исправительно-трудо­вая психология» [54] выделяет понятие «социальная норма», в ко­торую входят, прежде всего, правовые и нравственные нормы. Он связывает с этим понятие нормотипа личности, которая строит образ жизни в соответствии с социальными нормами, и понятие психической нормы. Отклонения от той или другой нормы — это всегда поведение личности, не отвечающее обеим нормам — и социальной, и психической. Он подразделяет отклонения, в частно­сти, лиц, профессиональных преступников, осужденных к лише­нию свободы, по следующим основаниям:

n   содержание отношений (если отклонение от нравственной нормы, то это аморальное поведение, если от правовой — преступление);

n   степень устойчивости (случайные—устойчивые);

n   объем и широта поражения личности (глобальные—час­тичные);

n   степень выраженности (отчетливые—акцентуационные).

Действительно, прагматичнее и точнее для классификации, на наш взгляд, использовать понятие «норма», по отношению к ко­торой оценивается то или иное проявление личности. Но следует оперировать двумя видами норм: с одной стороны, нормой дея­тельности, включающей цели, принципы, технологии, методы и т. п., а с другой — нормой профессиональной этики или деонтоло­гии. Причем не только и не столько абстрактные нормы общече­ловеческой морали и трудовой этики, а именно профессиональ­ной этики и деонтологии. В этом проявляется единство двух под­ходов к исследованию феномена — деятельностного и личностного. Именно с этих позиций следует выделять признаки профдеформации. Именно этими двумя нормами следует оценивать любую профессиональную деятельность и качество ее исполнения отдель­ным работником. Эти нормы — деятельности и профессиональ­ной этики — более конкретизированы и точны. Именно в них зак­лючено содержание того или иного признака профдеформации.

 

3.5. ПРИЧИНЫ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕФОРМАЦИИ ЛИЧНОСТИ

Под причиной профессиональной деформации будем понимать то ближайшее основание, опираясь на которое, можно объяснить сущность данного феномена и впоследствии управлять им, лик­видируя эту причину. Поиск причин любого явления во многом зависит от выбора определенного научного подхода, той или иной теории, концептуальной схемы, с помощью которых исследова­тель пытается разобраться в происходящем. Выбор определенно­го мыслительного средства — понятия, категории или теории — является исходным пунктом, во многом обусловливающим поиск и нахождение причины.

Если, например, для анализа профессиональной деформации взять понятие «профессиональная роль» и соответствующую концепцию - «ролевую теорию личности», то поиск причины будет жестко определяться качественным содержанием этих понятий­но-мыслительных средств. Тогда придется говорить, что причи­нами профессиональной деформации могут быть неправильно понятое содержание роли ее носителем, влияние роли наличность, расхождение между субъективным пониманием (или принятием) роли исполнителями и социальными экспектациями окружающих людей. Во многих случаях этот теоретический подход бывает по­лезен, но не во всех. С его помощью можно детально рассматри­вать такие социально-психологические процессы, как:

n   понимание и принятие роли;

n   вхождение в роль и выход из нее;

n   пространственно-временные границы существования (профессиональной) роли;

n   сущностные содержания ролей;

n   качественные особенности проигрывания ролей;

n   различия в понимании специфической роли разными пред­ставителями общества или профессиональных цехов;

n   субъективное отождествление, идентификация Я личности носителя и профессионально-должностной роли и т. п., и т. д.

Например, академик А. Л. Свенцицкий, подчеркивая важность и актуальность изучения профессиональной деформации, опре­деляет ее через понятие «роль»: «Особенности трудовой деятель­ности и сложившегося индивидуального стиля работника, влияя на свойства его личности, могут иногда приводить к так называе­мой "профессиональной деформации". Речь идет о тех случаях, когда профессиональные стереотипы действий, отношений ста­новятся настолько характерными для человека, что он никак не может и в других социальных ролях выйти за рамки сложившегося стереотипа, перестроить свое поведение сообразно изменившим­ся условиям» [147, с. 40].

Теория ролей (в том числе профессиональных), ролевая теория личности может быть очень полезной для профессий типа «чело­век—человек», но другие сферы труда (например, «человек—тех­ника») не поддаются ее анализу из-за того, что само понятие роли состоит из двух частей, каждая из которых всегда человек: началь­ник - подчиненный, врач - больной и т. п.

Но бессмысленно говорить о профессиональной роли, напри­мер, фрезеровщика из-за того, что отсутствует другой член пары самого понятия «роль». Непонятно, кто или что может стоять на этой позиции: готовое металлоизделие, заготовка, по отношению к которым этот мастер «играет роль». Если по отношению к на­чальнику цеха или завода, то их роли будут «начальник и подчи­ненный», по отношению к ученику — «наставник», к сменщику — «сменщик». В этом проявляются познавательная слабость данно­го мыслительного средства, его узкая специализированность, неуниверсальность. Ролевую теорию невозможно применить ко всем типам профессий.

Если в качестве мыслительного средства взять теорию управ­ления, ее социально-психологическую версию (см., например, [147]), то и поиск причин профессиональной деформации следует вести в русле этого подхода. Тогда можно будет найти причины профессиональной деформации в недостатках руководства людь­ми, отсутствии действенного контроля над поведением подчинен­ных, нечеткости или ошибочности критериев оценки деятельнос­ти, недочетах в планировании и организации труда различных служб на предприятии, особенностях социально-психологического климата в обществе и группе и т. п.

Положительные свойства этой теории заключены в ее специализированности, но с помощью нее трудно анализировать те типы деятельностей, где отсутствуют субординационные взаимоотноше­ния между людьми.

Аналогично обстоит дело и с другими известными автору ап­паратами теорий. Например, педагогические теории хорошо опи­сывают процессы, которые протекают лишь между людьми и толь­ко в недеятельностном пространстве («клубное» общение, воспи­тание и т. п.).

Иначе говоря, причины такого явления, как профессиональ­ная деформация, полностью определяются спецификой теорети­ческого подхода к проблеме, выбором той или другой поясняю­щей схемы. Ниже мы приведем перечень причин, которые наи­более часто встречаются в научной литературе, чтобы увидеть качественное своеобразие в концепциях и подходах авторов. А затем приведем собственные рассуждения о причинах, четко указав специфику нашего подхода.

Считается, что одной из причин профессиональной деформации личности является слабая научная разработанность деонтологических и этических проблем применительно к тем или иным профессиям, специальностям. Например, Л. А, Лещинский прямо пишет, что из четырех основных аспектов врачебного труда (профилактика, диагностика, лечение, прогностика) только деон­тология двух из них — диагностики и лечения — нашла отражение в научной литературе: «Деонтологические требования к профилак­тической деятельности врача пока почти совсем не разработаны» [111, с. 51]. Этот же факт подчеркивает и актуальность нашей работы.

А. В. Дулов в качестве причин профдеформации следователей прокуратуры и милиции выделяет следующие:

n   наиболее общая причина — недостаточная развитость мо­рально-политических качеств личности;

n   отсутствие убежденности в важности и ответственности вы­полняемой социальной роли;

n   нетвердые знания всех особенностей этой социальной роли,

n   условия труда, в частности психические перегрузки, пере­напряжение, умственное переутомление; недостаток контроля над ритмом деятельности;

n   некритическое следование обстоятельствам;

n   постоянное восприятие отрицательных психических свойств людей, с которыми часто приходится сталкиваться при об­щении;

n   повышенное отрицательное эмоциональное воздействие на работников правосудия многих объектов, конфликтных си­туаций и т. п.;

n   слабость социального контроля [147,с. 132-133].

Среди причин профессиональной деформации юристов, в час­тности следователей, обычно отмечают:

n   отсутствие действенной системы контроля и дисциплинар­ных наказаний;

n   низкий уровень профессиональных знаний;

n   черствость, равнодушие к людям;

n   низкий уровень юридической и общей культуры;

n   чрезмерная перегрузка, загруженность делами сверх всяких норм;

n   повышенную виктимологическую опасность, возможность стать объектом незаконных влияний и воздействий, преступ­ных посягательств;

n   недостатки воспитания в семье;

n   издержки процесса адаптации к профессиональной роли;

n   низкий уровень правосознания самих работников правоох­ранительной деятельности;

n   изначальную криминогенную мотивацию при выборе про­фессии сотрудника правоохранительных органов, при по­ступлении в юридические учебные заведения.

Зачастую нарушения норм профессиональной деятельности и профессиональ-ной и трудовой этики происходят из-за отсутствия должного контроля со стороны либо специальных управленцев (контролеров), либо — в предельном варианте — всего общества. Наглядным примером последнего могут служить многочисленные публикации разных авторов в эпоху начала гласности, призываю­щие к открытости многих областей социальной жизнедеятельнос­ти, их доступности социальному, общественному контролю, в ча­стности деятельности специальных органов и служб государства — милиции, прокуратуры, суда, разведки и контрразведки, испра­вительных учреждений и т. п. В этих же публикациях приводится множество негативных фактов нарушения норм морали и этики представителями отдельных профессий, которые связаны именно с бесконтрольностью их деятельности со стороны общественнос­ти, парламента, прессы, суда и других институтов.

Многие авторы одной из основных причин профессиональной деформации среди представителей профессий типа «человек—че­ловек» называют отсутствие широкого общественного контроля за деятельностью определенных должностных лиц, отсутствие гласно­сти, публичного обсуждения и критики результатов их труда. На­пример, учителя школ и преподаватели вузов, естественно, высту­пают перед аудиторией в роли непоколебимых и уверенных в себе знатоков, чье мнение «всегда правильно», единственно верно. Без административного контроля со стороны управленцев, коллег или общественности у них могут развиться безапелляционность, авто­ритарность как свойства личности. Аналогичное положение можно наблюдать по отношению к командирам войсковых подразделений, которые имеют широкие властные полномочия.

