К. Мангейм

Диагноз нашего времени.

 


Попутный ветер не поможет тем, кто

не знает, в какой порт он направляется

Монтень

Предисловие

Настоящие статьи, за исключением одной (главы V), были написаны во время войны. Они возникли как лек­ции или памятные записки для студентов, желающих узнать мнение социолога о современной ситуации.

Я некоторое время размышлял над тем, публиковать ли их в первоначальном виде - как отдельные статьи, или же более тесно увязать друг с другом. Будь это в обычные вре­мена, я несомненно предпочел бы второе. Однако в данный момент я чувствовал, что непосредственный личный контакт не должен быть принесен в жертву системному академичес­кому подходу. Отдельные статьи, которые можно читать и обсуждать независимо друг от друга, более точно выражают основные идеи, нежели одно обширное исследование. В этой книге делается попытка применить метод и запас знаний на­учной социологии к нашей действительности. Я решил не от­кладывать издание этой книги, чтобы не терять время и ис­пользовать тот небольшой вклад, который она могла бы вне­сти в обсуждение жгучих проблем современности.

В истории бывают такие стечения обстоятельств, когда возникают определенные возможности, и если их упустить, они могут быть утрачены навсегда. Как революционер ждет своего часа, так и реформатор, желающий изменить общество мирными средствами, не должен упускать свой шанс. На про­тяжении уже нескольких лет я убежден в том, что на долю Великобритании выпала возможность и миссия развития об­щества нового типа, а также в том, что мы должны осознать это и выполнить эту миссию. Я старался выразить эту мысль в своих лекциях, она высказывается также и в этой книге.

Далее я хочу привести точные данные об отдельных главах настоящей книги.

Глава 1 «Диагноз нашего времени» была написана в январе 1941 г., прочитана в виде лекции на конференции Фе­дерального союза в Оксфорде, а также в июле 1941 г. на лет­них курсах в Оксфордском университете, предназначенных для лиц, не являющихся студентами, затем в августе 1941 г.

[412]

на Международном форуме Совета сторонников мира в Вундбруке.

Глава II «Кризис оценок» написана в январе 1942 г. и представляет собой лекцию из цикла публичных лекций по вопросам «войны и будущего», прочитанных различными лек­торами и организованных Лондонской экономической школой (Лондонский университет) в Кембридже.

Глава III «Проблема молодежи в современном обще­стве» написана в апреле 1941 г. в качестве приветственной речи конференции по новому образованию в Оксфорде; в мае 1941 г. прочитана как лекция в Ассоциации Масарика в Окс­форде; в июле 1941 г. - на конференции молодежных лиде­ров в Оксфорде, организованной министерством образования.

Глава IV «Образование, социология и проблема обще­ственного сознания» прочитана как лекция в Нотгингемском университете, организованная совместно Институтом образо­вания (Лондонский университет), Колледжем Голдсмита (Лондонский университет) и Ноттингемским университетом;

прочитана также в виде лекции для преподавателей универ­ситета в Ньюкасле, Дарем в мае 1941 г.

Глава V «Массовое образование и групповой анализ» перепечатана из книги «Образование для демократии», изданной Дж. Когеном и Р. Траверсом, Макмиллан, Лондон, 1939 г.

Глава VI «Групповая стратегия нацизма» Би-би-си, зарубежная редакция, 1941 г., перепечатана из газеты «The listener» за 19 июня 1941 г.

Глава VII «К новой социальной философии» - см. сноску на с. 503.

Я выражаю свою благодарность и признательность за разрешение на перепечатку г-дам Макмиллану и К% а также Британской радиовещательной корпорации (Би-би-си). Хочу также выразить признательность отделу научных исследова­ний Лондонской экономической школы за предоставленную

помощь в моем научном исследовании.

[413]

Глава I Диагноз нашего времени

I. Значение новой социальной технологии

Давайте посмотрим на мир с точки зрения врача, пы­тающегося поставить научный диагноз нашей общей болезни. В том, что наше общество серьезно больно, сомнений нет. Коротко ситуацию можно охарактеризовать следующим обра­зом: мы живем в век перехода от laissez-faire1 к планируемому обществу. Планируемое общество будущего примет одну из двух возможных форм: либо это будет диктатура с правлением меньшинства, либо новая форма правления, которая, несмотря на сильную власть, будет демократической.

Если этот диагноз окажется верным, то все мы будем в одной лодке - Германия, Россия, Италия, Великобритания, Франция и США. Несмотря на все еще существующие значи­тельные различия, мы движемся в одном и том же направле­нии к своего рода планируемому обществу, и вопрос заключа­ется в том, будет ли планирование хорошим или плохим: воз­никнет оно на базе диктатуры или на основе демократического контроля. Однако мой диагноз - это вовсе не пророчество. Ценность диагноза состоит главным образом не в предсказа­нии как таковом, а в выяснении оснований данных утвержде­ний, а также в актуальности анализа факторов, определяю­щих ход событий. Основные изменения, свидетелями которых мы сегодня являемся, в конечном итоге объясняются тем фактом, что мы живем в массовом обществе. Управление мас­сами не может осуществляться без ряда изобретений и усовер­шенствований экономической, политической и социальной техно­логии. Под «социальной технологией»2 я понимаю совокуп­ность методов, оказывающих влияние на поведение человека и служащих в руках правительства сильным средством социального контроля.

Что касается этих усовершенствованных социальных методов, то их характерная черта не только в том, что они в высшей степени эффективны, но и в том, что эта эффектив­ность благоприятствует правлению меньшинства. Так, новая военная техника делает возможной большую концентрацию силы в руках меньшинства по сравнению с любым предше­ствующим периодом. В то время как в XVIII и XIX веках армии были вооружены винтовками, в наше время они оснащены бомбами, самолетами, газом и механизированной техникой. Человек, вооруженный винтовкой, представляет опасность лишь для нескольких человек, человек, вооруженный бомбой, угрожает жизни тысяч людей. Таким образом, модернизация военной тех­нологии в наш век увеличивает шансы правления меньшинства.

[414]

Аналогичная концентрация произошла и в области уп­равления. Телефон, телеграф, радио, железные дороги, ав­томобили и, наконец, научное управление с помощью крупных организаций ускорили централизацию управления и контроля. Подобная же концентрация имеет место и в области форми­рования общественного мнения. В этом направлении действу­ет механизированное массовое производство идей с помощью прессы и радио. Если добавить к этому возможность контро­лировать школу и всю сеть образования из единого центра, то станет ясно, что происшедший в недалеком прошлом переход от демократической формы правления к тоталитарной объяс­няется не столько изменением идей в умах человечества, сколько изменением самих принципов и методов управления обществом.

Новая наука о человеческом поведении дает в руки правительства знание о человеческом разуме, которое можно либо использовать для увеличения эффективности управле­ния, либо превратить его в инструмент, играющий на эмоциях масс. Развитие социальных служб позволяет оказывать дав­ление на нашу частную жизнь. Таким образом, появляется возможность сделать объектом общественного контроля психо­логические процессы, которые ранее считались сугубо личными.

Я уделяю так много внимания этой социальной техно­логии, ибо считаю, что она ограничивает возможности разви­тия современного общества. Характер социальной технологии для общества даже более важен, нежели его экономическая структура или социальная стратификация. С ее помощью можно затормозить или изменить функционирование экономи­ческой системы, разрушить одни социальные классы и поста­вить на их место другие.

Я называю эти методы технологией, поскольку они са­ми по себе не могут быть ни хорошими, ни плохими. Все зави­сит от того, как захочет использовать их человек. Главная особенность современной технологии состоит в том, что в ней содержится тенденция к усилению централизации и, следова­тельно, к укреплению власти меньшинства и диктатуре. Имея в своем распоряжении бомбы, аэропланы и механизированную армию, а также такие средства связи, как телеграф и радио, крупные промышленные предприятия и иерархическую бюрокра­тическую машину в целях производства и распределения това­ров и управления людьми, можно с этих ключевых позиций принимать важнейшие решения. Постепенное установление этих ключевых позиций в современном обществе сделало планирование не только возможным, но и неизбежным. Все происходящие в обществе процессы и события - это не что иное, как результат естественного взаимодействия между ма­лыми самостоятельными единицами. Отдельные индивиды и

[415]

небольшие предприятия сейчас уже больше не стремятся достичь равновесия с помощью конкуренции и взаимного при­способления. В различных областях социальной и экономичес­кой жизни существуют огромные комбинаты, сложные соци­альные единицы, которые недостаточно гибки, чтобы самим провести свою реорганизацию, и потому должны управляться из центра.

Значительная эффективность тоталитарного государ­ства объясняется не столько его более эффективной и крик­ливой пропагандой, как обычно считают, сколько пониманием того, что массовое общество не может управляться грубыми доморощенными методами, которые годились в эпоху ремес­ленников. Террористическая эффективность тоталитарного государства заключается в том, что, координируя методы уп­равления, оно порабощает большую часть населения и навя­зывает ему убеждения, мнения и поведение, не свойственные истинной природе гражданина.

При описании концентрации социальной технологии я сознательно ссылаюсь на изменения, характеризующие саму структуру современного общества. Это означает, что если искать главную причину того, что случилось в Германии, Ита­лии, России и других тоталитарных странах, в изменении ха­рактера социальной технологии, то вопрос о том, когда та или иная группа в пока еще демократических странах прибегнет к такой технологии, является только вопросом времени и воз­можности. Такие катастрофы, как война, депрессия, рост ин­фляции и безработица, требующие применения чрезвычайных мер (т. е. концентрации максимальной власти в руках прави­тельства), обязательно ведут к ускорению этого процесса. Еще до начала войны напряженность, вызванная существова­нием тоталитарных государств, вынуждала демократические страны принимать меры, схожие с мерами тоталитарных госу­дарств во время революции. Само собой разумеется, что тен­денция к концентрации должна увеличиваться во время вой­ны, когда становятся необходимыми мобилизация, распреде­ление продовольствия и других товаров.

После такого описания социальной технологии вы мо­жете по праву сказать: «Что за мрачная перспектива? Есть ли у нас какой-то выход? Или же мы просто жертвы слепого процес­са, который сильнее всех нас?» Ни один диагноз не является совершенным, если он не предлагает какого-то лечения. Нуж­но изучать общество таким, как оно есть, для того, чтобы наме­тить меры, которые могли бы сделать его таким, каким оно долж­но быть. Дальнейшие исследования позволяют нам, к счастью, освободиться от чувства отчаяния и призывают нас к действию.

[416]

II. Третий путь: воинствующая демократия

До сих пор я описывал социальную технологию. По­добно любой технологии она ни хороша и ни плоха сама по себе. Все зависит от того, как ее используют человеческие воля и рассудок. Если она предоставлена сама себе и разви­вается бесконтрольно, то ведет к диктатуре. Если же эту тех­нологию постоянно контролировать и заставить служить доб­рым целям, если не технология господствует над человеком, а человек над технологией, то ее можно считать одним из са­мых великолепных достижений человечества. Однако мы сможем повернуть ход событий и предотвратить то, что слу­чилось с Германией, Италией и Россией, только если будем бдительны и используем наши знания на благо всем. Принцип laisser-faire больше уже нам не поможет: мы будем вынужде­ны сознательно повернуться лицом к грядущим событиям, используя конкретные знания об обществе. Такой анализ не­обходимо начать с некоторых предварительных замечаний, которые, возможно, помогут нам определить нашу политику.

Во-первых, не всякое планирование - зло. Мы должны различать планирование ради подчинения и ради свободы и многообразия. В обоих случаях велика роль координации средств социальной технологии, таких, как образование, про­паганда, администрация. Существует также различие между координацией для достижения однообразия и координацией ради разнообразия. Дирижер оркестра осуществляет коорди­нацию между различными инструментами, и от него зависит достижение общего эффекта монотонности или разнообразия. Осуществляемая диктатором координация гусиных шагов -это наиболее примитивный пример правильного понимания значения координации. Истинная координация в социальной сфере означает увеличение экономии и более целесообраз­ное использование социальной технологии. Чем больше мы думаем о лучших формах планирования, тем скорее приходим к выводу, что в наиважнейших сферах жизни надо намеренно воздерживаться от вмешательства и оставлять свободное поле для спонтанности, не искажая ее излишним управлени­ем. Вы можете составить расписание для школы-интерната и прийти к выводу о том, что в определенные часы ученикам должна быть предоставлена полная свобода. И даже если вы остаетесь хозяином ситуации и решаете не вмешиваться в определенные сферы жизни, все равно вы во власти плани­рования. Такого рода намеренный отказ от вмешательства со стороны планирующего органа радикальным образом отли­чается от намеренного вмешательства, существующего в обществе типа laissez-faire. И хотя совершенно очевидно, что планирование вовсе не обязательно означает координацию

          [ 417]

гусиных шагов, все же именно таким образом бюрократический и воинствующий дух тоталитарных государств искажает его смысл.