Заслуженный работник МВД СССР Г Рябов, ссылаясь на ре­шения пленумов Верховного суда, считает, что отсутствие гласно­сти, общественного контроля в деятельности юристов является наиважнейшей причиной беззакония, произвола, волокиты и т. п. Он также перечисляет следующие причины профессиональной деформации сотрудников милиции, суда, прокуратуры: излишнее, неоправданное стремление засекречивать результаты своего тру­да; влияние пережитков авторитарного общества; несовершенство правовых норм и подзаконных актов, которыми руководствуются сотрудники этих учреждений. Он считает, что главная причина профессиональной деформации заключена «в безнравственном законе, конечно. Правоохранительные органы только производ­ное...» [146, с. 69].

Он приводит многочисленные определения норм уголовного и уголовно-процессуального права, которые сформулированы очень абстрактно и обязывают сотрудников (или дают им возможности) самостоятельно конкретизировать их по своему усмотрению в за­висимости от ситуации. «Например, ст. 52 УПК РСФСР признает подозреваемым всякого гражданина, задержанного по подозре­нию. Уже здесь мы видим вполне очевидную и очень выгодную милиции возможность необъятно расширительного толкования смысла закона, ибо что означает "подозрение"?» [146, с. 71].

Аналогично анализирует Г. Рябов и статьи 122, 168 уголовно-процессуального кодекса, где встречается термин «достаточные основания для обыска и задержания». Он считает, что необходимо более подробно описывать перечень достаточных оснований, что­бы не было возможности для расширительных «толкований». Мы уже обсуждали вопрос о том, вследствие чего принципиально не­возможна «объективность» формулировки норм права. Пока же просто отметим, что всегда, на наш взгляд, за всеми работниками правоохранительных органов будут сохранены право и обязанность «толковать, усматривать, обосновывать» и т. п., т. е. совершать оп­ределенные умственные действия в соответствии с требованиями логики восхождения от абстрактного (норма права) к конкретно­му (исходя из особенностей ситуации).

В. К. Коломиец отмечает: причиной профдеформации личности является и то, что в правосознании некоторой части сотрудников, имеющих достаточный практический опыт, элементы прагматизма подчас проявляются в недооценке роли закона, правового фактора.

Л. М. Колодкин, специально изучавший причины правонару­шений сотрудников ОВД, пишет: «Политработников-воспитате­лей не могут не тревожить вопросы о причинах и условиях станов­ления деформированных личностей с искаженным, неадекватным отношением к миру, обществу, к другим людям — лиц с отклоняю­щимся, нередко асоциальным поведением. Без основательного уяснения этих вопросов трудно наметить пути предотвращения отрицательных личностных новообразований, способы их преоб­разования или устранения. Между тем указанные проблемы еще слабо разработаны в психологии и многие факты возникновения отрицательных качеств личности представляются трудно объясни­мыми» [93, с. 128].

На основе многочисленных статистических исследований Л. М. Колодкин выявил некоторые типичные черты сотрудников ОВД, нарушающих нормы права, морали, служебной этики. Он отмечает, что «в ОВД еще есть работники, которые совершают гру­бейшие нарушения законности и служебной дисциплины. Еже­годно к дисциплинарной ответственности привлекается около 10% личного состава, а в некоторых МВД и УВД еще большее. [93, с. 345]. И далее: «Серьезную тревогу вызывает рост числа сотруд­ников ОВД, осужденных за различные преступления» |93, с. 346]. В частности, 30% нарушений дисциплины связаны с пьянством, 20% — с нарушением законности, злоупотреблением служебным положением и должностной халатностью. В числе правонаруши­телей молодежь (до 30 лет) с высшим, средним специальным или средним общим образованием составляет 64,5—72%. Относитель­но социально-психологических характеристик правонарушителей автор установил следующее: 58% общались и проводили свой до­суг преимущественно с членами семьи, 27% — с товарищами по службе, 8% — с товарищами по старой работе, 7% — с соседями, 6% — не общались практически ни с кем и вели замкнутый образ жизни; 55% принимали активное участие в общественной жизни коллектива; в основном тяготели к социально положительным, но пассивным формам досуга (рыбная ловля, охота, реже — спорт, чтение книг, времяпровождение преимущественно дома, в кругу семьи); слабое стремление к учебе, к самостоятельному повыше­нию квалификации свидетельствует об их отношении к службе и низких морально-волевых качествах; 59% совершают правонару­шения в течение первых трех лет службы, что позволяет считать этот срок окончательным периодом адаптации.

Наиболее часто нарушают как дисциплину, так и законность сотрудники УР, ГАИ, административной службы милиции, след­ственного аппарата, участковые, оперативные дежурные части горрайорганов.

К числу основных причин правонарушений среди сотрудников ОВД Л. М. Колодкин относит:

n   слабоволие, распущенность, недостаток средств для ведения избранного образа жизни, связанного со злоупотреблением спиртными напитками;

n   специфические мотивы поступления на службу, материаль­ная заинтересованность, получение прописки, жилья, возмож­ность использовать служебное положение для извлечения матери­альных или иных выгод. (Характерно, что меркантильные мотивы зачастую раскрываются, что создает хорошие условия для профи­лактики и своевременного перевоспитания данной категории ра­ботников.)

Сказываются также и такие причины, специфические для ОВД: частая сменяемость и низкая квалификация руководящих кадров, влияние местных тенденций в работе с кадрами, волюнтаризм в дисциплинарной практике, низкий уровень правосознания сотруд­ников, неумение воспитателей переориентировать молодого работ­ника в период адаптации, вывести его из-под негативного влия­ния прежних эталонных групп (по месту прежней работы и жи­тельства).

Мотивы совершения правонарушения против личности не только ситуативны, они определяются также психологическим типом личности работника ОВД, уровнем развития его правосоз­нания. Как правило, в основе мотивов лежат ложно понятые ин­тересы службы ("служебное рвение"). Этот мотив возникает на фоне активного желания выполнить задачу, не считаясь со сред­ствами для достижения цели. Это характерно для молодых, слабо­вольных, эмоционально неустойчивых, вспыльчивых сотрудников при отсутствии контроля за их работой.

Можно отметить и такие причины воспитательного и органи­зационного характера:

n   отсутствие требовательности со стороны руководителей;

n   слабый контроль — бездушное отношение к подчиненным;

n   перегрузка их служебными делами, переутомление и повы­шенная нервозность, что приводит к срывам;

n   неправильная дисциплинарная практика;

n   наличие у сотрудников и в коллективе негативных и ложно понимаемых норм поведения;

n   неуважение к закону;

n   отсутствие твердых нравственных убеждений;

n   самоуверенность;

n   частнособственнические тенденции;

n   неразборчивость в связях;

n   непонимание целей и характера работы;

n   нежелание работать.

 

Причинами правонарушений являются неблагоприятные усло­вия воспитания в юности и последующие ненормальные взаимо­отношения в семье. Это приводит к асоциальным установкам лич­ности, ослаблению социальных связей и самоконтроля, сужению круга интересов и ценностных ориентации. Считается, что дефор­мация личности, ее психологическая дезорганизация имеет дли­тельную историю, своими корнями уходящую в детство человека. Именно на ранних стадиях развития под влиянием неблагоприят­ных, иногда случайных социально-психологических факторов воз­никает негативное для дальнейшего развития личности психоло­гическое новообразование. Его содержание и степень укоренен­ности в структуре личности во многом определяется сочетанием силы отрицательного внешнего воздействия с внутренней преднастройкой человека к типу такого воздействия» [93, с. 350-372].

Среди причин злоупотреблений и противоправного поведения сотрудников милиции А. И. Шестак называет следующие: дефи­цит профессионализма; недостаток ресурсного обеспечения дея­тельности; безнаказанность; негативное влияние сослуживцев и руководителей; наличие соблазнов в деятельности; отсутствие чет­ких и мощных критериев оценки деятельности [178, с. 1].

Р. М. Грановская, обсуждая причины профессиональной дефор­мации, пишет: «Характер деформации может определять не толь­ко профессия, но и высокое должностное положение. Обладание властью может приводить к деформации, когда отсутствуют дей­ственные обратные связи — общественный контроль, критика. Руководящий работник, постоянно отдающий приказы, подвер­жен опасности возникновения чувства превосходства, высокоме­рия, несамокритичности, отсутствия чувства юмора и понимания шуток в свой адрес; исчезает простота в общении, появляется спесь. Административная деятельность, строгая приверженность к пра­вилам и распорядкам, часто достаточно формальным, способствует иногда общему обеднению их эмоциональной сферы, формализ­му, сухости в личных взаимоотношениях» [62].

В качестве одной из причин профессиональной деформации часто называют специфику ближайшего социального окружения, т. е. осужденных к лишению свободы, преступников, с которыми вынужден общаться специалист-профессионал. Так, все 100% оп­рошенных А. Т. Иваницким офицеров и прапорщиков конвойных подразделений внутренних войск МВД «считают, что контакт с осужденными к лишению свободы оказывает негативное влияние на подчиненных, а 87% из числа офицеров признают наличие та­кого влияния применительно к себе» [79, с. 16].

Начальник психологической лаборатории одного из УВД А. М. Лебедкин на основании социально-психологического иссле­дования также пришел к аналогичному выводу: «Процессы, про­текающие в среде осужденных, как и в коллективе сотрудников ко­лонии, оказывают сильное влияние друг на друга. Анализ дисцип­линарной практики — тому свидетельство» [107]. Он выяснил, что рост числа нарушений режима исполнения наказания и закона среди осужденных положительно коррелирует с ростом числа на­рушений в коллективе сотрудников ИТУ (злоупотребление спир­тными напитками, нарушение дисциплинарных норм и т. п.).

Р. Конечный и М. Боухал выделяют следующие причины про­фессиональной деформации: «Склонность к профессиональной деформации особенно часто наблюдается у определенных про­фессий, представители которых обладают трудноконтролируемой и трудноограничиваемой властью. От решений и воли этих лю­дей зависит достоинство, существование, свобода и даже здоро­вье и жизнь других людей, как это бывает, например, у учителей, судей, военнослужащих, работников госбезопасности, а также ме­дицинских работников. Обладание властью приводит к обще­ственной и психической деформации особенно в тех случаях, когда отсутствуют действенные обратные связи — общественный контроль, критика и возможность лишить носителя деформации власти. Порочный круг возникает, если механизмы контроля и критики в данной системе отсутствуют или они являются недо­ступными и формальными, так что критика и выражение недо­вольства приобретают противозаконный, бунтарский характер» [95, с. 253-254].

Они считают, что применительно к медицинским работникам «профессиональная деформация развивается, как правило, посте­пенно из профессиональной адаптации. Профадаптация является необходимой для медперсонала, который в начале своей медицин­ской деятельности очень бурно переживает все события, тяжело влияющие на психику больных, например страдания, смерть боль­ных, операции, кровотечения и т. п. Студенты-медики после нескольких часов или дней пребывания в секционном зале выходят из более или менее значительного психического потрясения, воз­никшего у них при первом посещении помещения, где находились трупы» [95, с. 254].

Они считают привычку одной из психологических причин про­фессиональной деформации: «Профессиональными деформаци­ями являются и поведение, и выражения медработников, при ко­торых под влиянием привычки проявляется черствость по отно­шению к больным в такой степени, что у немедиков создается впечатление бездушия и цинизма». Среди причин они выделяют также «некоторые организационные и экономические обстоятель­ства, усиливающие деформированный подход к больному: труд­ности с помещениями, например, врачу и медицинской сестре удобнее большие палаты на 20—30 человек потому, что так легче обслуживать, но для самих больных одно-, двухместные» [95, с. 253-255].

Они также называют среди причин профдеформации наличие определенных исторических традиций, их пережитков и существо­вание особого общественного мнения по поводу определенных профессий: «Инертность в развитии профдеформации удержива­ется вследствие исторической традиции профессии врача и его положения в обществе. В прошлом врач-исцелитель был священ­ником, чародеем и магом. В настоящее время магическая сторона отошла на задний план, но остались в психологии врачей пере­житки, иногда имеющие даже кастовый характер. Наименее же­лательные характеры такого типа относятся к больному, как буд­то он является воздухом. В поведении и жестах личности такого типа видно явно демонстративное отсутствие интереса к больно­му как человеку. Необходимо следить за тем, чтобы подсознатель­ная и бесконтрольно развивающаяся психическая деформация не стала одним из факторов ятрогенного поражения больных» [95, с. 256-257].

Считается также, что одной из причин профессиональной де­формации может быть «высокая эмоциональная загруженность труда», которая связана с личностными, ролевыми и организаци­онными факторами. Среди личностных переменных феномена профессиональной дезадаптации исследовались следующие: воз­раст, пол, семейное положение, стаж работы, уровень образова­ния, уровень и характер трудовой мотивации, ценностные ориен­тации и установки, особенности реакции на стресс, характерологические свойства, уровень эмпатических способностей, стиль вза­имоотношений в коллективе, уровень развития интеллекта, свой­ства нервной системы, уровень развития способностей и др.

Таков краткий перечень причин профессиональной деформа­ции, из анализа которого можно наглядно убедиться, во-первых, в том, что среди причин называются самые разные по своей при­роде факторы — экономические, политические, социальные, пра­вовые, организационные, педагогические, психологические и т. п. Во-вторых, авторы, пытаясь объяснить столь сложное явление, как профдеформация, явно или неявно используют различные теоре­тические подходы, концептуальные схемы и понятийные средства. В редких случаях прямо и четко указывается на качественное сво­еобразие той теории, которую они выбрали как средство понима­ния и объяснения феномена. В-третьих, стало почти общеприз­нанным, что одним из факторов профессиональной деформации является специфика деятельности субъекта. В литературе, посвя­щенной этому феномену, традиционно уделяется неравномерное внимание по отношению к различным профессиям. Считается, что одни профессии несут в себе больше опасностей профессиональ­ной деформации, а другие — меньше.

 

РЕЗЮМЕ

 

На примере анализа некоторых массовых профессий типа «че­ловек—человек» показано наличие широкого диапазона разнооб­разных признаков негативного проявления профессиональной деформации личности. Среди них обнаружены и общие для всех профессий признаки: деформация механизмов социальной пер­цепции; возникновение профессионального фильтра восприятия окружающих людей не как уникальных личностей и индивидуаль­ностей, а лишь как фигурантов специфических, сугубо професси­ональных отношений, нарушение некоторых социальных норм, рестрикционизм и т. д.

Весь перечень признаков условно делится на два больших клас­са. В первый включаются те, которые проявляются только в про­странстве профессиональной работы, во второй — те, которые су­ществуют в «жизни», поведении, общении, быту. Наиболее яркими негативными проявлениями взаимосвязи личности и деятель­ности, влияния характерологических качеств на исполнение тру­довых функций считаются те, в которых специалист вместо пред­писанной деятельности совершает профессиональную антидеятельность. (Врач не лечит, а калечит своих пациентов: вызывает ятрогению или заражает их СПИДом, делая какие-то прививки. Сотрудник милиции вместо борьбы с преступностью сам совер­шает профессионально замаскированные преступления, используя свое служебное положение и полученные специальные навыки.)

Второй класс связан с переносом профессиональных мировоз­зрений, способностей, отношений, стереотипов в непрофессио­нальные сферы, т. е. собственно с проявлением взаимосвязи про­фессии и личности, профессиональной ее деформации.

Показаны примеры анализа двух факторов профессиональной деформации — общего и частного. В качестве общего фактора рас­смотрено объективно существующее и продолжающее углублять­ся разделение труда. Доказано, что разделенные профессиональ­ные и научные миры заставляют специализироваться и людей, вынужденных тренировать одну свою способность за счет других. Описаны некоторые негативные последствия дифференциации научных и профессиональных миров: абсолютизация научно-от­раслевого партикуляризма, «цеховая» обособленность, разобщен­ность, невозможность или затрудненность делового общения с представителями других профессиональных цехов, субъективное преувеличение собственной профессиональной роли и т. д.

В качестве частного фактора проанализирована специфика определенной деятельности по отношению к одной из массовых профессий. Материалом анализа послужила работа сотрудников органов внутренних дел. Показано, что она относится к особому виду труда — службе. Выявлены некоторые особенности этой про­фессии, не свойственные другим типам деятельностей. Было до­казано наличие симптомокомплекса особых психотравмирующих факторов, способных вызывать негативные эффекты профессио­нальной деформации личности работников. Среди них, в частно­сти, были описаны следующие факторы: опасность для жизни и здоровья (соматического и морально-психологического); виктимная предрасположенность труда, отрицательное социально-пси­хологическое влияние «специфических» людей («спецконтингент», преступники, рецидивисты, «бомжи», наркоманы, маньяки, алко­голики и т. п.); повышенная юридическая регламентация труда; подверженность многостороннему социальному контролю со сто­роны разных представителей государства и общества; недостаточ­ное ресурсное обеспечение (в том числе — правовое), невысокая степень социальной престижности службы, обычно конфликтный, противодеятельностный характер социальных взаимодействий с гражданами; обязательная необходимость заниматься (само)управленческой деятельностью — осуществлять особое правовое и пси­хологическое «усматривание» в конкретных производственных ситуациях в целях доопределения специфических предписываю­щих деятельностных норм; социальный изоляционизм и т. п.

Показана особая роль именно профессионального труда, в отличие от других видов деятельности и жизнедеятельности, в процессе деформирования человека как социального существа. Дока­зывается, что определенная профессия как развитая и воспроиз­водящаяся система обусловливает структуризацию строго опреде­ленного профессионального типа личности, которая обязана годы и десятилетия адекватно находиться внутри системы и осваивать ее секреты. Различия в профессиональных типах личностей явля­ются закономерными и долговременными. Составлен примерный психологический портрет идеального профессионального характера личности врача.

При анализе научной литературы обнаружены разные класси­фикации профессиональной деформации в зависимости от выб­ранного понятия как основания группировки: социальные (в том числе правовые, морально-этические, психологические) отклоне­ния; деструктивное или деликвентное поведение; нарушение раз­ного рода правил, инструкций, предписаний; критерии позитив­ной или негативной модальности деформации; степень глубины и широты психологических поражений личности, мера их устойчи­вости; скорость наступления деформации; объекты («мишени») в психике, которые подвергаются деформационным изменениям (механизмы перцепции, в том числе социальной перцепции, дру­гие психические познавательные процессы — внимание, память, мышление и пр., ценностные ориентации, свойства и типы харак­теров, особенности мировоззрения и т. п.); степень выраженности профессиональной деформации личности и т. д.

Показано, как выбор исследователем определенного понятий­но-мыслительного средства жестко обусловливает направление поиска и формулирование причин профессиональной деформа­ции. Если, например, сущность данного феномена определяется посредством понятия «роль» (профессиональная роль), то поиск веера возможных причин ведется в области таких понятий, как понимание, восприятие, принятие, играние роли, процессы вхож­дения в роль и выхода из нее, наличие пространственных, времен­ных и других границ существования данной роли, должностное, служебное, психологическое, этическое и т. п. содержание роли, соответствие роли социальным экспектациям, мера субъективно­го отождествления профессиональной роли с Я личности, ее са­мооценкой, явления конкуренции разных социальных ролей в со­знании человека и т. д.

Аналогично продемонстрирована тесная связь между выбором других понятийно-мыслительных средств и соответствующим ре­зультатом поиска и формулирования причин и сущности профес­сиональной деформации —теории управления, ее социально-пси­хологической версии, теории руководства, теории социальных организаций и т. п. Например, если анализ ведется с помощью тер­минологического аппарата теории личности в ее разных модифи­кациях, то обсуждаются различные качества личности — направ­ленность, механизмы психологической защиты, социальная зре­лость работника, его пол, возраст и т. д.