Есть очень простая причина, по которой в конечном итоге массовое общество не может выжить, если оно плодит лишь подчинение. Французский социолог Дюркгейм в книге «Разделение труда в обществе»3 впервые указал на то, что только очень примитивные общества могут существовать на основе гомогенности и подчинения. Чем сложнее социальное разделение труда, тем больше дифференциация его типов. Интеграция и единство большого общества достигаются не через единообразное поведение, а через взаимное дополне­ние функций. В индустриальном обществе людям свойственно держаться вместе, поскольку фермер нуждается в услугах промышленного рабочего, ученого, и наобороот. Кроме про­фессиональных различий существуют и индивидуальные осо­бенности, необходимые для того, чтобы делать новые изобре­тения и контролировать развитие. Все это лишь подкрепляет наше утверждение о том, что бюрократическая и военная мо­дель планирования должна быть заменена новой моделью планирования ради свободы.

Второе замечание заключается в том, что планирова­ние не обязательно должно основываться на диктатуре. Коор­динация и планирование вполне возможны на демократичес­кой основе. Ничто не мешает парламентскому механизму осуществлять необходимый контроль в плановом обществе.

Для успешного функционирования нового социального порядка нужно не только сохранить абстрактный принцип де­мократии, но и придать ему новую форму: необходимо до­биться также соблюдения социальной справедливости, если мы хотим гарантировать действие нового социального поряд­ка. Функционирование существующей экономической системы, если пустить ее на самотек, приведет в самый кратчайший срок к увеличению различий в доходах и благосостоянии между различными классами до такой степени, что это уже само по себе вызовет недовольство и социальную напряжен­ность. Однако поскольку демократический порядок основыва­ется на демократическом согласии, принцип социальной спра­ведливости является не только этическим принципом, но и одним из условий функционирования самой демократичес­кой системы. Требование большей справедливости вовсе не обязательно подразумевает механическое понятие равен­ства. Разумные различия в доходах и накоплении богатства могут сохраняться в обществе с целью стимулирования луч­ших достижений, пока они не нарушают общих тенденций планирования и не вырастают до таких размеров, что препят­ствуют сотрудничеству между различными классами.

[418]

Стремление к большей справедливости имеет тс пре­имущество, что оно вполне осуществимо с помощью суще­ствующих средств реформирования общества: налогообложения, контроля за инвестициями, государственного механизма управ­ления и расширения социальных служб; оно не нуждается в ре­волюционном вмешательстве, которое неизбежно порождает диктатуру. Изменения, происходящие в результате реформ, обладают по сравнению с революционными изменениями тем преимуществом, что могут рассчитывать на помощь бывших ве­дущих демократических групп. Если новая система начинает с разрушения прежних ведущих групп общества, то она опрокиды­вает также все традиционные ценности европейской культуры. Жестокие преследования либеральной и консервативной интел­лигенции, а также церкви направлены на то, чтобы уничтожить последние остатки христианства и гуманизма и тем самым об­речь на неудачу все попытки установления мира на земле. Если новое общество хочет жить долго и быть достойным всех преды­дущих усилий человечества, то новое руководство должно сме­шаться со старым. Лишь совместно они смогут вдохнуть новую жизнь в те элементы традиционной культуры, которые представ­ляют ценность и могут развиваться путем творческой эволюции.

Совершенно очевидно, однако, что новый социальный порядок не может быть достигнут только благодаря более искусному и гуманному применению социальной технологии. Для этого необходимо духовное руководство, которое пред­ставляет собой нечто большее, нежели систему решений тех­нических вопросов. Система либерального общества типа laissez-faire могла предоставить окончательное решение слу­чаю, чудодейственным самоуравновешивающим силам эко­номической и социальной жизни. Поэтому век либерализма характеризовался плюрализмом целей и ценностей и нейт­ральным отношением к основным жизненным проблемам.

Либерализм типа laissez-faire принял нейтралитет за терпимость. Ни демократическая терпимость, ни научная объективность не означают, однако, что мы не должны иметь собственного .мнения о том, что считать истинным, или что нам не следует вступать в дискуссию относительно истинных ценностей и целей жизни. Терпимость предполагает лишь то, что каждый должен иметь законную возможность изложить свои доводы, и вовсе не означает, что никто не должен им верить. Позиция нейтралитета в нашей современной демокра­тии зашла так далеко, что мы, руководствуясь одной только справедливостью, разуверились в собственных целях, пере­стали думать о том, что нужно мирное урегулирование, что надо спасти свободу и сохранить демократический контроль.

Наша демократия должна стать воинствующей, если она хочет выжить. Есть, конечно, основополагающее различие

[419]

между воинственным духом диктатора, стремящегося навя­зать своим гражданам всеобщую систему ценностей и надеть на них смирительную рубашку социальной организации, с од­ной стороны, и воинствующей демократией - с другой, кото­рая стала таковой, только защищая процесс социальных из­менений и те основные добродетели и ценности, которые яв­ляются основой мирного функционирования социального по­рядка, - братскую любовь, взаимопомощь, порядочность, со­циальную справедливость, свободу, уважение к личности. Новая воинствующая демократия вырабатывает новое отно­шение к ценностям. Оно будет отличаться от релятивистской позиции laissez-faire предыдущего века и будет согласовы­ваться с теми основными ценностями, которые приняты в традиции западной цивилизаций.

Угроза нацизма больше чем что-либо другое застави­ла нас осознать тот факт, что демократии имеют общий набор основных ценностей, унаследованных от классической антич­ности и в еще большей мере от христианства, и что не пред­ставляет особого труда определять их и следовать им. Но воинствующая демократия воспримет от либерализма веру в то, что в высокодифференцированном современном обществе - независимо от тех основных ценностей, относительно кото­рых необходимо будет общее демократическое согласие, це­лесообразно оставить за другими, более сложными ценностя­ми свободу экспериментирования и индивидуальность выбо­ра. Синтез этих двух принципов найдет отражение в нашей системе образования, так что основные ценности и доброде­тели будут воспитываться у детей с помощью всех имеющих­ся в нашем распоряжении средств, в то Бремя как более сложные вопросы будут оставаться открытыми, дабы избе­жать пагубных последствий фанатизма.

Основные проблемы нашего времени могут быть сформулированы в виде следующих вопросов: существует ли возможность планирования, основанная на сотрудничестве и все же оставляющая простор для свободы? Может ли новая форма планирования отказаться от вмешательства за исклю­чением тех случаев, где свободное регулирование ведет не к гармонии, а к конфликту и хаосу? Есть ли форма планирова­ния, приближающая нас к социальной справедливости, посте­пенно ликвидирующая растущие различия в доходах и благо­состоянии общественных слоев? Существует ли возможность преобразования нашей нейтральной демократии в воинству­ющую? Можем ли мы изменить наше отношение к оценкам таким образом, чтобы стало возможным демократическое соглашение по основным проблемам, в то время как более сложные из них останутся делом свободного выбора?

[420]

III. Стратегическая ситуация

Наш диагноз был бы неполным, если бы мы изучили все возможности лишь абстрактно. Любой социологический или политический анализ должен уделять особое внимание конкретной ситуации. Какова же эта стратегическая ситуация? Существует целый ряд сил, которые, по-видимому, действуют в указанном мной направлении. Во-первых, усиливается ра­зочарование в методах laissez-faire. Постепенно растет пони­мание того, что они были разрушительными не только в эко­номической области, где вызвали цикличность производства и массовую безработицу, но и в политической, где они частично несут ответственность за теперешнее состояние либеральных и демократических государств. Принцип laissez-faire, предос­тавляющий вещам идти своим ходом, не может конкурировать с эффективным сотрудничеством, так как развитие осуществ­ляется слишком медленно, зависит от импровизации и поощ­ряет излишние расходы, присущие бюрократической системе. Во-вторых, растет разочарованность в фашизме, который оказался достаточно эффективным, но его эффективность от дьявола. В-третьих, серьезные сомнения вызывает комму­низм, даже в умах тех людей, для которых он, как доктрина, означал панацею от всех пороков капитализма. Эти люди не только вынуждены взвешивать шансы коммунизма на его вне­дрение с помощью революционных методов в западных стра­нах с их дифференцированной социальной структурой, но и могут закрывать глаза на некоторые изменения, произошед­шие со времени смерти Ленина в период господства Сталина. И чем больше они вынуждены признать, что то, что случи­лось, было неизбежным компромиссом с реальностью, тем больше они вынуждены учитывать наличие подобных явлений где-либо еще. Существующие факты свидетельствуют о том, что коммунизм является действенным и способен на большие достижения, пока речь идет о государстве народных масс. Ошибки в расчетах появляются тогда, когда обнаруживается, что ни диктатура, ни государство не собираются отмирать. Маркс и Ленин верили в то, что диктатура является лишь пе­реходной стадией, которая исчезнет с установлением нового общества. Сегодня мы знаем, что это было типичным заблуж­дением XIX века. Когда Маркс разрабатывал эту идею, можно было указать на судьбу абсолютизма, который повсюду мед­ленно уступал место демократии. Однако этот процесс в свете нашего анализа объясняется тем фактом, что в XIX веке со­циальная технология была еще весьма неэффективной и сильные мира сего вынуждены были вступать в компромисс с низшими слоями. В современном тоталитарном государстве, где весь аппарат принадлежит одной-единственной партии и

[421]

ее бюрократической системе, мало шансов на то, что она отдаст свою власть добровольно.

Итак, остается возможность того, что в результате об­щих опасений и разочарований все более будет развиваться реформистский подход. Война создала объединенный фронт, своего рода естественный консенсус, необходимый для таких реформ. В конечном счете именно от нас зависит, сможем ли мы использовать преимущества этого единодушия. В данный момент вопрос состоит в том, понимаем ли мы глубокий смысл так называемых чрезвычайных мер. Это шаг по на­правлению к необходимой координации социальной техноло­гии, которая находится в нашем распоряжении, без отказа от демократического контроля, основанного на сотрудничестве всех партий. Конечно, многие из этих чрезвычайных мер не могут и не должны оставаться постоянными. Однако некото­рые из них должны продолжать свое действие, поскольку яв­ляются выражением того факта, что насущные потребности общества всегда и везде должны главенствовать над приви­легиями отдельных индивидов. С другой стороны, если мы хотим сохранить великие традиции западной цивилизации, то мы должны энергично защищать те права индивида, от которых зависит истинная свобода.

Ознакомившись с данным анализом стратегической ситуации, можно возразить, что политическое единство, по­рожденное войной, не может длиться долго после того, как исчезнет угроза со стороны общего врага. Преимущество во­енного критического положения с точки зрения планирования состоит в том, что оно создает единство целей. Мой ответ гласит, что каким бы ни был исход этой войны, нам грозит опасность социального и экономического хаоса, которая, воз­можно, придет на смену угрозе фашистской агрессии. Эта опасность может, конечно, привести к сотрудничеству между группами и партиями, если они под давлением существующе­го положения окажутся в состоянии отреагировать на нее творчески и на более высоком моральном уровне, основыва­ясь на лучшем понимании ситуации, чем это требуется при нормальных условиях. Если это произойдет, то будет достиг­нуто сотрудничество и согласие по некоторым основным дол­госрочным проблемам, и можно будет планировать переход к более высокой стадии цивилизации. Как в жизни индивида, так и в жизни нации в час кризиса обнаруживается особая жизнеспособность. Теперь мы должны подготовить почву для полного понимания важности текущего момента.

Необузданная критика форм свободы и демократии, имевшая место в последние десятилетия, должна прекратиться. Даже если мы признаем, что свобода и демократия несовер­шенны до тех пор, пока экономическое неравенство мешает

[422]

реализации социальных возможностей, будет все же безот­ветственным не осознавать, что они представляют собой ко­лоссальное достижение, с помощью которого мы добиваемся общественного прогресса. Прогрессивные группы в обществе будут тем охотнее выступать за реформы, чем очевиднее ста­новится тот факт, что современные революции ведут к фа­шизму и шансы революции значительно уменьшаются, когда объединенная партия возьмет в свои руки ключевые позиции и сможет предотвратить любое организованное сопротивление.