Логика поиска универсального категориально-мыслительного средства, пригодного для описания профессиональной деформа­ции личности во всех объективно существующих типах деятель­ностей, обязала автора анализировать объяснительные возможно­сти ряда известных и уже применяемых теорий. Проведенный анализ показал, что их объяснительные возможности не беспредельны и далеко не универсальны. Свойственная им узкая специализированность, являясь несомненным достоинством, одновременно обусловливает их явную ограниченность, недостаточно широкую сферу применимости их терминологического аппарата.

Например, теория (профессиональных) ролей, ролевая теория личности позволяет очень точно исследовать многие эффекты дан­ного феномена, но, к сожалению, по отношению только к одной отрасли труда — профессиям типа «человек—человек». Это зако­номерное следствие особого «устройства», специфической «кон­струкции» понятия «роль». По определению, любая роль всегда бинарна, дихотомична, биполярна. Она обязательно состоит из двух членов парной связки в свете их субъективных взаимоотно­шений. Это может быть либо «врач—больной», либо «учитель-ученик», либо «следователь—подследственный» и т. п. Причем члены этих пар обязательно должны быть людьми, но не кусками ме­талла, дерева... В частности, невозможно в трудовом процессе «иг­рать» роль токаря по отношению к металлической заготовке, нео­душевленной болванке. Понятийный аппарат данной теории не позволяет анализировать изучаемый феномен в других типах про­фессий, например «человек—техника».

Аналогично показана объяснительная ограниченность некото­рых других известных теорий. В частности, теории социального управления, руководства и лидерства позволяют точно и скрупу­лезно анализировать изучаемое явление в соответствующих соци­альных, «человеческих» системах, где есть взаимоотношения су­бординации, где присутствуют субъекты и «очеловеченные» объек­ты руководства — начальник и подчиненный, офицер и солдат и т. п. Но другие типы деятельностей неподвластны концептуальным схемам этих теорий, например профессии «человек—природа» или индивидуальные и самодеятельные виды труда, хобби.

Продемонстрирована также ограниченность применения по­нятийного аппарата педагогических теорий, которые адекватно описывают законы и динамику воспитания, например, только как особые отношения между людьми и лишь в недеятельностных, нетрудовых сферах.

При анализе различных явлений профессиональных деформа­ций личности работников показано, что этот феномен наиболее характерен для профессий типа «человек—ненормальный чело­век», где негативные эффекты имеют самую яркую и заметную форму.

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Проанализировав содержание известного принципа о наличии тесной взаимосвязи между деятельностью и характеристиками че­ловека, мы формулируем тезис о необходимости дальнейшей кон­кретизации этого постулата. Специфические особенности человека как субъекта, личности и индивида (де)формируются в процессе строго определенной деятельности. Степень ценности абстрактного принципа полностью определяется мерой глубины и полноты конкретизации его содержания.

Для конкретных профессиоведческих исследований полезно предварительно разделить все пространство бытия человека на две разные сферы — жизнь и профессиональная деятельность, — кото­рые существенно отличаются друг от друга по некоторым парамет­рам. Следует иметь в виду, что если в жизни человек может прояв­лять себя как личность (в обществе, социуме, в клубном общении), то в социально организованной деятельности, имеющей сложную социотехническую структуру, человек выступает лишь как субъект.

Постоянно воспроизводящаяся социальная деятельность носит обезличенный характер.

Личность же существует и функционирует в сфере обществен­ной жизни, поведении, общении, быту. Личность как важная часть целостной индивидуальности может по-разному выражать свое от­ношение к деятельности и по поводу ее, она может близко соприка­саться с областью деятельности, но в процессах разделенного труда присутствует другая часть человека — субъект, сугубо субъектные качества человека. Перечень этих качеств очень ограничен. К ним относятся лишь способности: общие жизне-, трудо- и работоспо­собности и специальные, а также знание и принятие особых регу­ляторов активности — деятельностных норм. Из всех видов и типов деятельностей именно профессиональный труд оказывает на чело­века закономерные, неслучайные, наиболее сильные влияния из-за того, что требует сосредоточенного внимания, затрат времени, энергии и прочих ресурсов. Профессия диктует необходимость в длительном специальном обучении, формировании и продолжи­тельном исполнении субъектом строго определенных функций. Она вынуждает человека глубоко изучить и усвоить узкоспециализиро­ванный, искусственный язык и за счет этого расширить свое миро­воззрение в строго определенном направлении.

Объективно разделенный мир наук, профессий и специально­стей вынуждает «делиться» и людей, осваивающих ту или иную профессиональную роль. Если в психофизиологическом смысле влияние той или иной профессии может проявляться в виде проф­заболеваний, то в социально- и дифференциально-психологичес­ком аспектах — в виде профессиональных деформаций личности. Доказывается, что наиболее глубоко и ярко признаки профес­сиональных деформаций проявляются в профессиях типа «чело­век—человек» и особенно — «человек—ненормальный человек».

Профессиоведческие, социологические, психологические и со­циально-психологические исследования профдеформаций отдельных специалистов в конкретных профессиях могут проводиться с разными целями, с различных позиций и разными подходами. Специфика подхода и особенности используемых теоретических средств определяют онтологическую картину мира, разделяемую исследователем, и, соответственно, результаты изучения феноме­на. Сущность профессиональных деформаций, их причины и факторы, перечни признаков их проявлений по-разному формулиру­ются в зависимости от принятой автором методологии изучения.

В нашей работе параллельно реализованы три возможных под­хода:

n   феноменологический, или натуралистический;

n   деятельностный;

n   индивидуально-личностный.

В качестве понятийно-мыслительных средств использовались следующие теории:

n   теория нормативного описания деятельности;

n   теория индивидуальности;

n   теория учения о профессиональной этике и деонтологии.

Сформулированное в теории нормативного описания деятель­ности положение о многоактности трудового процесса и структур­ной неизменности этих актов в любой отдельно взятой профессиональной деятельности может служить универсальным понятий­но-мыслительным средством для детального изучения специфи­ки того или иного специализированного труда. Исследователи-профессиоведы, использующие это теоретическое средство и изучающие особенности деформирующих воздействий в опреде­ленной отрасли, должны последовательно и методично рассмат­ривать то специфическое содержание каждого компонента этой структуры акта, которое характерно для данной должности или роли, и анализировать влияние этого содержания на психику и лич­ностные качества работника.

В нашей работе показано на примерах из различных областей разделенного труда, как следует осуществлять эту процедуру. В ре­зультате подобного методологического исследования доказано наличие деформирующего влияния на человека каждого отдель­ного элемента данной структуры: предметов деятельности, про­цессов их преобразования, результата (продукта труда), средств деятельности, способов их применения, способностей субъекта-профессионала, специфического набора сугубо деятельностных норм. Сформулированы некоторые правила адекватного приме­нения этой исследовательской процедуры.

Относительно предмета труда как фактора профдеформаций доказано, что в профессиональном труде специалиста, в отличие от других видов деятельности, присутствует строго ограниченный и неслучайный набор типовых предметов его трудовых усилий, требующих подключения памяти, мышления, перцепции, воли. Металло-, дерево-, пластмассообработчики имеют дело соответ­ственно с металлом, деревом, пластмассой, врачи, учителя, дру­гие представители человековедческих профессий — с людьми.

Профессионал вынужден досконально изучить всю информа­цию по «материаловедению» именно своего предмета. Человековед обязан знать анатомию, физиологию, психологию людей или более узкие области наук об отдельных сторонах человека как сво­его пациента (стоматологию, например).

Субъект должен не просто зеркально «отражать» качества пред­мета своего профессионального труда, как это следует из класси­ческой теории отражения, но максимально «загружать» им значи­тельную часть своего сознания и психики, «консервировать» его в памяти, «вжиться» в логику существования и функционирования своего предмета труда и длительное время жить в рамках этой, иногда чуждой, логики. Специфическое содержание предмета деформирует и соответствующую форму сознания субьекта-профессионала. Например, только сотрудник пенитенциарного учреждения будет досконально изучать специальную учебную дисциплину «Ухищрения рецидивистов: способы побегов, подкупов персонала, нарушений режима, покушений на убийство».

В исследовательских целях для адекватного выделения специ­ального предмета труда из мира окружающих профессионала объектов необходимо соблюсти несколько методических правил, соответствующих результатам нашего методологического исследо­вания. Предмет любой (не только практической, но и духовно-те­оретической) деятельности должен иметь вещественную форму. Он должен быть материален, «опредмечен» до такой степени, чтобы стать чувственно доступным для самого работника.

Рекомендуем учитывать, что дополнительным критерием ис­тинности правильного определения предмета труда в какой-либо сфере может служить возможность применения к нему предлога «над»: «аи таким-то предметом трудится мастер. Отнюдь не все, что попадает в сферу внимания субъекта, относится к его профес­сиональным предметам, но лишь то, к чему можно применить эту словесную конструкцию.

Адекватный поиск предмета, соответствующего определенной профессии, следует вести, используя описанную в тексте классификацию: живые или неживые предметы, одушевленные или неодушевленные, среди последних — человек или другие представи­тели фауны, среди людей — нормальные или «ненормальные».

Критерии (а)нормальности людей как предметов труда в каж­дой из профессий определяются в соответствии с ее социальным предназначением, той функцией, которую выполняет та или дру­гая сфера разделенного труда. В каждой профессии существуют свои содержательно разные признаки нормы и патологии людей — юридические, медицинские, педагогические критерии и т. п.

Имеются определенные различия между выделенными в клас­сификации предметами профессионального труда и их влиянием на действующего субъекта. Например, при действиях над живот­ными, в отличие от операций над неживыми объектами, у людей могут возникать психологические новообразования: либо психо­логические барьеры, либо психологическая защита в форме сочув­ствия, сопереживания.

Действия над ними требуют от деятеля развития эмпатии как особой способности. В профессиях, связанных с живыми объектами, особенно с людьми, возникает специфическая необходи­мость реализовывать индивидуальный подход к предметам своего труда, максимально полно познавать и учитывать их порой уни­кальные качества и свойства.

Необходимость осуществлять манипуляции над людьми дик­тует новые предписания для деятеля, которых не может быть в иных типах профессий, и новые обратные влияния предмета на личность специалиста. Новизна этих деформирующих Воздействий заклю­чается в психологизме их содержания именно из-за похожести природы субъекта труда и его объекта в этом аспекте. Подобные влияния могут уже носить мировоззренческий, ценностный (аксиологический), морально-этический характер.

Специфика человековедческих профессий как наиболее уязви­мых в плане профессиональных деформаций объясняется именно этим фактором. Активно действующий профессионал, познавая логику предмета своего труда, на протяжении всей своей карьеры вынужден жить чужими, а иногда и чуждыми жизнями других лю­дей. Это предписывающее требование существует во всех профес­сиях подобного типа: обучающих, (пере)воспитывающих, меди­цинских, милицейских и т. д. Процессы таких частых перевопло­щений требуют специфических психотехнических способностей (почти актерских) от деятеля и, несомненно, оказывают деформи­рующее влияние на него.

Особенно заметны эффекты профессиональных деформаций в тех отраслях деятельности, где предметом труда является «ненор­мальный» человек (или люди с определенными патологиями). Мишенями их обратных воздействий на субъекта может оказаться сама его личность и многие важнейшие личностные блоки. Жест­кая служебная обязанность постоянно идентифицироваться с патологическими внутренними мирами других вызывает профдеформации, если у субъекта отсутствуют некоторые важные качества иммунитета, например, умение периодически разотождествляться от других, психологически самоочищаться во благо сохранения своего Я.

Относительно следующего компонента структуры деятельностного акта — процесса преобразования предмета как деформирующего фактора — утверждается следующее. Профессионал на про­тяжении своей карьеры должен совершать одинаковые, строго определенные действия над своим предметом. Содержание тех или иных трудовых действий над предметом, в том числе над людьми, различно в отдельных профессиях. Скажем, лечение людей отличается от их обучения. Многочисленные типовые операции, ма­нипуляции, совершаемые в течение многих лет и десятилетий, ста­новятся привычными, рутинными, автоматизируются и закрепляются в структуре психики профессионала и могут переноситься в недеятельностные сферы.

Относительно следующего компонента структуры деятельностного акта — средства труда как фактора профессиональных де­формаций - доказывается следующее. Этот элемент очень тесно связан с двумя другими компонентами — способами применения определенного средства и соответствующими способностями спе­циалиста.

Анализируя специфический набор средств, составляющий ин­струментальный арсенал конкретного профессионала, необходимо особое внимание уделять качественному своеобразию знакового, языкового, терминологического, концептуального, понятийно-мыслительного и теоретического аппарата, который «обслуживает» данную профессию. В отличие от технических, механических и про­чих средств, эти орудия труда обычно менее заметны исследователям-профессиоведам, но они оказывают более мощное деформи­рующее воздействие именно на внутренний мир специалиста, зас­тавляя его долгое время жить в их особенной логике.

Процесс интериоризации средств деятельности субъектом мо­жет доходить до полного «сращивания» с ними. Результат их де­формирующего влияния выражается в виде специфической «ору­дийной оснастки» личности профессионала.

Аналогично же следует изучать эффекты влияния конкретных способов использования того или другого средства. Усвоенные способы применения выработанных цивилизацией орудий труда могут быть как культурными, так и не удовлетворяющими требо­ваниям культуры. Это относится также и к интеллектуальным, ло­гическим средствам. Мерой их освоения является специфический перечень профессиональных знаний, умений и навыков — спо­собностей как следующий компонент структуры. Профессиональ­ная необходимость углубленной специализации не только разви­вает субъекта в определенном направлении, но и заставляет его тренировать одни свои способности за счет других. Глубоко интериоризированные благодаря профессиональной практике служеб­ные способности могут «эксплуатироваться» личностью в неадек­ватных жизненных ситуациях.

Перечисленные выше компоненты акта деятельности требуют от субъекта осознанных усилий по их детальному, скрупулезному изучению, овладению и дальнейшему совершенствованию в узкой сфере разделенного труда. Однако и сами эти компоненты как бы «захватывают» человека, овладевают им. Они предписывают ра­ботнику длительное время существовать в особой логике своего профессионального мира и тем самым деформируют его перцеп­цию, мышление, мировоззрение, сознание, отношения, ценнос­ти, всю психику человека.

Следующий компонент структуры — деятельностные нормы — является особым, не менее важным фактором, формирующим де­ятеля. Это тоже регулятор деятельности человека, как и остальные элементы структуры. Но по своей природе нормы отличаются от материальных, технических, естественных характеристик других компонентов, носят только социальный характер, существуют лишь в сознании людей или зафиксированы в инструкциях, их порождают общество, социум, а не природа.

Особенность этого типа норм, их отличие от других регулято­ров жизнедеятельности человека — правовых и моральных норм, ценностей и ценностных ориентации, идеалов, обычаев, традиций, ритуалов и т. п. — заключается в сфере их функционирования. Они порождаются и должны существовать только в пространстве дея­тельности субъекта.

В работе доказывается, что носителем деятельностных норм является такая субстанция человека, как субъект. Именно он их формулирует, придает им предписывающую роль, и он же их реа­лизует в процессе своего труда. При организации профессиологических исследований конкретных специальностей следует учиты­вать, что субъект труда может пребывать в течение рабочего дня либо в (само) управленческой, либо в исполнительской позиции. Предназначение управленческо-организационной роли заключа­ется в выработке, формулировании и доведении до исполнителей перечня этих норм. В работе даны список и определения каждой из норм деятельности — целей, планов, технологий, программ, проектов, методов и методик, подходов и принципов труда.

Каждая из этих норм отличается от других степенью своей аб­страктности—конкретности, (все)общности—частности. Одни из них сформулированы очень точно и детально по отношению к широкому кругу специфических условий, которые могут возник­нуть при исполнении деятельности. В таких ситуациях работнику не приходится задумываться о соответствии той или иной нормы специфике конкретных условий и остается только ее исполнять. Подобные производственные ситуации наиболее характерны в сферах той профессиональной деятельности, где предметом труда является неживой объект (металл, дерево) и где процессы его пре­образования дифференцированы и узкоспециализированы, например в конвейерном производстве. В этих случаях предметы труда могут быть максимально стандартными, тождественными друг другу настолько, что исполнитель имеет право пренебречь уникаль­ностью каждого экземпляра и применять одни и те же техноло­гии, программы и другие нормы труда, превращаясь практически в робота, механически, автоматически совершающего рутинную монотонную операцию.

Иное положение наблюдается в других сферах разделенного труда, особенно там, где предметом труда является другой человек или люди. В этих случаях специалист обязан каждый раз исполь­зовать индивидуальный подход к уникальному экземпляру своей деятельности. При этом профессионал вынужден общие знания по «материаловедению» дополнять, уточнять новыми знаниями о данном, частном варианте предмета трудовых усилий. Постоян­ные переходы от общего к частному, от абстрактного к конкретно­му являются существенной характеристикой профессий типа «че­ловек—человек».

Каждый работник этой сферы должен уметь правильно конк­ретизировать более общие нормы своего труда с максимальным учетом всех специфических условий деятельности. Он обязан куль­турно и грамотно работать в логике «восхождения от абстрактного к конкретному», мыслить в логике «систематического уточнения». В этих сферах исполнитель вынужден периодически занимать (само) управленческую позицию для уточнения, доформулирования тех или иных деятельностных норм.

Эта специфика человековедческих профессий требует от субъ­екта достаточной мыслительной подготовки, чтобы осуществлять подобные умственно-логические операции. Сам процесс уточне­ния, (пере- или до-) формулирования деятельностных норм связан с большим нервно-психическим напряжением, дополнительны­ми эмоциональными и энергетическими затратами.

В этих ситуациях деятель вынужден заниматься так называе­мым «усматриванием», операцией поиска и определения допол­нительных оснований выбора тех или иных технологий, программ работы, доопределения цели и норм. При этом, чтобы не допус­кать чрезмерного «произвола», он должен всегда сохранять неиз­менным содержание более общих деятельностных норм — прин­ципов работы, например. Многие субъекты подобные трудовые психотехнические (мыслительные, «душевные», духовные) опера­ции частенько совершают ошибочно, что приводит к нарушени­ям, «разрывам» процесса деятельности.

В ситуациях «усматривания» дополнительных оснований выбора и доформулирования норм на первый план выходят не только чис­то субъектные качества, но и личностные свойства индивидуума.

В работе доказывается, что основные положения классической теории отражения вполне справедливы для понимания сущности обыденного сознания человека и функционирования его позна­вательных психических механизмов. Для адекватного же понима­ния профессионального сознания специалиста и психологических механизмов профессиональных деформаций требуется использо­вать другие понятийные средства, а не просто «зеркальное отра­жение».

Особенности сознания профессионала связаны с его многолет­ним существованием в специфической логике своей деятельнос­ти, в отличие от психики дилетанта или новичка. Более мощными понятиями, объясняющими механизмы воздействия профессио­нального труда на личность, являются интериоризация, усвоение, закрепление, фиксация, присвоение, «консервация» тех или иных компонентов деятельностного акта в памяти, мышлении, воспри­ятии, психике специалиста.

Применительно к профессиям типа «человек—человек» для объяснения механизмов деформирующего воздействия «ненор­мального» предмета труда на субъекта оптимально использовать следующие понятия: уподобление, вживание, вчувствование, иден­тификация, перевоплощение, заимствование, сращивание. В ра­боте показано, что подобные процессы обязательно оставляют сле­ды в психике работника именно благодаря этим механизмам.