Печальный опыт последних нескольких лет научил нас тому, что диктатура может править даже против воли большей части населения. Причина этого заключается в том, что тех­нология революции очень сильно отстает от технологии уп­равления. Баррикады, символы революции - это реликвии тех времен, когда их воздвигали против конницы. Отсюда следу­ет, что эволюционные методы обладают несомненным пре­имуществом. Что касается правящих классов, то можно наде­яться на то, что более разумные из них в изменившихся усло­виях предпочтут постепенный переход от современной непла­новой фазы капитализма к более демократическому планиру­емому обществу, которое будет представлять собой альтер­нативу фашизму. Хотя фашизм формально не лишает соб­ственности правящие классы, государственное вмешатель­ство растет и постепенно подчиняет их. Для этих классов стратегическая проблема состоит в том, чтобы расколоть свои ряды и отделить потенциальных фашистов от тех, кто наверняка пострадает от фашистского эксперимента.

Я считаю, что новый общественный порядок может быть создан, а диктаторские тенденции современной соци­альной технологии подлежат контролю, если у нашего поко­ления хватит смелости, воображения и желания, чтобы спра­виться с этими тенденциями и направить их в нужное русло. Это надо сделать немедленно, пока эта технология еще элас­тична и не монополизирована одной-единственной группой. От нас зависит, сможем ли мы избежать ошибок демократий прошлого, которые в силу незнания этих основных тенденций не смогли предотвратить возникновение диктатуры. Истори­ческая миссия нашей страны состоит именно в том, чтобы на основе давних традиций демократии, свободы и доброволь­ных реформ создать общество, которое будет жить под

знаком нового идеала: «Планирование ради свободы».

Глава II. Кризис оценок

I. Противоположные философские системы

Поначалу лишь немногие осознавали грядущий хаос и кризис нашей системы оценок. Они заметили, что религиозное и моральное единство, служившее интегрирующей силой средневекового общества, исчезает. Этот распад был не вполне очевиден, поскольку философия Просвещения, каза­лось, предлагала новый жизненный подход с помощью объе­диняющей цели. Из этого развились секуляризованные систе­мы либерализма и социализма. И прежде чем мы поняли, что наше будущее зависит от борьбы между этими двумя точками зрения, появилась новая система оценок - система универ­сального фашизма. Основные принципы этой новой системы настолько сильно отличаются от предыдущих, что внутренние различия между последними исчезают.

Так, в одной и той же социальной среде мы имеем де­ло с противоречащими друг другу философскими системами. Во-первых, это религия любви и всеобщего братства, вдох­новляемая христианской традицией и служащая мерой оценки нашей деятельности. Во-вторых, это философия просвеще­ния и либерализма, оценивающая свободу и человеческую личность как высшую цель и рассматривающая богатство, уверенность, счастье, терпимость и благотворительность как средства достижения этой цели. Кроме этого, нашему обще­ству бросила вызов идеология социализма, рассматривающая равенство, социальную справедливость и плановый соци­альный строй как желанные цели нашего времени. И наконец, существует самая новая философия с ее идеалом демоничес­кого человека, обладающего чистотой расы и плодовитостью, провозглашающая такие родовые и военные достоинства, как завоевание, дисциплина и слепое послушание.

Нас разделяют не только различные оценки таких крупных проблем, как принципы добродетельной жизни и наи­лучшей общественной организации, у нас отсутствует также, особенно в демократических обществах, определенная точка зрения относительно нормативной модели человеческого пове­дения. И если одна модель воспитания готовит новое поколение осуществлять и защищать свой разумный интерес в мире, полном конкуренции, то другая придает большее значение бескорыстию, служению обществу и подчинению общественным целям. И если одна социальная модель руководствуется идеалом аскетизма и подавления, то другая всячески поощряет самовыражение.

У нас нет общепринятой теории и практики относи­тельно характера свободы и дисциплины. Одни думают, что

[424]

дисциплина возникнет сама по себе, в результате действия саморегулирующих сил, внутренне присущих группе, если предоставить всем полную свободу и ликвидировать давление со стороны внешних сил. В противовес этой анархической теории другие утверждают, что введение строгих правил в тех сферах жизни, где это необходимо, не подавляет, а расширя­ет истинную свободу. Для таких мыслителей дисциплина яв­ляется предварительным условием свободы. Так как мы не имеем устоявшейся точки зрения на свободу и дисциплину, не удивительно, что нет и ясно определенных критериев для об­ращения с преступниками, и мы не знаем, должно ли наказа­ние носить карательный и устрашающий характер или же оно должно носить характер его, преступника, исправления и при­способления к жизни в обществе. Мы не знаем, считать ли нарушителя закона грешником или больным, и не можем решить, кто виноват - он или общество.

Этот кризис оценок проявляется не только в таких крайних случаях неадекватного приспособления к обществен­ным нормам, как преступление. У нас нет даже общепринятой политики в области образования наших обычных граждан, ибо по мере развития общественного прогресса мы все меньше понимаем, чему их учить. На начальном уровне образования мы не можем решить, состоит ли наша цель в воспитании миллионов рационалистов, которые отбросят обычаи и тради­ции и будут судить в каждом отдельном случае по существу дела; или же главная цель обучения - в том, чтобы научить обращаться с тем социальным и национальным наследием, которое сосредоточено в религии. На высшем уровне образо­вания мы не знаем, отдать ли предпочтение специализации, которая так настоятельно необходима в индустриальном об­ществе с его строгим разделением труда, или же готовить всесторонне развитую личность с философским образованием.

Подобная нерешительность характерна не только для области образования; мы так же смутно представляем себе смысл и ценность труда и досуга. Система труда ради прибы­ли и денежного вознаграждения находится в процессе дезин­теграции. Люди стремятся достичь стабильного уровня жизни, однако кроме этого они хотят чувствовать, что они полезные и важные члены общества, имеющие право понимать смысл своей работы и общества, в котором они живут. В то время как в массах пробуждаются эти чувства, в рядах богатого и образованного меньшинства происходит раскол. Для некото­рых их высокое положение и накопление благ означают преж­де всего возможность наслаждения неограниченной властью;

для других - возможность применить свои знания и умения, осуществляя руководство и взяв на себя ответственность. Первая группа - это потенциальные фашистские лидеры,

[425]

вторая - те, кто хочет способствовать созданию нового общественного порядка, когда во главе общества стоят компе­тентные руководители.

Как я уже указал, существуют совершенно различные интерпретации и оценки не только труда, но и досуга. Пури­танское чувство вины в связи с ничего-не-деланием и отды­хом все еще борется с возникающим гедонистическим куль­том жизнеспособности и здоровья. Идея ценности уединения и размышления сталкивается с идеей массового развлечения и восторга. Существуют различные мнения и в отношении сексуального поведения. Некоторые все еще осуждают секс вообще, пытаясь наложить на него табу, другие же видят в снятии с этой сферы жизни завесы таинственности и воздер­жания средство избавления от многих наших психологических недугов. Наши понятия и идеалы женственности и мужествен­ности меняются от группы к группе, и отсутствие общеприня­тых взглядов является причиной конфликтов не только в фи­лософских дискуссиях, но и в ежедневных взаимоотношениях между мужчинами и женщинами.

Итак, в нашей жизни нет ничего такого, даже на уровне таких обычных потребностей, как еда или манера поведения, относительно чего наши взгляды не расходились бы. У нас нет единого мнения даже относительно того, плохо или хоро­шо, что существует такое разнообразие мнений; мы не знаем, что предпочесть - конформизм прошлого или современную свободу выбора.

Но есть одна вещь, которую все мы осознаем доста­точно четко, а именно тот факт, что нехорошо жить в обще­стве, в котором нет установленных норм и которое развивает­ся нестабильно. Мы это еще лучше понимаем в настоящий момент, когда находимся в состоянии войны, когда мы долж­ны принимать решения быстро и без колебаний, сражаясь с врагом, система ценностей которого специально упрощена с целью принятия быстрых решений. В мирное время историк или иной мыслитель могут быть заинтересованы в том, чтобы изучить огромное количество возможных реакций на один и тот же стимул и существующую борьбу между различными точками зрения и нормами. Однако даже и в мирное время это огромное множество оценок может стать неприемлемым, особенно в крайних ситуациях, когда требуется дать ответ «да» или «нет». В таких ситуациях многие люди, видя, с какой нерешительностью демократические правительства прини­мают свои решения, склонны соглашаться с известным фаши­стским политологом, который сказал, что плохое решение лучше, чем никакое. Это верно в той степени, что нереши­тельность системы laissez-faire автоматически готовит почву для будущей диктатуры. Так, задолго до начала войны неко-

[426]

торые дальновидные мыслители осознали опасность, таящу­юся в кризисе оценок, и попытались найти более глубокие при­чины кризиса.

II. Противоречия в понимании причин нашего духовного кризиса

Двумя главными антагонистическими точками зрения на причины нашего духовного кризиса являются идеалисти­ческая и марксистская. Религиозным мыслителям и филосо­фам-идеалистам было с самого начала ясно, что кризис оце­нок - это не результат, а, скорее, причина кризиса нашей ци­вилизации. По их мнению, борьба различных сил в истории человечества объясняется расхождением между привержен­ностью к авторитету или к меняющимся оценкам. Отказ со­временного человека от христианских, а затем и от гуманис­тических оценок - конечная причина нашего кризиса, и пока мы не восстановим духовное единство, наша цивилизация обречена на гибель. Марксисты придерживаются противопо­ложной точки зрения. По их мнению, то, что происходит в ми­ре в настоящее время, - не что иное, как переход от одной экономической системы к другой, а кризис оценок - это всего лишь шум, создаваемый столкновением этих систем.

Сторонники либерализма считают, что нужно освобо­дить экономическую систему от государственного вмешатель­ства в рыночные отношения, а духовную сферу предоставить самой себе. Марксист рассматривает идеологию и оценки как часть общественного процесса, однако сосредоточивается в основном на экономическом аспекте общества и надеется на то, что после установления надлежащего экономического по­рядка в силу диалектической взаимозависимости автомати­чески наступит всемирная гармония. И поскольку источник наших разногласий надо искать в антагонизмах, присущих капиталистической системе, то вполне естественно, что унич­тожение этой системы поставит все на место.

Я считаю крупным достоинством марксистского подхо­да, по сравнению с чисто идеалистическим, осознание того факта, что вся культурная жизнь и сфера оценок зависят от некоторых социальных условий, среди которых основная роль принадлежит характеру экономического строя и соответству­ющей классовой структуры. Такая постановка вопроса откры­ла новое поле исследования, которое мы называем социоло­гией культуры. С другой стороны, исключительное значение, придаваемое экономическому базису общества, с самого начала ограничило кругозор этой новой науки. С моей точки зрения, куль­турная жизнь зависит от множества других социальных факторов и условий, и вокабулярий социологии, рассматривающей

[427]

кризис культуры лишь с помощью категории «класса», слиш­ком уж сильно ограничен, равно как и точка зрения, согласно которой кризис оценок объясняется лишь экономическими и классовыми факторами.

Различие между двумя социологическими подходами -марксистским и моим - становится еще яснее при рассмотре­нии предлагаемых ими способов исцеления общества. Со­гласно марксистской точке зрения, надо лишь установить над­лежащий экономический порядок - и существующий хаос в оценках исчезнет. С моей точки зрения, здоровая экономичес­кая система - обязательное условие выхода из кризиса, одна­ко этого вовсе не достаточно, поскольку есть множество дру­гих социальных условий, влияющих на процесс создания и распространения ценностей, причем каждое из них надо рас­сматривать отдельно.

Оба социологических подхода, как мой, так и марксис­тский, едины в том, что бесполезно рассматривать ценности абстрактно; их толкование должно быть увязано с соци­альным процессом. Ценности4 находят свое выражение прежде всего в том выборе, который делают индивиды: отда­вая предпочтение одному перед другим, я произвожу оценку. Однако ценности предстаю" не только в субъективном реше­нии как выбор, осуществляемый индивидами; они выступают также и в виде объективных норм, т. е. советов; делай то, а не другое. В этом случае они устанавливаются обществом и слу­жат для регуляции человеческого поведения. Основная функ­ция этих объективных норм состоит в том, чтобы заставить членов общества действовать и вести себя таким образом, чтобы вписываться в модели существущего порядка. Благо­даря своему двойственному происхождению оценки лишь час­тично являются выражением субъективных устремлений, час­тично же они суть воплощение объективных социальных фун­кций. Таким образом, происходит постоянное уравновешива­ние того, что индивиды хотели бы сделать, если бы их выбор определялся только их личным желанием, и тем, что их зас­тавляет делать общество.

Пока структура общества проста и статична, установ­ленные оценки действуют довольно долго; однако если обще­ство находится в процессе изменения, сразу же меняются и оценки. Изменение структуры общества обязательно влечет за собой переоценку и новое определение текущей ситуации. Новый социальный порядок не может существовать без такой переоценки, ибо только благодаря ей индивиды могут действо­вать по-новому и отвечать на новые вызовы. Таким образом, процесс оценки - это не просто сверхфеноменологическая супер­структура, дополняющая экономическую систему, но и аспект социального изменения во всех тех сферах деятельности, где

[428]

желательно изменение поведения индивидов. И если в своих наиболее важных функциях оценки действуют в качестве со­циального контроля наподобие дорожных огней, то совершен­но очевидно, что мы не можем внести порядок и гармонию в хаос этого контроля, пока не узнаем немного больше о тех социальных процессах, которые приводят в действие эту сис­тему контроля, а также о тех социальных условиях, которые могут нарушить действие этой системы.

Определенно существует взаимосвязанная система социальной и психологической деятельности, в рамках которой осуществляется ценностная ориентация; ее наиважнейшими компонентами являются создание оценок, их распростране­ние, согласование, стандартизация и усвоение. Имеются так­же определенные социальные условия, способствующие или препятствующие плавному ходу этого процесса.

Теперь я совершенно определенно заявляю: произош­ло полное смещение социальных факторов, от которых зависит плавный ход указанного процесса. Однако мы были настолько слепы, что не смогли должным образом распознать эти фак­торы и тем более поставить все на свои места. Я попытаюсь поэтому перечислить некоторые из изменившихся социальных условий, нарушивших традиционное функционирование ос­новных факторов этого процесса.

III. Некоторые социологические факторы, нарушающие процедуру оценки в современном обществе

1. Первый набор факторов, вносящих беспорядок в сферу оценок, вытекает из быстрого и бесконтрольного рас­ширения общества. Мы переходим от стадии, основу которой составляли так называемые первичные группы, такие, как се­мья и соседская община, к другой, где преобладают большие по размеру контактные группы. Как указывает Ч. Х. Кули5, про­исходит соответствующий переход от первичных связей и ка­честв к вторичным групповым идеалам. Свойства, характер­ные для первичных групп, такие, как любовь, братство, взаи­мопомощь, глубоко эмоциональны и личностны и без соответ­ствующей корректировки они совершенно неприменимы к ус­ловиям больших контактных групп. Можно любить своего со­седа, которого знаешь лично, но нельзя требовать от людей любви к тем, кого они даже не знают. С точки зрения Кули, парадокс христианства состоял в том, что оно пыталось при­менить добродетели общества, основанного на соседских от­ношениях, ко всему миру в целом. Люди должны были любить не только своих собратьев по племени (требование, вовсе не свойственное христианству), но и все человечество. Разрешение

[429]

этого парадокса состоит в том, что заповедь «Люби своего ближнего» не должна восприниматься буквально, а приспо­сабливаться к условиям большого общества. Это означает создание институтов, воплощающих абстрактный принцип, соответствующий первичным добродетелям, - симпатии и братству. Равные политические права граждан в демократи­ческом государстве представляют собой абстрактные эквивален­ты конкретных первичных добродетелей симпатии и братства.

В данном случае именно метод перевода ценностей из одной системы в другую заставляет систему ценностей функцио­нировать еще раз. Однако лишь социальные работники могли бы сказать нам, как часто люди терпят в жизни неудачу, потому что их никогда не учили тому, как приспособить добродетели, усвоенные ими в семье, к условиям большого общества. Об­разование, необходимое для семейной жизни и жизни в окру­жении ближайших соседей, отличается от образования, необ­ходимого для того, чтобы быть гражданином страны или мира. Наша образовательная традиция и система ценностей все еще приспособлены к потребностям узкого ограниченного ми­ра, так что нечего удивляться тому, что люди терпят неудачу, когда им приходится действовать в более широком плане.

2. Если в данном случае метод перевода или преобра­зования ценностей способствовал приданию смысла первич­ным добродетелям в мире расширяющихся контактов, то в других случаях ценности, характерные для жизни в мире бли­жайших соседей, нуждаются в полной трансформации, чтобы адекватно функционировать в современных условиях. Возьмем, к примеру, всю систему оценок, связанную с идеей частной собственности. Это было справедливое и творческое средство в обществе мелких крестьян и независимых ремесленников, ибо, как указывал профессор Тоуни6, в данном случае закон собственности означал лишь защиту орудий труда человека, делающего общественно полезную работу. Смысл этой нормы полностью меняется в мире крупной промышленной техноло­гии. Здесь сам принцип частной собственности на средства производства подразумевает право эксплуатации большин­ства меньшинством.

Этот пример показывает, как при переходе от более простых условий к более сложным один и тот же принцип, т. е. принцип частной собственности, полностью меняет свой смысл и превращается из инструмента социальной справед­ливости в инструмент эксплуатации. Однако недостаточно дать сознательную переоценку системы ценностей, сгруппи­рованных вокруг идеи собственности; необходима полная ре­форма этого понятия, если мы хотим воплотить в жизнь нашу первоначальную цель, а именно - господство социальной справедливости.

[430]

3. Переход от доиндустриального мира, в котором преоб­ладали ремесло и сельское хозяйство, к миру крупного индустри­ального производства отражается не только в изменении смысла оценок, сгруппированных вокруг понятия собственнос­ти, но и в изменении набора эстетических ценностей, а также ценностей, регулирующих наши обычаи, связанные с трудом и досугом. Так, нетрудно показать, как в нашей оценке искусст­ва происходит настоящая борьба между точкой зрения, осно­вывающейся на настоящем мастерстве, и ценностями, соот­ветствующими машинному производству.

Антагонизм ценностей еще более заметен в оценках, связанных с процессом труда. Стимулы к труду и награда за труд в доиндустриальную эпоху отличаются от существующих в наше время. Престиж различных видов деятельности в об­ществе, в котором преобладает ручной труд, отличается от форм престижа, существующих в иерархии фабричной орга­низации. Возникают новые формы личной и коллективной от­ветственности, однако очень часто отсутствие возможности взять на себя ответственность подавляет тех, кто еще отстаи­вает самоуважение через признание своего мастерства, вкла­дываемого им в работу. Было справедливо отмечено, что на­ше общество еще не сравнялось с машиной. Мы успешно разработали новый тип эффективности «по Тейлору», пре­вращающий человека в часть механического процесса и при­спосабливающий его привычки к интересам машины. Однако нам пока не удалось создать такие человеческие условия и социальные отношения на предприятии, которые удовлетво­рили бы ценностным ожиданиям современного человека и способствовали формированию его личности.

То же самое относится и к нашему механизированному досугу. Радио, патефон и кинематограф способствуют созда­нию и распространению новых моделей досуга. Они демокра­тичны по своей природе и вносят новые стимулы в жизнь про­стых людей, однако эти новые формы пока не могут создать истинных ценностей, которые могли бы одухотворить и очело­вечить время, проводимое людьми вне мастерской, фабрики или конторы.

Итак, машинный век оказался не способным создать новые адекватные ценности, которые могли бы сформировать процесс труда и досуга и примирить между собой два различ­ных набора противоположных идеалов, которые из-за своего антагонизма способствуют дезинтеграции человеческой лич­ности. Те же результаты характерны для большинства видов деятельности современного человека, поскольку то, что он дела­ет в одной сфере своей жизни, не связано с другими ее сферами.

4. Смятение в области оценок происходит не только из-за перехода от условий прошлого к условиям настоящего,

[431]

но и из-за увеличения числа контактов между группами. Бла­годаря расширению средств связи и росту социальной мо­бильности, как, например, миграции или передвижения вверх и вниз по общественной лестнице, происходит перемешива­ние и изменение самых различных ценностей. Раньше можно было говорить о различных конкретных пространствах рас­пространения ценностей: обычаи, привычки и оценки одного графства отличались от обычаев и оценок другого; шкала оценок аристократов - от шкалы бюргеров. Если же группы устанавливали контакт между собой или даже сливались, то процесс взаимной ассимиляции ценностей всегда происходил на протяжении какого-то времени, происходило своего рода объединение ценностей, так что не оставалось ни неприми­римых, ни антагонистических различий. Сегодня наша систе­ма ценностей включает самые разнородные влияния, причем нет ни техники посредничества между антагонистическими ценностями, ни времени на реальное их усвоение. Из этого следует, что в прошлом происходили медленные и неосоз­нанные процессы, выполнявшие наиважнейшую функцию по­средничества между различными ценностями, их усвоения и стандартизации. Ныне эти процессы смещены, либо не име­ется ни времени, ни возможности для должного их осуществ­ления. Это уже само по себе снижает значение ценностей. Для того чтобы динамическое общество вообще функциониро­вало, оно должно иметь возможность давать различные ответы на изменяющуюся среду; если же количество принятых моделей становится слишком большим, то результатом являются нервное раздражение, неуверенность и страх. Индивиду становится все труднее жить в аморфном обществе, в котором он даже в простейших ситуациях вынужден выбирать между различными моделями действия и оценок, хотя его никогда не учили выби­рать и действовать самостоятельно.

Для нейтрализации негативных последствий чрезмер­ного разнообразия необходимо найти метод постепенной стандартизации основных ценностей, чтобы восстановить равновесие установок и мнений. Поскольку в нашем массовом обществе такого метода не существует, постольку надо опа­саться, что такая неопределенность в конце концов вынудит нас взывать к диктату ценностей.

5. Еще один источник смещений и тревог в нашей системе ценностей объясняется возникновением совершенно новых форм власти и санкций и новых методов их обоснования. Когда обще­ство было более однородным, то религиозная и политическая власть во многом совпадали друг с другом, в остальном же между ними существовал конфликт в определении сфер их компетенции. Теперь мы имеем дело с множеством религиозных вероисповеданий и расхождением во мнениях между раз-

[432]

личными политическими философиями, которым удается, поскольку они действуют одновременно, лишь взаимно нейт­рализовать свое влияние на сознание людей.

Кроме этого мы имеем дело с различными методами обоснования власти. Когда-то существовало только два ме­тода оправдания законодательной силы социальных установ­лений: они либо являлись частью традиции («как это делали наши предки»), либо выражали волю Бога. В наше время воз­ник новый метод оправдания ценностей, источником которого является вечный рациональный закон, якобы присущий всему человечеству. Когда вера в просветительский статус универ­сального Ratio как законодательной силы стала ослабевать, распахнулись двери для обоснования самых разных ценнос­тей. Утилитарное оправдание ценностей со ссылкой на их по­лезность или вера в неоспоримое влияние лидера стали на­столько же благовидными, как и вера в право сильного. И не суть важно, находит ли последняя свое выражение в теории вечной борьбы между расами, классами или элитами. Во всех этих случаях не видно конца затуханию взаимной вражды, поскольку оправдание как таковое признает бесконечные про­извольные притязания: почему бы моему лидеру не обладать ясновидением, а моей расе или классу призванием править миром?

Еще одна трудность того же порядка состоит в том, чтобы сосредоточить ответственность на каком-то видимом социальном факторе. Когда нет признанной системы ценнос­тей, то власть рассеивается, методы оправдания становятся произвольными и никто не несет ответственности. Сосредото­чение власти и распределение различных степеней ответ­ственности между должностными лицами - предварительное условие функционирования общественной жизни. Это сосре­доточение, однако, затрудняется, поскольку классы, имеющие различное историческое происхождение и духовный склад, придерживаются различных норм и не делается попыток при­мирить существующие между ними расхождения.

6. Еще одна проблема нашего времени связана с тем, что в противоположность обществу, основанному на обычном праве, где основные ценности принимались слепо, в нашем обществе создание новых ценностей и их принятие основаны на сознательной и разумной оценке. Если любовь к ближнему и ненависть к врагу основывались, как мы видели, на вере в то, что такова Воля Божья, или объяснялись нашей древней традицией, то решение о том, должна ли наша система обра­зования придавать больше значения изучению классиков или дальнейшей специализации, подлежит обсуждению. Даже если мы согласимся с тем, что следует отдать предпочтение какому-то иррациональному решению, это убеждение должно

[433]

пройти через стадию сознательного обсуждения, в ходе кото­рой создаются методы сознательной оценки ценностей.