В профессиологических психологических исследованиях целесообразно опираться на положения современной теории индиви­дуальности в качестве понятийно-мыслительного средства, объясняющего специфику профессиональных деформаций в той или иной сфере разделенного труда. С помощью этой теории можно адекватно конкретизировать родовое понятие «человек» в более ча­стные термины: индивидуальность, индивид, личность и субъект.

Для поиска специфических факторов, признаков и причин про­фессиональных деформаций, характерных для определенной про­фессиональной роли, следует последовательно и пристально «рас­сматривать» взаимосвязи между двумя компонентами структуры целостной индивидуальности: субъектом и личностью.

При этом, говоря о личности человека, следует иметь в виду не профессиональное, а в околодеятельностное пространство. Надо учитывать, что между двумя этими субстанциями человека проис­ходят процессы взаимодействий, которые могут принимать фор­му либо согласования, либо борьбы, либо даже конфликта. Оба компонента структуры испытывают взаимовлияния друг друга.

Следует помнить, что если субъектные качества индивидуаль­ности формируются только в процессе деятельности (обучающей, например), то личностные свойства вырабатываются входе обще­ния, воспитания, социализации. Личность еще до вхождения в какую-то профессиональную роль сформировала некоторые внут­ренние регуляторы своей жизнедеятельности: ценностные ориен­тации, мировоззрение, установки и т. п. Она продолжает их пе­реоценивать и совершенствовать в процессах межличностного, «клубного» общения, в быту, в семье и т. д., что позволяет ей уточ­нять отношения к разным сторонам своей жизни и в том числе к профессиональной деятельности.

Для адекватного понимания сущности профессиональных де­формаций и процесса взаимосвязи субъекта и личности мы пред­лагаем использовать понятие «норма». Если субъект является но­сителем и хранителем особых норм — деятельностных (как пока­зано в нашей работе), то личность — хранителем других норм, которые выполняют регуляторную функцию в остальных, недеятелъностных областях жизни.

Такие нормы обусловлены морально-нравственными предпи­саниями, могут иметь разную степень обобщенности. Полезно учитывать, что, по сравнению с общими этическими принципа­ми, более конкретными являются нормы трудовой этики и тем более профессиональной этики и деонтологии. Исследователю надо обращать самое пристальное внимание на содержание имен­но последних норм, свойственных той или иной специальности, потому что они являются ближайшими по природе к нормам дея­тельностным.

Эти два типа норм оказывают друг на друга очень сильное вза­имовлияние. Их взаимодействие осуществляется в ситуациях «усматривания», где нормы профэтики и деонтологии играют роль дополнительных оснований для принятия решений и (до)формулирования содержания определенной нормы труда: цели, техно­логии, плана и т. д. Согласование противоречий между этими нор­мами и составляет сущность процесса взаимодействия между субъектом и личностью. Результатом этого процесса могут быть эффекты профессиональных деформаций.

Если личность деятеля недостаточно социализирована, имеет дефекты в морально-нравственном воспитании, то и результат со­гласования двух субстанций индивидуальности будет плачевен, а сама профессиональная деятельность будет подчиняться дефор­мированным нормам, что ведет к нарушениям, должностным зло­употреблениям и преступлениям.

Другой причиной профессиональных деформаций могут быть такие эффекты взаимодействий между личностью и субъектом, которые связаны с переносом той или иной нормы в несвойствен­ную для нее сферу регулирования жизнедеятельности.

В общем плане психологические механизмы профессиональ­ных деформаций целесообразно анализировать и описывать с помощью термина «взаимодействие между субъектом и личнос­тью как компонентами целостной структуры индивидуальности». Именно этот исследовательский принцип надо реализовывать при индивидуально-личностном подходе к конкретным профессиям и специальностям.

Для организации мероприятий по профилактике профдеформаций следует помнить, что все (пере)воспитывающие воздействия наличность можно реализовывать в пространстве, непосредствен­но примыкающем к сфере профессионального труда, в рамках это­го труда.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абульханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. М.: Наука, 1980.334 с.

2. Абрамова Г.С. Введение в практическую психологию. Екатеринбург, 1995.- 213с.

3.  Авиценна. Канон врачебной науки. Ташкент: АН УССР, 1961. 120 с.

4. Актуальные вопросы медицинской деонтологии, этики врача и врачебно-трудовой экспертизы. Уфа, 1979.166 с.

5. Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии. СПб., 1993, 291 с.

6. Ананьев Б. Г. О проблемах современного человекознания. М., 1977. 380 с.

7. Ананьев Б. Г. Человек как предмет познания. Л., 1968. 338 с.

8. Андреева Г. М. Социальная психология. М., 1980. 9.

9. Анисимов О. С. Категориальная версия методологического аппарата психологии. Новгород, 1990. 258 с.

10. Анисимов О. С. Новое управленческое мышление: сущность и пути формирования. М., 1991.352с.

11. Анисимов О. С. Основы методологического мышления. М., 1989.412с.

12. Антонян Ю. М., Гульдан В. В. Криминальная патопсихология. М., 1991. 248 с.

13. Анцыферова Д. И. Методологические принципы и проблемы психологии // Психологический журнал. 1962. Т. 3. № 2. С. 3-18.

14. Артемьева Е. Ю., Вяткин Ю.Г., Психологические методы описания профессии //Вопросы психологии. 1965. № 3. С. 127-133.

15. Артемьева ТГЛ. Методологический аспект проблемы способностей. М., 1977.- 185с.

16. Ахметов Ф. И. Мелкая сошка // Литературная газета. 1995. № 3<5534). 12 с.

17. Бажин Е. Ф., Гнездилов А. В, Психогенные реакции у онкологических боль­ных. Л., 1983, 34 с.

18. Батрак Г. Е. Аспекты, средства и методы формирования личности врача. Днепропетровск, 1969. 54 с.

19. Безносов С. П., Глущенко П. П. Юридическая психология: Учеб. пособие. СПб., 2002. 35 с.

20. Безносов С. П., Иваницкий А. Т. Психология и педагогика деятельности ОВД. СПб.: ВШ МВД РФ, 1994. 131 с.

21. Безносов С. П., Иваницкий А. Т., Кикотъ В. Я, Профессиональная подготовка и ее влияние на личность (проблемы профдеформации): Учеб. пособие. СПб.: ВВКУ ВВ МВД РФ, 1996. 230 с.

22. Безносов С. П. Какому общению учить будущих юристов? // Человек в изменяющемся мире: Социальные и психологические проблемы. СПб., 1993. 34-36 с.

23. Безносов С. П. Культура профессионального самоопределения //Социально-психологические проблемы человека в современной социокультурной ситуа­ции. СПб. 1994- С. 7-8.

24. Безносов С. П. Об исследовании личности инженерно-технических и руководящих работников //Психология личности и малых групп. Л.: ЛГУ, 1977. С. 114-118.

25. Безносов С, Л. О различиях между традиционными и инновационными обучающими технологиями // Проблемы формирования специалиста в системе высшего гуманитарного образования. СПб., 1996. С. 81—82.

26. Безносов С. П. Отклоняющееся поведение // Коллектив, личность, общение. Л.: Лениздат, 1987, 65с.

27. Безносов С. П. Особенности деятельности сотрудников органов внутренних дел // Психологическое обеспечение трудовой деятельности. Л.: ЛГУ, 1987. С, 63-69.

28. Безносов С. П. Педагогический контроль как средство социализации личнос­ти // Проблемы гуманитарного образования в вузах МВД РФ. СПб., 1993. С, 75-79.

29. Безносов С. Л., Лочебут Л. Г. Производственная адаптация молодых рабочих в зависимости от производственного климата в коллективе // Психология возрастных коллективов. М.; Курган, 1981. С. 175-177.

30. Безносов С. Л. Принципы психологической подготовки военнослужащих внут­ренних войск// Современные проблемы безопасности жизнедеятельности военнослужащих ВВ. СПб., 1995. С. 26-29.

31. Безносов С. П. Профессиональная деформация и воспитание личности //Психологическое обеспечение социального развития человека. Л.: ЛГУ, 1989. С. 69-74.

32. Безносов С. П. Профессиональная деформация личности // Коллектив, лич­ность, общение. Л.: Лениздат. 1987. С. 21-22.

33. Безносов С. Л. Сущность и специфика учебного общения // Современные технологии обучения в гуманитарном вузе. СПб., 1994. С. 42—43.

34. Безносов С. П. Теоретические основы изучения профессиональной деформации личности. СПб., 1995. 283 с.

35. Безносов С. П. Формирование иммунитета будущего специалиста к профессиональной деформации как педагогическая задача// Проблемы гуманитар­ного образования в вузах МВД РФ. СПб., 1993. С. 79-82.

36. Билибин А. Ф., Царегородцев Г. И. О клиническом мышлении: Философско-деонтологический очерк. М.; Медицина, 1973.168 с.

37. Бдохин Н. Я. Деонтология в онкологии. М.: Медицина, 1977. 69 с.

38. Бобнееа Я. Я. Социальные нормы и регуляция поведения. М., 1978, 311 с.

39. Богданов В. Н. Психологические особенности профессионального мышления работника уголовного розыска. Омск, 1984. 53 с.

40. Боюрад И. В. Больной и врач. М., Знание, 1982. 94 с.

41. Борисова С. Е. Профессиональная деформация личности сотрудников милиции. Орел, 2001. 32 с.

42. Вагнер Е. А., Росновский А. А. О самовоспитании врача. Пермь,1976. 156 с.

43. Валь С. С. Некоторые вопросы врачебной деонтологии. Л.: Медицина, 1969. 45с.

44. Васильев В. Л. Психологические основы организации труда следователя. Вол­гоград, 1976.211с.

45. Водопьянова Я. Е. Синдром психического выгорания в коммуникативных про­фессиях // Психология здоровья. СПб.: СПбГУ, 2000. С. 443-464.

46. Волков В. В. Некоторые результаты изучения профессиональной деформации личности следователя//Проблемы судебной психологии. М., 1971. С. 11-12.

47. Вопросы деонтологии / Под ред. К. П. Кашкина, С. Н. Давыдова. Л, 1979.100 с.