Хотя этот процесс ведет к большей сознательности и зре­лому размышлению и сам по себе прогрессивен, в существующей социальной обстановке он нарушает равновесие между созна­тельными и бессознательными силами, действующими в на­шем обществе. Переход к сознательной оценке ценностей и принятие ее представляет собой коперниканский переворот в социальной сфере и в истории человечества, и он может при­вести к улучшению, только если будет по-настоящему усвоен всем обществом. Нести бремя большей сознательности мож­но лишь при условии одновременного изменения многих дру­гих вещей (например, образования). Причины этого нововве­дения, нарушающего равновесие, следует искать в том вре­мени, когда человек впервые понял, что, сознательно направ­ляя закон, он может оказывать влияние на перемены в обще­стве. Человек уяснил также, что может с помощью сознатель­ного размышления управлять процессом создания ценностей, предсказывать социальные последствия и влиять на них. В настоящее время то, что стало само собой разумеющимся в правовой области, переходит в другие. В области образова­ния, в социальной сфере, в пасторской деятельности ценнос­ти скорее морального, нежели правового характера, подвер­гаются разумному обсуждению и оценке. Так, создание ценно­стей, их распространение, принятие и усвоение все более становится заботой сознательного Ego.

7. Эти изменения довольно значительны, ибо для того чтобы сформировать законопослушного гражданина, покор­ность которого основана не только на слепом одобрении и обычае, нам нужно переучить человека. Люди, которые при­выкли слепо принимать ценности путем ли повиновения или подражания, вряд ли смогут совладать с ценностями, взыва­ющими к разуму, основополагающие принципы которых могут и должны быть обоснованы. Мы пока еще не осознали в пол­ной степени, какую колоссальную реформу образования не­обходимо осуществить, чтобы могло функционировать демок­ратическое общество, основанное на сознательной оценке ценностей. Любому реформатору и педагогу следует помнить о том, что новая система социального контроля требует от него прежде всего переучивания самого себя. В обществе, где ценностной контроль, апеллирующий либо к условным реак­циям, либо к эмоциям и бессознательному, является соци­альным регулятором наподобие светофора, в таком обществе можно было осуществлять социальные действия без напряжения умственных сил Ego. В обществе же, в котором основные изме­нения являлись бы плодом коллективного обдумывания, а пере­оценка основывалась бы на способности интеллектуального

[434]

постижения и всеобщего согласия, необходима новая система образования, которая бы сосредоточила главное внимание на развитии умственных сил и способствовала бы формирова­нию такого типа сознания, которое оказалось бы в состоянии нести бремя скептицизма и не впадало бы в панику, видя исчез­новение множества старых привычек мышления.

С другой стороны, если наша современная демократия придет к выводу, что такой тип сознания нежелателен, не­практичен или пока невозможен для большинства людей, мы должны иметь смелость включить это положение в нашу об­разовательную стратегию. В этом случае нам придется при­знавать и культивировать в некоторых сферах и те ценности, которые апеллируют непосредственно к чувствам и иррацио­нальным силам в человеке, в то же время сосредоточивая наши усилия там, где это возможно, на раскрытии способнос­ти рационального проникновения. Существуют два пути: либо воспитывать привычку к иррациональным ценностям в обще­стве, основанном на таких ценностях, либо обучать процедуре рационального обсуждения там, где ценности допускают ра­циональное обоснование на почве утилитаризма, например. Однако конфликт между характером преобладающих ценнос­тей и существующими методами образования может привести к хаосу. Нельзя создать новый моральный мир, исходя только из рациональной оценки ценностей, социальная и психологи­ческая функция которых умственно постижима, и в то же вре­мя сохранить образовательную систему, методы которой предполагают запреты и которая не допускает выработки соб­ственных суждений. Как мне представляется, решение лежит в постепенном изменении образования, введении стадий обу­чения, на которых как иррациональный, так и рациональный подходы займут достойное место. Такое решение несколько напоминает систему, созданную католической церковью, ко­торая пыталась представить истину простому человеку с по­мощью образов и театрального ритуала, а образованным лю­дям предлагала постичь ту же самую истину на уровне теоло­гических споров. Нет необходимости говорить о том, что моя ссылка на католическую церковь должна восприниматься не как предложение следовать ее догмам, а как пример, показы­вающий, как можно планировать образовательную политику, учитывая различные типы восприятия ценностей.

8. Мы рассмотрели некоторые социальные причины кризиса нашего общества типа laissez-faire. Мы видели, как переход от первичных групп к большому обществу, от ремес­ленного производства к промышленному, способствующий увеличению контактов между ранее обособленными сферами ценностей, вызывает нарушения в оценочном процессе. Мы видели также, что такие факторы, как новые формы власти и

[435]

санкций, новые методы их обоснования, невозможность скон­центрировать ответственность и неудача в обучении созна­тельной оценке ценностей - каждый в отдельности и все вме­сте усугубляют существующий кризис оценок. И наконец, мы видели, как механизм, который обычно автоматически регули­ровал процедуры оценок, постепенно ослабел и исчез, не бу­дучи замененным никаким другим. Поэтому неудивительно, что нашему обществу не хватает здоровой основы, состоящей из общепринятых ценностей, а также факторов, придающих духовную последовательность социальной системе. Если верно утверждение Аристотеля о том, что политическая ста­бильность зависит от приспособления образования к форме правления, и если мы согласимся по крайней мере с теми, кто понимает, что общество может функционировать только при наличии определенной гармонии между преобладающими в нем ценностями, институтами и образованием, то наша сис­тема laissez-faire обречена рано или поздно на распад.

В обществе, где процесс дезинтеграции зашел слиш­ком далеко, возникает парадоксальная ситуация, состоящая в том, что образование, деятельность в социальной сфере и пропаганда вопреки высокоразвитой технологии становятся все менее эффективными, поскольку исчезают все регулиру­ющие их ценности. В чем смысл развития самых искусных методов пропаганды и внушения, новых методов обучения и формирования привычек, если мы не знаем, для чего все это? Зачем развивать науку о воспитании детей, вести психиатри­ческую социальную работу и заниматься психотерапией, если человек, который должен быть воспитателем, лишен всячес­ких критериев? Рано или поздно все станут неврастениками, поскольку затруднен разумный выбор в хаосе противоречивых и непримиримых ценностей. Лишь тот, кто видел результат полного вмешательства в процедуру оценки и сознательного уклонения от любой дискуссии об общих целях в наших нейт­ральных демократических обществах, таких, как Германская Республика, поймет, что подобное абсолютное пренебреже­ние (целями и ценностями. - Ред.) ведет к пассивности и го­товит почву для подчинения и диктатуры. Невозможно пред­ставить себе человека, живущего в полной неуверенности и с неограниченным выбором. Ни человеческое тело, ни созна­ние не могут вынести бесконечного разнообразия. Должна существовать сфера, где господствуют согласованность и за­вершенность.

Конечно, если мы жалуемся на то, что наша либераль­ная демократическая система не имеет центра, это вовсе не означает, что мы хотим иметь регламентированную культуру и авторитарное образование в духе тоталитарных систем. Од­нако должно существовать нечто, своего рода третий путь,

[436]

проходящий между тоталитарной регламентацией, с одной стороны, и полной дезинтеграцией системы ценностей, харак­терной для стадии laissez-faire, - с другой. Этот третий путь я называю демократической моделью или планированием ради свободы. Он представляет собой нечто прямо противополож­ное диктатуре и внешнему контролю. Его метод состоит в на­хождении новых путей для освобождения истинного и непос­редственного социального контроля от разрушительных по­следствий массового общества или в изобретении новых при­емов, выполняющих функцию демократической саморегуля­ции на более высоком уровне осознания и целенаправленной организации.

Теперь, по всей вероятности, стало ясно, почему я так много времени уделил анализу основных социальных измене­ний, повлиявших на различные механизмы оценочной проце­дуры. Ясно также, почему я попытался перечислить некото­рые средства и методы ценностных ориентации, как, напри­мер, перевод или преобразование ценностей, создание новых ценностей, полная реформа, концентрация власти и ответ­ственности, обучение сознательной оценке ценностей и т. д. Поскольку демократическое планирование системы ценностей вовсе не состоит в их насаждении, то настоятельной необхо­димостью становится тщательное исследование факторов, обеспечивающих спонтанность оценок в повседневной жизни.

Если мы согласимся с тем, что настоящее планирова­ние должно быть демократичным, из этого следует, что про­блема заключается не в том, быть или не быть планированию, а в том, чтобы найти разницу между планированием диктатор­ским и демократическим. В мою задачу не входит рассмотре­ние демократического метода создания оценок, который по­степенно разрабатывается в англосаксонских демократиях и получит, как я надеюсь, дальнейшее развитие в будущем. Я лишь укажу на некоторые принципы, лежащие в основе этого демократического метода.

IV. Смысл демократического планирования в области оценок

1. Первый шаг, который должна предпринять демокра­тия в противовес предыдущей политике laissez-faire, состоит в отказе от своей полной незаинтересованности в оценках. Мы не должны бояться занять определенную позицию, когда дело доходит до оценок; не следует также утверждать, будто в де­мократическом обществе невозможно достижение согласия относительно ценностей.

С начала войны, когда главным нашим врагом стал фашизм, поле битвы изменилось и возникли новые возможности

[437]

достижения согласия. Вопрос состоит главным образом в том, правильно ли мы понимаем смысл этого изменения и готовы ли мы действовать немедленно.

Один тот факт, что демократии воюют против фашиз­ма, а также то, что они продолжают свою борьбу в интеллек­туальной сфере и после окончания войны, с необходимостью подчеркивает общие основания нашей демократической сис­темы и прогрессивную эволюцию социального смысла демок­ратии. Это значит, что в современной ситуации существует внутренняя тенденция выдвигать на передний план ценности демократического образа жизни и демократии как политичес­кой системы и не отказываться от них ради каких-то обеща­ний лучшей жизни. С другой стороны, я думаю, что сегодня действуют силы, которые не допустят, чтобы потребность в достижении согласия стала ширмой, за которой мы остались бы социально инертными или даже реакционными. Конечно, возможность достижения согласия и общественного прогресса - это только возможность. Для ее реализации необходимо много знаний и большая смелость.

2. Во-вторых, для осуществления демократической политики ценностей желательно довести до сознания каждого гражданина тот факт, что демократия может функционировать только тогда, когда демократическая самодисциплина станет настолько сильной, чтобы побуждать людей к достижению согласия по конкретным проблемам ради общего дела, даже если их мнения не совпадают в отношении деталей. Однако подобное самоограничение возможно на парламентском уровне лишь в том случае, если оно существует в повседнев­ной жизни. Только когда привычка к дискуссии ежедневно ве­дет к примирению антагонистических оценок, а привычка к сотрудничеству - их взаимному усвоению, можно надеяться на то, что парламент с его большими организованными парти­ями, каждая из которых преследует свои стратегические цели, сможет выработать общую политику.

Недостаточно, конечно, лишь констатировать это же­лание. Необходима большая работа для того, чтобы найти больные точки в социальном организме с его недугами, уста­ревшими институтами и дегуманизацией. Согласованность -это нечто большее, чем достижение теоретической догово­ренности по определенным вопросам. Это общность жизнен­ных установок. И подготовить почву для такой согласованнос­ти - значит подготовить ее для совместной жизни.

Реформаторы общества время от времени привлекают' всеобщее внимание к порокам социальной системы; сейчас это надо делать систематически и масштабно. Вряд ли можно сегодня полагать, что вредные последствия безработицы, неправильного питания или недостатка образования могут

[438]

остаться уделом только определенных классов общества. Тесная взаимозависимость событий в современном обществе вызывает у всех его членов беспокойство, что .отрицательно сказывается на их физическом и моральном состоянии. Чтобы подготовить почву для достижения согласия, надо устранить препятствия, существующие в нашем обществе. Поэтому борьба за достижение согласованности в оценках идет рука об руку с борьбой за социальную справедливость.

С другой стороны, нельзя предположить, что распрос­транение социальной .справедливости на значительную часть общества автоматически приведет к согласию в оценках. В массовом обществе много других источников разногласий и противоречий между индивидами и группами, которые могут привести к хаосу, если мы не найдем правильного подхода. Поэтому одна из важнейших задач социолога будет состоять в изучении условий, при которых возникают разногласия и пре­рывается процесс группового приспособления и примирения ценностей. Он должен будет проанализировать причины не­удач теми же эмпирическими методами исследования, кото­рые во многих других областях указывали адекватные меры по восстановлению и обновлению пришедших в упадок обще­ственных структур.

Одно из достижений современной социологии - откры­тие эмпирических средств лечения социальных пороков, кото­рые раньше рассматривались как проявление злой воли и греха. Если социология смогла внести свой вклад в определе­ние социальных причин различных типов преступности среди несовершеннолетних, законов поведения гангстеров, а также истоков возникновения расовой ненависти и других групповых конфликтов, то было естественно предположить, что она смо­жет найти методы, которые позволят людям урегулировать разногласия в оценках.