48. Вопросы медицинской деонтологии и психотерапии / Под ред. И. М. Виш. Тамбов, 1974. 478 с.

49. Вопросы этики и деонтологии советского врача. Ташкент, 1980. 78 с.

50. Врачебная тайна и врачебная этика/Под ред. В. И. Воячек, В. Р. Осипова.Л., 1930, 95 с.

51. Ганзен В. А,, Головей Л. А. Отношение между потенциями и тенденциями в структуре индивидуальности//Личность и деятельность. Л., 1962. С. 3-11.

52. Геллерштейн С. Г. Проблемы психотехники на пороге второй пятилетки // Советская психотехника. 1932. № 1-2.

53. Глазыгин Р. В. Психология следственных действий. Волгоград, 1963. 64 с.

54. Глоточкин А. Д. Исправительно-трудовая психология. М., 1974.416с.

55. Глязер Г. О мышлении в медицине. М., 1965. 231 с.

51. Гомеяаури Н. Д. Ролевое поведение и установка // Проблемы социальной психологии. Тбилиси, 1976. С. 42—46.

52. Гомоюнов К. К, О четкости в определении понятий // Вопросы психологии. 1966. № 3. С. 97-103.

53. Горин С. Гипноз: Техники россыпью. Канск, 1995.

54. Гранат Я Л. К проблеме криминалистического мышления // Состояние на­учных исследований по судебной психологии. М., 1971. С. 29-34.

55. Гранат Н. Л. О влиянии профессиональных языковых и речевых шаблонов в мышлении следователя // Материалы III Всесоюзного симпозиума по психо­лингвистике. М,, 1970. С. 52-57.

56. Гранин А. Ф. Особенности правового воспитания слушателей вузов МВД СССР// Актуальные проблемы профессиональной подготовки кадров в ву­зах МВД СССР. Киев: КВШ МВД СССР, 1979. С. 69-93.

57. Грановская Р. М. Элементы практической психологии. Л.: ЛГУ, 1984.

58. Гриндер Д., Бэндаер Р. Из лягушек в принцы. Воронеж, 1993. 204 с.

59. Гуров А. И. Профессиональная преступность: Прошлое и настоящее. М., 1990, 87 с.

60. Дебальский М. Г., Мартынцева Л. И. Психология внедрения новшеств в кол­лективе ОВД. М., 1992. 38 с.

61. Деев В., Смелое А. О некоторых формах и методах работы политорганов по анализу состояния соцзаконности // Партийно-политическая работа в орга­нах внутренних дел. 1966. № 1. С. 23-29.

62. Домов А. С. Опыт изучения некоторых показателей деонтологической подго­товки студентов до и после субординатуры и методов ее верификации // Тер­риториальный архив. 1965. № 10. с. 128-131.

63. Долматова И. М, Совершенствование профилактики профессиональной де­формации у сотрудников пенитенциарной системы: Дис... канд. пед. наук. СПб., 2000.

64. Дулов А. В. Судебная психология. Минск, 1973. 374 с.

65. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996. 430 с.

66. Епифанов И. Кто, где и как совершает смертную казнь //Аргументы и фак­ты. 1996. № 8. С. 9.

67. Еремин В. И. Полиция Японии. М., 1980. 248с.

68. Еренкова Н. В. Этика труда среднего медицинского работника. Киев, 1987.120 с.

69. Жванков В. А. Человек как носитель криминалистически значимой информации. М., 1994.99с.

70. Заеилянский И. Я., Заеилянская Л. И. Деонтология в психиатрии. Киев: Здо­ровье, 1979. 124 с. 267

 

Профессиональная деформация личности

76. Загайнов Р. М. Проклятие профессии: бытие и сознание практического пси­холога. М., 2001. 248 с.

77. Залыгин С. И. Наблюдения редактора // Новый мир. 1987. № 1. С. 8-16.

78. Зинченко В. П. Человеческий интеллект и технократическое мышление// Коммунист. 1986. № 3. С. 96-104.

79. Иваницкий Л. Т. Совершенствование психологической подготовки курсантов вузов МВД СССР к службе во внутренних войсках: Дис... канд. пед. наук. М., 1987.184 с.

80. Иванюшкина А. Я. О содержании проблемы врачебной тайны в медицинской этике // Вестник АМН СССР 1986. № 4. С. 84-94.

81. Ивченко С. И. Деформация правосудия // Неделя. 1987. № 1423. С. 15.

82. Илларионов В. П. Переговоры с преступниками. М., 1993.100 с.

83. Караванов Г. Г., Коршунов В. В. Индивидуально-психологические особенности личности врача-хирурга. Львов, 1974. 84с.

84. Кассирский Я. Л., О врачевании: Проблемы и раздумья. М., Медицина, 1970.271 с.

85. Кекчеев К. X. Гигиена умственного труда. М., 1948. 70 с.

86. Киссинджер Г. Уроки для лидеров // Новое время. 1990. № 41. С. 40-42.

87. Китов Л. К. Психология управления. М.: Академия МВД СССР 1983. 490 с.

88. Климов Е. А. Психологическое содержание труда и вопросы воспитания. М.: Знамя. 1986. 80 с.

89. Климов Е. А. Психология профессионала. М., 1996. 481 с.

90. Климов Е. А. Психология профессионального самоопределения. Ростов-на-Дону, 1996.

91. Ковш О. Я. Врачебная тайна в клинике внутренних болезней // Проблемы медицинской деонтологии / Поп. ред. Г. В. Морозова. М., 1977. С. 149 - 151.

92. Клорнаи Я. Бюрократия и рынок // Невский курьер. 1990. № 27. С. 3.

93. Колодкин Л. М. Организационные и правовые основы работы с кадрами в органах внутренних дел. М., 1979.421 с.

94. Кондратьева С. В. Понимание учителем личности учащегося//Вопросы пси­хологии. 1980. № 5. С. 46-59.

95. Конечный Р., Боухал Я. Психология в медицине. М.; Прага. 1983. 405 с.

96. Константинов А. Бандитский мир Петербурга. СПб., 1996.

97. Консультирование - сочетание методов, теорий и практики / Е.Аллен и др.; Пер. с англ. Новосибирск, 1987. 421 с.

98. Концевич И. А, Судебно-медицинские аспекты врачебной практики. Киев, 1974.126 с.

99. Косарев И. И., Новодраное В. Ф. Гуманизм и антигуманизм в медицине. М.: МИИ, 1964.105 с.

100. Котов Д. П., Шиханцев Г. П. Психология следователя. Воронеж, 1977. 238 с.

101. Кране М., Нехотин В. Индустрия и милосердие // Коммунист. 1988. № 1. С. 83-87.

102. Криппер С. Духовные измерения психотерапии и целительства // Вопросы психологии. 1994.№б.С. 118-133.

103. Кукосян О. Г. Профессия и познание людей. Ростов-на-Дону,1981.103 с.

104. Кук Ф. Заговор против больного. М., 1972. 295 с.

105. Кукушкин В. М. Полицейская деонтология. М.: Академия МВД РФ, 1994.140 с.

106. Курашешш Г. К. Изучение следователем личности обвиняемого. М.: Юриди­ческая литература. 1982. 63 с.

107. Лакосина И. Д., Ушаков Г. К. Медицинская психология. М.: Медицина, 1964. 272 с.

108. Лебедкин А. М. Роль психологической службы в деятельности пенитенциарной системы// Психопедагогика правоохранительных органов. 1995. № 1.

109. Леонтьев А. и. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975. 304с.

110. Леонтьев А. Н. Проблема деятельности в психологии//Вопросы философии. 1972. №9. С. 95-106.

111. Лещинский Л. А. Деонтология в практике терапевта. М.: Медицина. 1989, 208 с.

112. Лещинский Л. А., Димов А. С. О некоторых клинико-организационных осо­бенностях работы терапевта//Клин, мед. 1984. № 7. С. 138-140.

113. Лобзав А. С. Психологические трудности взаимодействия должностных лиц в процессе принятия решений в сфере охраны правопорядка //Тезисы к 1 Все­союзной конференции по психологии управления. М.: Академия МВД, 1979. С. 39-42.

114. Макаренко А. С. Соч. Т. 5. М., 1966.

115. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1973.

116. Матвеев В. Ф, Основы медицинской психологии, этики и деонтологии. М.: Медицина, 1984.175 с.

117. Медведев В. С. Психология профессиональной деформации сотрудников органов внутренних дел: Автореф. дисс... д-ра пед. наук. Киев, 1999.

118. Медицинская этика и деонтология / Под ред. Г. В. Морозова, Г. И. Царегородцева. М., 1983. 270с.

119. Медушевский А. Н. История русской социологии. М., 1993. С. 312.

120. Милъман Н. Я., Кишеневский Л. Е. Некоторые вопросы в рентгенологи-ческой деонтологии. М., 1960. 55 с.

121. Мирахнедов У. М., Белова Д. В. Некоторые вопросы деонтологии в дермато-венерологии // Вестник дерматолога. 1982. № 8. С. 37—40.

122. /Чаль А. Врачебная этика: Обязанности врача во всех отраслях его деятельно­сти. СПб., 1903. 414 с.

123. Мурояма С. Дети и школа в эпоху изобилия // Вопросы психологии. 1994. №6. С. 140-147.

124. Мясищев В. Я. Личность и неврозы. Л., 1960.

125. Насиновский В. Е. О психологических аспектах неосторожного повеления сотрудников ОВД, вызванного особыми условиями их деятельности // Тезисы I Всесоюзной конференции по психологии управления. М., 1979. С. 91-92.

126. Никонова Т. Н., Ярочкина Н. П., Ахметова Г.Х. О клиническом мышлении врача-педиатра. Алма-Ата, 1980. 201 с.

127. Новиков Б. Д. Психологические особенности возникновения профессиональной деформации сотрудников исправительно-трудовых учреждений / Автореф. дне... канд. психол, наук. Тверь, 1993. 25 с.