Если бы общество столько же сил тратило на смягче­ние расовой и групповой ненависти, сколько тоталитарные общества вкладывают в ее разжигание, то в области смягче­ния конфликтов можно было бы ожидать важных достижений. Комитеты по примирению и третейские суды представляют собой модели добровольного соглашения по спорным вопро­сам, которые в ином случае надо бы решать с помощью ко­манды. Ярким примером успешной деятельности арбитража, соединенной с социологическим знанием, является доклад Чикагской комиссии о негритянском мятеже7. Когда начался этот бунт, был создан комитет, который должен был, исполь­зуя социологические знания, вскрыть причины этих волнений. Хотя мы и понимаем всю ограниченность доклада комиссии, он дает все же некоторые указания относительно того, как

[439]

можно было бы скорректировать механизмы коллективной адаптации и урегулировать различия в оценках, если бы для этого нашлись новые структуры.

3. Задачи демократической политики в этой области заключаются не только в том, чтобы смягчать конфликты и исправлять нарушения в адаптивных механизмах после того, как они стали очевидным фактом; эта политика должна стре­миться к достижению согласованности оценок по основным вопросам. Если верно социологическое утверждение о том, что ни одно общество не может выжить без координации ос­новных оценок, институтов и образования, то должны суще­ствовать демократические пути воспитания такой гармонии в большом обществе. В наших руках как новые, так и старые инструменты, такие, как система образования, обучение взрослых, суды для малолетних преступников, клиники для трудновоспитуемых детей, обучение родителей, социальная работа. Однако существование этих средств распростране­ния, приспособления и усвоения ценностей явно недостаточ­но. Необходимо более философское осознание их смысла, более обдуманная координация политики и сосредоточение усилий на стратегически важных пунктах. Такая концентрация в нашем демократическом мире вовсе не обязательно ведет к диктатуре, ибо несмотря на демократическое регулирование политики, остается простор для эксперимента и свобода для меньшинства идти своим путем.

Основная мысль в моих рассуждениях заключается в том, что демократия не обязательно подразумевает аморф­ное общество, не имеющее своей политики в отношении цен­ностей, общество, в котором постоянно достигается стихийное согласие на различных уровнях. Местные группы, группы по интересам, религиозные секты, профессиональные и возраст­ные группы имеют различные подходы к оценкам; эти разли­чия нуждаются в механизме посредничества и координации ценностей, главным звеном которого является выработка кол­лективно согласованной политики, без которой не может су­ществовать ни одно общество.

Было бы неверно думать, что эти попытки интеграции искусственно накладываются на естественную жизнь группы, в то время как дезинтегрирующие силы, т. е. индивидуальный и групповой эгоизм, являются подлинными. Обе эти тенденции одинаково действуют в любом обществе и в каждом индивиде. Дело в том, что в массовом обществе социальные механизмы, которые должны обеспечивать посредничество и интеграцию, постоянно подавляются.

Один из уроков войны заключается в том, что она по­казала, какие огромные психологические и институциональ­ные силы начинают действовать в обществе, когда возникает

[440]

реальная потребность в интеграции. Нам следует вниматель­но изучить действие этих механизмов, ибо будущее общества зависит от того, сможем ли мы изобрести приемы достижения согласия по основным ценностям и методам социальных ре­форм. В этом смысле прав психолог У.Джемс, который счита­ет, что основная проблема современного общества состоит в том, чтобы найти моральную замену войне. Это означает, что должна быть найдена объединяющая цель, по своей силе равная войне, действующая столь же сильно на стимуляцию духа альтруизма и самопожертвования в большом масштабе при отсутствии фактического врага.

Я думаю, что существует реальная возможность того, что после ужасов настоящей войны задачи по восстановле­нию разрушенного станут столь настоятельными, что будут восприниматься многими как интегрирующая сила, равная по силе войне. Опасность же неудачи демократической пере­стройки мира может оказать на нас давление, подобное стра­ху перед врагом. Если этот страх подчинить силе разума, то можно решить и проблему демократического планирования. Если этого не произойдет, то неизбежно порабощение чело­вечества с помощью тоталитарной или диктаторской сис­темы планирования; а когда такая система установлена, то ее очень трудно уничтожить.

Глава III Проблема молодежи в современном обществе

Проблема молодежи в современном обществе имеет два аспекта, которые можно сформулировать следующим об­разом: что может дать нам молодежь и что может ждать от нас молодежь.

Здесь я попытаюсь дать ответ только на первый воп­рос: в чем значение молодежи в обществе, какой вклад может она внести в жизнь общества. Сама формулировка вопросов показывает, что социологический подход к проблеме молоде­жи является новым в двух отношениях. Во-первых, социоло­гия больше не рассматривает образование и обучение как чисто надвременные или вневременные методы, а придает большое значение конкретному характеру общества, в кото­ром воспитывается молодежь и в жизнь которого она должна

[441]

будет внести свой вклад. Конечно, в психологии и социологии образования есть общие элементы, однако картина будет достаточно полной лишь тогда, когда общий подход будет сочетаться с анализом исторической обстановки и конкретных условий, в которых придется действовать молодежи.

Во-вторых, новизна подхода заключается в том, что молодежь и общество рассматриваются во взаимодействии. Это значит, что ответ на вопрос, чему и как надо учить моло­дежь, в большой степени зависит от характера того вклада, который ожидает от молодежи общество. В рамках общества мы не можем формулировать потребности молодежи абстрак­тно, мы должны делать это с учетом нужд и потребностей данного общества. Современные методы образования, впер­вые в последние десятилетия признавшие права молодежи и ее истинные потребности, достаточно разумны,, но все же ог­раничены и односторонни, так как преувеличивают значение потребностей молодежи, не уделяя должного внимания нуж­дам общества. Современное образование с его эксперимен­тальными школами часто уподоблялось состоятельным роди­телям, которые, стремясь сделать жизнь своих детей легкой и обеспечить их всем необходимым, балуют их, снижая тем самым возможность приспособления к неблагоприятной ситу­ации. «Век ребенка» провозгласил, что каждый период жизни самостоятелен и имеет свои права, и тем самым оставил без внимания очень важные факторы, обеспечивающие взаимо­действие между возрастными группами и обществом.

В то время как старая авторитарная система образо­вания была слепа к психологическим и жизненным потребнос­тям ребенка, либерализм со своим laissez-faire разрушил здо­ровое равновесие между индивидом и обществом, сосредото­чив свое внимание лишь на индивиде и игнорируя конкретное окружение общества в целом, в которое этот индивид должен внести свой вклад.

I. Социологическая функция молодежи в обществе

Первая проблема, с которой мы сталкиваемся, заклю­чается в следующем: стабильно ли значение молодежи в об­ществе? Очевидно, нет. Существуют общества, где пожилые люди пользуются большим уважением, чем молодые. Так бы­ло, например, в Древнем Китае. В других же обществах, как, например, в США, человек после сорока лет считается слишком старым для работы и требуется только молодежь. Общества раз­личаются не только по престижу молодых людей, но и в зависи­мости от того, объединена ли молодежь в группы или движения, которые влияют на ход событий. Перед первой мировой

[442]

войной в Германии возникло стихийное молодежное движе­ние, которое не поддерживалось и не поощрялось официаль­ными группами и институтами, управляющими страной. В Анг­лии тогда не было подобной организации молодежи, в то вре­мя как во Франции она была, но в меньшем масштабе8. В России, нацистской Германии, фашистской Италии и Японии сегодня существуют созданные государством монополистические организации молодежи, носящие милитаристские черты9. Ни в Англии, ни в каких других демократических странах нет ничего подобного. Проблема состоит в том, что, хотя всегда есть но­вое поколение и молодежные возрастные группы, тем не ме­нее вопрос их использования зависит каждый раз от характе­ра и социальной структуры данного общества. Молодежь -это один из скрытых ресурсов, которые имеются в каждом обще­стве и от мобилизации которых зависит его жизнеспособность. Наилучшее подтверждение этого тезиса мы имеем в сегод­няшней ситуации военного времени, когда выживание каждой страны определяется мобилизацией ее скрытых ресурсов. Победа зависит от использования каждого безработного, от применения женского труда в промышленности и получения прибыли от капитала. Однако победа связывается также с использованием психологических резервов, существующих в каждом человеке и в каждой нации; с мобилизацией смелости, готовностью к самопожертвованию, выносливостью и инициа­тивой. В этом смысле можно провести аналогию между соци­альным и человеческим организмами. Физиология свидетель­ствует о том, что любой орган человеческого тела обычно работает на одну восьмую своей мощности, а семь восьмых составляют его резерв. В так называемых нормальных усло­виях этот резерв является скрытым, в случае же внезапного кризиса или при необходимости перестройки основных пози­ций выживание организма зависит от способности быстрой и правильной мобилизации этих скрытых ресурсов.

Нетрудно угадать, в каких обществах наибольший пре­стиж имеют пожилые люди, а обновляющие силы молодежи не объединены в движение и остаются лишь скрытым резер­вом. Я полагаю, что статичные общества, которые развивают­ся постепенно при медленном темпе изменений, опираются главным образом на опыт старших поколений. Они сопротивля­ются реализации скрытых возможностей молодежи. Образование в таких обществах сосредоточено на передаче традиции, а ме­тодами обучения являются воспроизведение и повторение. Такое общество сознательно пренебрегает жизненными ду­ховными резервами молодежи, поскольку не намерено нару­шать существующие традиции.

В противоположность таким статичным, медленно из­меняющимся обществам динамические общества, стремящиеся

[443]

к новым стартовым возможностям, независимо от господству­ющей в них социальной или политической философии, опи­раются главным образом на сотрудничество с молодежью. Они организуют и используют свои жизненные ресурсы, нару­шая установившийся ход социального развития. В этом отно­шении разница существует только между обществами, доби­вающимися изменений с помощью реформ или революций. И в том, и в другом случае это должна делать молодежь. Пожи­лое и среднее поколение может только предсказать характер грядущих изменений, творческое воображение этих поколений можно использовать для формирования новой политики, од­нако новой жизнью будет жить только молодое поколение. Оно будет воплощать в жизнь те ценности, которые старшее поколение признает лишь теоретически. Особая функция мо­лодежи состоит в том, что она - оживляющий посредник, сво­его рода резерв, выступающий на передний план, когда такое оживление становится необходимым для приспособления к быс­тро меняющимся или качественно новым обстоятельствам.

Мобилизация этого жизненного ресурса во многом на­поминает процессы, происходящие в человеческом организме. Согласно современной биологии, самый важный физиологичес­кий процесс состоит в преобразовании действия в функцию. Так, ребенок делает огромное количество беспорядочных движений, которые представляют собой не что иное, как прояв­ление энергии. В процессе роста, накопления опыта, тренировки и обучения эти бессистемные движения путем интеграции и ко­ординации преобразуются в функциональную деятельность. То же самое происходит и в обществе. В нем много скрытых не­используемых видов деятельности. Чувства, эмоции и мысли получают социальное значение лишь тогда, когда они интегриро­ваны. Приведу пример. Общеизвестно, что самое большое пора­бощение, которое когда-либо знала история, испытывали вовсе не рабы, крепостные или наемные рабочие, а женщины в патриархальном обществе. Однако страдания и возмущение этих женщин не имели смысла на протяжении многих тысяч лет, пока они были страданиями миллионов отдельно взятых женщин. Их негодование сразу приобрело социальный смысл, когда они объединились в движение суфражисток, и это при­вело к изменению наших взглядов на место и функции жен­щины в современном обществе. Точно так же недовольство угнетенных классов (таких, как крепостные, рабы и наемные рабочие) не имело социального значения, пока оно было не­довольством отдельных людей. И лишь когда оно было интег­рировано в движение, которое попыталось сформулировать основу для конструктивной критики, можно было констатировать, что бессистемные чувства и действия были преобразованы в социальные функции.

[444]

Этот пример убедительно показывает, что скрытые резервы могут быть мобилизованы и творчески интегрированы в жизнь общества с помощью особых форм. Рассматривая значение молодежи для общества, нужно выяснить характер по­тенциала, который представляет эта молодежь, и формы интег­рации, необходимые для преобразования этого потенциала в функцию. Или же просто-напросто ответить на вопрос: что мы имеем в виду, когда говорим, что молодежь - это оживляющий посредник.