128. Носов С. Д. Вопросы деонтологии в научно-исследовательской работе врача (размышления инфекциониста). М., 1975. 71 с.

129. Олейников В. С. Профессиональная мораль и служебный этикет сотрудников милиции. Л.; ВПУ МВД СССР, 1964. 46 с.

130. Орлов А. Н. Исцеление словом. Красноярск: КГУ, 1969. 491 с.

131. Остапенко А. Л. Этика и деонтология среднего медицинского работника. Л., 1985, 144с.

132. Первая Всесоюзная конференция по проблемам медицинской деонтологии. М.,1970. 176 с.

133.Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравствен­ности. СПб., 1907.

134. Пилипенко В. В. Три оружия есть у врача// На работе и дома. Киев, 1984. С. 88—97.

 

135. Политико-воспитательная работа в ОВД / Под ред. Ю, М. Чурбанова. М., 1982. 323 с.

136. Политико-воспитательная работа. М.: МВД СССР. 1975. № 4 (49).

137. Пономарева. Б. Восстановление деформированной деятельности руководи­теля в конфликтной ситуации //Тезисы докладов I Всесоюзной научной кон­ференции по психологии управления. М.: Академия МВД СССР Ч. 1, 1979. С. 49-51.

138. Попов А. С., Кондратьев В. Г. Очерки методологии клинического мышления. Л., 1972.182с.

139. Раинкин С. Е. Психодиагностика профессиональной адаптации молодых со­трудников патрульно-постовой службы // Тезисы I Всесоюзной конферен­ции психологии управления. М., 1979. С. 239—240.

140. Равман Д В. Виктимологические факторы и профилактика преступлений. Л., 1975.

141. Робозеров В. Ф. Типовая программа действий сотрудника милиции // Тезисы I Всесоюзной конференции управления. М., 1979. С. 98-100.

142. Рожнов В. Е. Медицинская деонтология, психология и психотерапия. М., 1975.36с.

143. Роша А.Н. Профессиональная ориентация и профессиональный отбор в органах внутренних дел. М.: Академия МВД СССР, 1989. С. 75.

144. Роша А. Н. Труд работника милиции //Социально-психологические пробле­мы- М., 1978. 148 с.

145. Ращин С. К. Психология и право: Некоторые специфические вопросы пси­хологии управления в США // Прикладные проблемы социальной психоло­гии. М., 1983. С. 242-254.

146. Рубинштейн С. Л. Основы обшей психологии. М., 1989. Т, 1, 2.

147. Рябов Г. И. Сколько лиц у милиции? // Юность. 1988. № 3. С. 67-72.

148. Свенцицкий А. Л. Социальная психология управления. Л.: ЛГУ, 1987.

149. Серена Веджетти Н. Теория деятельности, обучения и формы знаний //Пси­хологический журнал. 1993. № 1. С. 131-134.

150. Словарь по этике // Под ред. И. С. Кона. М., 1975. 190 с.

151. Смирнова Г. А. Деонтология в педиатрии. Минск, 1975.144 с.

152. Смирнова П. И. Ценностные основания общества: Автореф. дис... д-ра филос. наук. СПб., 1994.

153. СмолыаковА. И„ Федоренко Е. Г. Врачебная этика. Киев, 1976.104 с.

154. Социальная психология личности. М., 1979. 345 с.

155. Социальная психология. Л., 1979. 288 с.

156. Социально-психологический портрет инженера / Под ред. проф. В. А. Ядова. М.: Мысль, 1977.221с.

157. Социология/Под ред. Г. А. Гриненко. СПб., 1994.

158. Социология труда. М., 1993. 368 с.

159. Сук И. С. Врач как личность. М., 1984. 64 с.

160. Суходольский Г. В. Основы психологической теории деятельности. Л., 1986, 165 с.

161. Суходальский Г. В. О требованиях к психологическому изучению деятельнос­ти//Личность и деятельность. Л., 1982. С. 11-20.

162. Суходольский Г. В. Эргономика. Л., 1988, 221 с.

163. ТашыковВ. А. Психология лечебного процесса. М., 1964. 192с.

164. Тисдейл С. От этого можно свихнуться//Ровесник. 1986, №6. С. 20-21.

165. Тополянский В. Д., Струковская И. В. Психосоматические расстройства, М., 1986. С. 238.

166. Труд и здоровье медицинских работников. М., 1985. 213 с.

167. Тугаринов В. И. Теория ценностей в марксизме. Л., 1968.

168. Туманов Г. А. Профессиональная психология работников исправитель-ных учреждений // Вопросы судебной психологии. М., 1971. С. 141-153.

169. Филонов Л. В. Детерминация возникновения и развития отрицательных черт характера у лип с отклоняющимся поведением // Психология формирова­ния и развития личности. М., 1961. С. 338—363.

170. Харди И.. Врач, сестра, больной: Психология работы с больными /Пер, с венг. Будапешт, 1974. 286с.

171. Хромов Б. Н. Болезни от лечения // Клиническая мед. 1977, №12. С.12-41.

172. Хроника ВОЗ. 1965. Т. 19. № 1. С. 29-30.

173. Хэрриот Дж. О всех созданиях — больших и малых / Пер. с англ. М., 1985. 383с.

174. Цветкова Д. А. Коммуникативная компетентность врачей-педиатров. Авто­реф. дис... канд. психол. наук. СПб., 1994. 16 с.

175. Ценин Ю. В. Труд персонала скорой помощи // Неделя. 1987. № 31. С. 8.

176. Чеботарева Э. П. Врачебная этика. М., 1970. 100 с.

177. Шатохин А.И. Может быть, я не прав? //Советская милиция. 1987. №7. С. 16-17.

178. Шевелев Л. Д. Пятна на белом халате // Юность. 1986. № 6. С. 100-104.

179. Шестак А. И. В погоню за цифрой//Комсом. правда.1988. № 19157. С. 1.

180. Щедровицкий Г. П. Избранные труды. М., 1995. 584 с.

181. Эльштейн Н. В. Диалог О медицине. Таллинн, 1980. 153 с.

182. Ядов В. А. Отношение к труду: концептуальная модель и реальные тенден­ции // Социологические исследования. 1983. № 3.

183. Якунин В. А., Кондратьева Л. С. Психологические аспекты нравственного формирования личности студента в учебной деятельности // Личность и де­ятельность. Л., 1982. С. 134-140.

184. Dearlove J., Sate T., Newman P. Ignoring the obvious. Doctor's wives as patients // Brit. med. J. (Gin. Res.) 1962. V. 285. H &336. P. 187-169.

185. Hatarazzo J. D. el all. Characteristics of successful policement and firemen applicants //J. Appl. Psychol., 1964. V. 48, P. 123-132.

186. Higgs R. Obstructed death revisited // J. med. Ethcs. - 1962, V. 6. H 3. P. 154-156.

187. Johson D., Gregory R.J. Police-community relationsin the United States //J. Crimi­nal Law and Police sci. 1971. V. 62. P. 94-103.

188. Jones J. S. Telling the right patient // Brit. med. J. 1961. V. 263. N 6266. P. 291-292.

189. Kondo K. Burnout syndrome // Asian Medical. 1991. N 34(11).

190. Lefkowitz J. Industrial-organizational psychology and the police//Amer. Psychol., 1977, V. 32, P. 346-364.

191. Lewy R. J. Predicting police failures//!, criminal Law and police Sci. 1967. V. 58. P. 265-275.

192. Polls Chief. USA. 1977. HI, 2.

193. Regnier F., Rouzioux J. M. Contemporary aspects of medical ethics in France // J. Med. Ethics, 1983. V. 9, H3. P. 170-174.

194. Roheach M., Miller M. G., SuyderJ. A. The value gap between police and policed // J. Soical. Iss., 1977, V. 27. P. 155-171.

195. Simon V.E., VII de V. Psychological needs of professional police personnel// Psychol. Reps., 1973. V. 33. P. 313-314.

196. Slhleann V., Athanasin V. Psihologia profesiuhit medicale. Bucurest, 1973. P. 203.

197. Thomson P. I. The relation of coping. Appraisal and burnout in mental Health workers//;. Psychol., 1992. N 126(3).

 

 

 

Сергей Петрович Безносов

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ДЕФОРМАЦИЯ

ЛИЧНОСТИ

Главный редактор Я. Авидон

Заведующая редакцией Т. Тулупьева

Художественный редактор Я. Борозенец

Корректор И. Любченко

Технический редактор О. Кояесниченко

Директор Л. Янковский

 

Подписано в печать 19.01.2004.

Формат 60х90 1/16. Усл. печ. л. 19. Печать офсетная.

Тираж 3000 экз. Заказ № 1499.

 

ООО Издательство «Речь».

199004, Санкт-Петербург, В.О., 3-я линия, 6 (лит. "А"),

тел. (812) 323-76-70, 323-90-63, info@rech.spb.ru, www.rech.spb.ru,

 

 

Интернет-магазин: www.internatura.ru,

Отпечатано с диапозитивов в ФГУП «Печатный двор» Министерства РФ по делам печати, телерадиовещания

и средств массовых коммуникаций.

197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Безносов Сергей Петрович - профессор, доктор психологических наук, полковник милиции (Санкт-Петербургский: университет МВД России), Основные интересы - юридическая и социальная психология.

В книге проанализирована чрезвычайно актуальная, но до настоящего времени малоизученная проблема профессиональной деформации личности, С привлечением обширного теоретического материала рассматриваются три основных направления исследования данной тематики, Книга будет интересна специалистам различных отраслей, сталкивающимся с этой проблемой по роду своей деятельности.

 

«Это новое, но активно развивающееся и перспективное направление исследований».

Б. Д. Парыгин профессор, доктор философских наук

 

«Ярче всего данный феномен проявляется там, где специалист имеет дело с отклоняющимся поведением».

А. Л. Свенцицкий профессор, доктор психологических наук