Здесь нас сразу же подстерегает ловушка. Когда я был молодым, все считали, что молодежь прогрессивна по своей природе. Эта точка зрения впоследствии оказалось ошибоч­ной, и мы узнали, что консервативные и реакционные движе­ния также могут организовать и увлечь молодежь. Если мы утверждаем, что молодежь - это оживляющий посредник в социальной жизни, то целесообразно было бы точно указать на. те ее элементы, которые, будучи мобилизованы и интегри­рованы, помогут обществу начать сначала.

С нашей точки зрения, одним из таких элементов по­мимо духа авантюризма, которым молодежь обладает в большей степени, является тот факт, что она еще не полнос­тью включена в status quo социального порядка. Современная психология и социология молодежи10 учат, что ключ к пони­манию менталитета современной молодежи надо искать не только в развитии. В конце концов этот параметр универсален и не ограничен ни местом, ни временем. С нашей точки зре­ния, решающим фактором, определяющим возраст половой зрелости, является то, что в этом возрасте молодежь вступает в общественную жизнь и в современном обществе впервые сталкивается с хаосом антагонистических оценок. Доказано, что примитивные общества не знали интеллектуальных конф­ликтов молодежи, поскольку там не было существенных рас­хождений между нормами поведения в семье и в обществе в целом. Более конфликтное самосознание нашей молодежи является лишь отражением хаоса, существующего в нашей общественной жизни, а ее замешательство - естественный результат ее неопытности. Для нашего анализа важно не столько конфликтное самосознание молодежи, сколько тот факт, что молодежь смотрит на конфликты современного обще­ства как бы извне. Именно поэтому она является зачинателем любых изменений в обществе.

Молодежь ни прогрессивна, ни консервативна по своей природе, она - потенция, готовая к любому начинанию. До наступления половой зрелости ребенок живет в семье и его взгляды формируются в соответствии с эмоциональной и интел­лектуальной -традицией семьи. В период юношества он вступает в первые контакты с соседским окружением, обществом и

[445]

некоторыми сферами общественной жизни. Подросток нахо­дится, таким образом, не только биологически на стадии бро­жения, созревания, но и социологически попадает в новый мир, обычаи, привычки и система ценностей которого отлича­ются от того, что он знал раньше. То, что для него вызываю­ще ново, воспринимается взрослыми как нечто привычное и само собой разумеющееся. Такое проникновение в общество извне заставляет молодежь симпатизировать динамичным социальным движениям, которые выражают недовольство существующим положением вещей по совершенно иным при­чинам. У молодежи еще нет закрепленных законом интересов, ни экономических, ни ценностных, имеющихся у большинства взрослых людей. Этим объясняется тот факт, что в юности многие действуют как ревностные революционеры или ре­форматоры, а позднее, получив постоянную работу и обзаве­дясь семьей, переходят в оборону и выступают за сохранение status quo. На языке социологии быть молодым означает сто­ять на краю общества, быть во многих отношениях аутсайде­ром. И действительно, отличительной чертой старшеклассни­ков и молодых студентов является отсутствие закрепленной законом заинтересованности в существующем порядке - они еще не сделали своего вклада в экономическую и психологи­ческую структуру. С моей точки зрения, эта позиция аутсайде­ра - гораздо более важный фактор, определяющий откры­тость и склонность к изменениям, чем биологическое созре­вание. Кроме того, она совпадает с позицией других групп и индивидов, по другим причинам оказавшихся на краю обще­ства11, таких, как угнетенные классы, люди свободных про­фессий - поэты, артисты и т. д. Эта позиция аутсайдера пред­ставляет собой, конечно, лишь возможность, которую правя­щие круги могут либо подавить, либо мобилизовать и интегри­ровать в движение.

Подытожим результаты нашего исследования: мо­лодежь - важная часть скрытых резервов, присутствующих в каждом обществе. Социальная структура определяет, будут ли эти резервы и какие из них мобилизованы и ин­тегрированы в функцию. Подросток - эта та общественная сила, которая может осуществить различные начинания, потому что он не воспринимает установленный порядок как нечто само собой разумеющееся и не обладает закреплен­ными законом интересами ни экономического, ни духовного характера. И наконец, статичные или медленно изменяю­щиеся традиционные общества обходятся без мобилиза­ции и интеграции этих ресурсов, даже скорее подавляют их, в то время как динамичные общества рано или поздно должны активизировать и даже организовать их.

[446]

II. Особая функция молодежи в Англии в настоящее время

Если мы попытаемся применить этот анализ к положе­нию молодежи в современном английском обществе, то мы найдем в нем все симптомы статичного традиционного обще­ства. Наша образовательная система и сегодня, несмотря на ее критику, является выражением традиционализма, харак­терного для этой страны. Чрезвычайно скромная роль моло­дежи соответствует эволюционному характеру общества. И если можно понять и даже одобрить тот факт, что английское общество в прошлом было очень осторожным в отношении молодежи, поскольку не хотело высвобождать ее динамичес­кие возможности, то сегодня я уверен в том, что наше обще­ство не сможет ни выиграть войну12, ни преуспеть в мирной жизни, пока не предоставит полную свободу действий всем имеющимся в нем жизненным и духовным ресурсам, и осо­бенно скрытым возможностям молодежи.

Если данная война является войной идей и войной между различными социальными системами, мы сможем вы­играть ее, лишь обладая конструктивными идеями. Нужны не просто абстрактные идеи, но реальная внутренняя перестрой­ка, которая преобразовала бы существующую социальную и политическую систему в более совершенную форму демокра­тии, нежели та, которая удовлетворяла потребностям XIX века. Как бы высоко ни оценивать скрытые моральные ресурсы, с по­мощью которых мы ведем войну - стойкость, самоконтроль, со­весть и солидарность, - их будет недостаточно, если мы не дополним их идеями и стремлениями к улучшению мира. И даже если предположить, что для англичан бессознательные импульсы важнее идей и сознательных побуждений, я уверен в том, что без творческого взгляда, без помощи передового духа молодежи ни народы оккупированных стран Европы, ни более динамичные массы США не будут готовы пожертвовать всем, что они имеют, - своей работой, здоровьем и жизнью.

Если наше предположение верно, то факт, что наша страна не имеет ничего сказать, когда дело доходит до фор­мулировки идей, должен приводить нас в отчаяние. Посмот­рим, однако, на происходящие в настоящее время крупные институциональные перемены, и мы поймем, что это молча­ние ни в коем случае не является признаком застоя. Мы мо­жем с уверенностью сказать, что под влиянием войны проис­ходят такие перемены, которые, будучи сознательно направ­ленными, могут развиться в тип общества, который мог бы интегрировать в новую модель преимущества планирования и свободу демократического строя. Приспосабливаясь по необ­ходимости к потребностям военного времени, мы не всегда

[447]

понимаем, что действуем согласно принципам адаптации к новому веку. Все сейчас осознают тот факт, что после этой войны невозможно возвращение к общественному строю laissez-faire, что война как таковая произвела такую револю­цию, подготовив почву для новой плановой системы.

Один из уроков военной экономики заключается в сле­дующем: бизнес и финансы в такой же степени, как здравоох­ранение и социальное обеспечение, представляют собой об­щественную деятельность: если они переданы в частные ру­ки, то это положение сохранится до тех пор, пока частное уп­равление будет эффективней, чем коллективное.

Другой урок военной экономики состоит в том, что час­тное владение капиталом и получение прибыли допустимо в определенных размерах, однако подлежит постоянному контро­лю, так, чтобы это не противоречило общественным интересам.

Еще один урок военной экономики заключается в том, что право вкладывать деньги и спекулировать ad libitum13 пе­рестает быть одним из «священных прав индивида» и реше­ния по важным вопросам становятся частью общего плана.

И наконец, последний урок состоит в том, что если мы согласимся с принципом, что можно планировать социальное изменение, то появится возможность мирного осуществления социальных революций; причем те, кто проигрывает от этих неизбежных изменений, должны получить компенсацию или возможность обучения новой функции, а те, кто чрезмерно выигрывает, облагаются высоким налогом.

Происходящие в настоящее время изменения не пред­ставляют собой пока ни фашизма, ни коммунизма; это скорее третий путь, новая модель планового общества, которая ис­пользует методы планирования, но сохраняет демократичес­кий контроль и оставляет определенные сферы культуры от­крытыми для свободной инициативы, что является подлинной гарантией свободы и человечности. Все это пока находится в процессе становления и никто не решается провозгласить эти новые принципы и идеи на весь мир. Многие понимают, что любой шаг в неправильном направлении может привести к фашизму. Однако в стране имеется готовность к жертве и большая, чем где-либо, решимость заплатить высокую цену за мирное развитие нового порядка, который должен внести в нашу жизнь новый смысл. Однако эта решимость не находит себе адекватного выражения на идеологическом уровне. Мир жаждет новой модели общественного переустройства. В Ве­ликобритании эта модель сейчас создается, хотя и неравно­мерно, попытка ее реализации может закончиться неудачно или же, если это удастся, она может пасть жертвой собствен­ного величия, поскольку может не хватить мужества выразить ту идею, которая уже работает над созданием новой модели.

[448]

Если бы обстоятельства не были столь крайними, можно было бы сказать: «Пусть случится все, что должно случиться, и не будем больше говорить об этом», если бы это сделало рож­дение нового мира более терпимым для тех, для кого это оз­начает жертву. Однако при настоящем положении дел, когда устаревшие понятия о свободах мешают поиску новых форм контроля, вопрос о том, окажемся ли мы в состоянии разработать новую социальную философию, которая объяснит обществу и всему миру смысл происходящих событий, превращается в про­блему нашего выживания. До сих пор ничего подобного не проис­ходило. В этом меняющемся мире Великобритания пытается существовать, приспосабливаясь к новой ситуации лишь ма­териально, но не духовно.

Если это так, то нет задачи более настоятельной, чем выяснение глубинных причин этой фрустрации в духовной сфере. И поскольку мобилизация скрытых духовных ресурсов является одной из задач, стоящих перед молодежью, необхо­димо дать более конкретную характеристику этому кризису, хотя нам придется говорить об очень неприятных вещах.

Человека, приезжающего из континентальной Европы в Англию, особенно поражает отрицательное отношение к теории и общим идеям. Почти в каждой беседе с образован­ными людьми можно рано или поздно услышать высказыва­ние типа: «Мы, англичане, не любим принципы и абстрактные идеи. Мы предпочитаем доводить наши дела до конца, оши­баясь и путаясь. Мы не любим теорию. Мы немногословны и хотим оставаться таковыми». Несмотря на то что эта делови­тость имеет позитивные аспекты, а тенденция к конкретности очень важна в мире, погруженном в инфляцию слов и бес­смысленных символов, существует предел, до которого они остаются эффективными. Нелюбовь к теории становится по­зорной, когда признания добиваются разные чудаки со своими доморощенными теориями. Такой парадокс возникает потому, что когда социальная система не отводит должного места теории, то последняя вынуждена проникать через черный ход. Нелюбовь к общим идеям у многих людей - это часто просто отговорка, чтобы не заниматься решением важных проблем. Тот, кто отказывается обсуждать основные принципы мирной жизни14 и социального преобразования общества, поступает так вовсе не потому, что время для подобной дискуссии еще не пришло, как они пытаются утверждать, а потому, что они боятся затронуть тему, для которой требуется творческое воображение и конструктивное мышление. В любой другой ситуации это нежелание думать можно было бы извинить. При сегодняшнем положении дел оно не способствует росту в обществе настроений, которые помогли бы нам выстоять в этой борьбе не на жизнь, а на смерть и превратить войну в источник перемен.

         [449]

К счастью, эта характерная черта англичан не являет­ся их «расовой» характеристикой, она скорее продукт разви­тия общественных классов в особых исторических условиях, которые в настоящее время исчезают.

Идеология неприязни к абстрактным идеям и к теории яснее всего была изложена Эдмундом Бёрком в его реакции на французскую революцию. Его точка зрения была выражением настроений, широко распространенных среди образованных людей в Англии. Она была воспринята ими, так как соответ­ствовала типу приспособления к изменениям, господствую­щим в этой стране. Однако даже если этот подход и был час­тично оправдан вплоть до сегодняшнего времени, чрезмерная приверженность ему могла оказаться слишком опасной, по­скольку обычно выживают лишь те нации, которые достаточно быстро осознают происходящие в социальной структуре ради­кальные изменения и оказываются в состоянии создать новую модель, соответствующую изменившейся ситуации. И какими бы достоинствами ни обладал традиционный тип приспособ­ления, он вряд ли сможет решить проблемы современной жизни, поскольку это требует напряженной работы мысли, а традиционный тип приспособления обращен к бессознатель­ным эмоциям и привычкам. В конечном итоге мой призыв к большей четкости в формулировке мыслей вовсе не означает отказа от традиции. Он ведет скорее к устранению некоторых социальных препятствий, вызывающих кризис. И если глубо­кие корни того духовного кризиса, который мешает идеям за­нять в английском обществе должное место, являются социо­логическими по своей природе, мой анализ был бы неполным, если бы я не перечислил хотя бы некоторые из них.

Вот шесть основных социологических причин духовно­го кризиса.

1. Высокая степень безопасности и благосостояния, которыми располагает Великобритания благодаря своему ос­тровному положению и неоспоримому первенству в мире, по­зволяли осуществлять социальные преобразования, опираясь на традицию и с помощью постепенных реформ. Пока это было так, можно было отдельно рассматривать каждый слу­чай плохого социального приспособления. Пока общая струк­тура общества считалась раз и навсегда установленной и из­менялись лишь детали, не было необходимости ни в система­тическом мышлении, ни в осознании общих принципов.

2. Вторая причина нежелания англичан думать зара­нее и прислушиваться к попыткам предвидеть направление социальных изменений заключается в наличии влиятельного класса рантье. Именно в силу их чрезмерной озабоченности и благодушия во Франции и Англии были построены линии Мажино; они не хотели считать гитлеризм новой системой и

[450]

воспринимать его как угрозу. Власть и влияние Гитлера могли бы быть сломлены, если бы удалось вовремя осознать размер опасности. Однако если бы была сделана попытка предви­деть события и осознать угрозу во всей ее полноте, рантье пришлось бы добровольно пойти на повышение налогов, с одной стороны, и нарушение своего душевного покоя - с дру­гой. Там, где господствует мироощущение рантье, их неосоз­нанные страхи убивают воображение и мужество понять смысл необходимых изменений. В статичном и пресыщенном обществе эта медлительность может служить гарантией от рискованных экспериментов; когда же все течет и риск оказы­вается настолько большим, что безопасность превращается в иллюзию, диагноз изменившейся ситуации может быть по­ставлен лишь с помощью творческого воображения и конст­руктивного мышления.

3. Третья причина нежелания ясно формулировать свои мысли заключается в том, что англичане живут больше жизнью своих институтов, нежели размышлениями. Парла­ментские организации, местное правительство, добровольные общества, привычки и обычаи, пышные зрелища - все это прочно установившиеся формы деятельности, предполагаю­щие определенный тип духовного склада. Если придержи­ваться определенных методов работы, предписываемых ин­ститутами, то для действующего индивида достаточно уже его духовного склада и вовсе не требуется, чтобы индивид всегда неизменно осознавал смысл этих предписаний. Человек ста­новится демократичным, потому что институты демократичны и демократичен весь образ жизни. Во многих случаях идеаль­ный способ усвоения демократических методов заключается в практическом их применении, а не в абстрактном их провозг­лашении. Однако при внезапных переменах, требующих пол­ной перестройки приспособления, или когда очень важно, чтобы люди поняли смысл происходящих перемен, этого можно достичь лишь с помощью идей.

4. Четвертая причина недооценки идей заключается в широко распространенном пренебрежительном отношении к людям, их создающим, т. е. к интеллигенции — людям свобод­ных профессий. Разумеется, никто не мешает интеллигенции в этой стране выражать свои взгляды. Как в политической, так и в других областях, существует свобода выражения различ­ных мнений и критики. Тем не менее интеллигенция рассмат­ривается в английском обществе как чужеродное тело. На нее либо смотрят свысока, либо не принимают всерьез. Достаточ­но прочитать лишь рубрику «письма читателей» в газете «Тайме», появившуюся некоторое время назад под заголов­ком «Интеллигент». Эти письма свидетельствуют о том, что у обычных людей интеллигенция вызывает просто-напросто

[451]

раздражение. Люди, которые хотели бы верить в то, что все в нашей жизни можно урегулировать в рамках привычного заве­денного порядка, чувствуют раздражение, когда узнают о на­личии в обществе групп людей, желающих выйти за рамки этого порядка. Так реагирует не только класс рантье, но и «практичные» бизнесмены, и некоторые группы государствен­ных служащих. Все они не любят идей и интеллигенцию, по­скольку не понимают, что маленькие кружки интеллигенции, несмотря на многие присущие им недостатки, являются бла­годаря своей позиции аутсайдера в обществе основным ис­точником вдохновения и динамического воображения. Дело в том, что лишь тот, чье воображение в меньшей степени огра­ничивается официальным учреждением или закрепленными законом имущественными правами, может действительно со­здать что-либо важное в области теории.

5. Вся система образования, в которой так много вни­мания уделяется оценкам, экзаменам, запоминанию или вы­думыванию фактов, в сущности убивает живой дух экспери­ментаторства, присущий эпохе перемен. Кроме того, исключе­ние социологических знаний из учебных программ универси­тетов и средних школ таит в себе большую опасность, так как лишает учащихся необходимости думать о важных проблемах современности. Традиционные методы преподавания были оправданы, пока их основная цель состояла в воспитании духа конформизма и готовности к приспособлению, необхо­димых в статичном обществе. Однако те же методы становят­ся тормозом на пути к пониманию меняющегося мира, так как душат духом авантюризма и затрудняют творческое приспо­собление к непредвиденным обстоятельствам. Сегодня ста­новится очевидно, что демократия не выживет, если будет пренебрегать наукой об обществе, необходимой и тем, кто стоит у власти, и тем, кто считает свои достижения вкладом в последовательную систему реформирования общества. Про­шли те времена, когда меньшинство могло основывать свое вечное правление на невежестве большей части населения. Необразованные и лишенные информации массы представ­ляют сегодня большую опасность для существующего поряд­ка, чем люди с сознательной ориентацией и разумными тре­бованиями. Прошел век молчаливого согласия внутри правя­щего класса, который нехочет отдавать бразды правления, и сегодня те, кто желает, чтобы низшие слои общества оста­лись необразованными, как правило, не в состоянии жить со­гласно новым достижениям социологического знания, которое только и позволяет правильно ориентироваться в совершенно изменившемся и в высшей степени сложном мире.

6. Последняя и, может быть, главная причина кризиса в духовной сфере связана с тем обстоятельством, что молодежь

[452]

не занимает должного места в общественной жизни. Такое положение соответствует традиционной структуре общества, скрытая цель которого заключена скорее в нейтрализации психологических ресурсов молодежи, нежели в их мобилиза­ции. Однако своевременное осуществление реорганизации нашего общества - это для него вопрос жизни и смерти. Вы­живание общества зависит от того, смогут ли начать сначала те возрастные группы, которые не связаны закрепленными законом интересами в сохранении старого образа жизни и системы ценностей и свободны в выборе новых форм реаги­рования на новые жизненные проблемы. Вдохнуть жизнь в установившийся рутинный порядок вещей могут лишь те лю­ди, для которых новые проблемы представляют реальный вызов. В викторианскую эпоху в традиционном обществе, ос­татки которого еще до сих пор дают себя знать, нейтрализа­ция скрытых духовных сил молодежи происходила двумя пу­тями. Во-первых, в качестве престижной группы рассматри­вались, главным образом пожилые люди и вследствие этого их мировоззрение было господствующим. Во-вторых, из-за отсутствия добровольных молодежных объединений особый дух молодежи и ее качества не могли быть интегрированы и поэтому не способствовали динамическому общественному развитию. В обществе, где личность формируется главным образом в сфере семейных отношений, а за пределами семьи сталкивается лишь с абстрактными и неличностными отноше­ниями общественной жизни в учреждении, в мастерской, в мире бизнеса или политики, отсутствует наиважнейший соци­альный фермент. Дух общности и лежащие в его основе от­ношения лучше всего познаются в молодежных группах. Здесь молодежь учится понимать саморегулирующие силы стихийной жизни группы и дух солидарности. Если потенци­альные возможности этой возрастной группы остаются неис­пользованными, индивид начинает мучиться от сосредоточен­ности на самом себе, это сопровождается атомизацией обще­ства, индивид оказывается в изоляции и стремится к уединению. Подавление стремления к коллективному общению в юношеском возрасте, когда оно наиболее сильно, на более поздней ста­дии неизбежно ведет к чрезмерному соперничеству.

Средние школы, пансионы и интернаты создают, ко­нечно, возможность такого общения, однако едва ли можно считать, что они в достаточной степени воспитывают саморе­гулирующие силы стихийной групповой жизни. Они скорее стремятся наложить жесткие искусственные рамки на уста­новление внутреннего равновесия, для того чтобы внедрить дух иерархии, подчинения и другие свойства социальной сплоченности, необходимые для увековечения власти правя­щего меньшинства. В демократическом обществе среди

[453]

молодого поколения происходит взаимопроникновение раз­личных классов, создается общенациональное единство и согласие, тогда как закрытые средние школы служат скорее идее сегрегации и разделению групп.

Поэтому реально проблема состоит не столько в том, сохранить их или ликвидировать, а в том, как их сохранить и какова должна быть их внутренняя атмосфера. Совершенно очевидно, что система интернатов имеет целый ряд преиму­ществ, которые надо социализировать, а не искоренять.

Однако их «социализация» и передача групповых дос­тоинств другим классам не может быть осуществлена лишь с помощью институционального регулирования. Необходимо основательное изучение методов преподавания в этих шко­лах. Эти методы и вся система обучения должны пройти ис­пытание с целью определения их соответствия новым по­требностям общества и решения вопроса об их более или менее устойчивой ценности. И если мы решили сохранить эти школы ради их культурного наследия, неизбежно возникает проблема ассимиляции новичков из восходящих классов. В новом типе эволюционной демократии, не верящей в то, что лучше всего начинать с самого начала, где прошлое не рас­сматривается только как скопление изживших себя привычек, очень серьезной проблемой становится предотвращение про­цесса снижения уровня культурных норм. Даже очень хоро­шие демократы и социалисты вынуждены признать, что слиш­ком быстрое распространение культуры может привести к не­адекватному поверхностному усвоению ее содержания и стремительному упадку установившихся норм. Как массовые демократические, так и тоталитарные общества свидетель­ствуют о том, что этот процесс действительно имеет место, что демократизация культуры идет на пользу человечеству лишь в том случае, если сохраняется ее качество. Если этого не удается сделать, то в упадке норм надо будет винить не низшие классы, а тех, кто не понял того, что быстрый допуск масс к ценностям культуры должен быть тщательно подготов­лен как в сфере образования, так и в социальной области. Я далек от мысли о том, что «низшие классы» по своей природе меньше способны к восприятию культурного наследия, однако тот совершенно очевидный факт, что они были несправедли­во лишены преимуществ хорошего образования, объясняет довольно низкий уровень их духовного развития, что может стать угрозой для качества культуры. Постепенно приобретая равные права, они будут естественно стремиться к тому, что­бы сделать свой вкус господствующим и навязать свои жела­ния задыхающемуся от изумления образованному большин­ству. Проблемы, с которыми столкнулась британская радио­вещательная корпорация Би-би-си, представляют собой

[454]

в миниатюре картину того, что день за днем происходит в массовом демократическом обществе. Если Би-би-си будет выполнять желания большинства, то эстрадные концерты по­степенно вытеснят классическую музыку и все остальное. Правильнее было бы не отзываться о массах с презрением, а рассматривать факт социального и культурного роста восхо­дящих классов как стратегическую социальную проблему, в которой начальной и средней школе (включая закрытые сред­ние учебные заведения), университетам и образованию взрослых отведена особая роль.

В этой системе закрытым средним школам отводится роль хранителей ценных элементов культурного наследия, а также накопителей свежих и живых стимулов, являющихся характерным свойством восходящих классов. Внезапное от­крытие новых возможностей для групп, которые в течение столетий жили под сильным гнетом, вызывает у них своего рода новый elan15, чего нету классов, живших в течение этих столетий в богатстве и благополучии. Поэтому не совсем вер­но утверждать, что главная задача закрытых средних школ должна состоять в расширении социальной базы выбора, т. е. в отборе лучших представителей восходящих классов. Эти школы должны установить живые взаимообогащающие отно­шения между подростками из разных социальных страт. Край­не важно использовать потенциальные возможности юношес­кого возраста в качестве источника нового социального синте­за и духовного возрождения. Если закрытые средние школы, вместо того чтобы превратиться в оплот привилегированного слоя, осознают свою миссию и выполнят ее, то они сделают очень важный вклад в преобразование нашего общественного порядка и создание новой жизни.

III.Основные выводы

Таковы исторические и социологические предпосылки той ситуации, в которой в настоящее время находится Вели­кобритания и на фоне которой надо обсуждать проблему мо­лодежи. Реально в этой стране происходит следующее: соци­альная модель коммерческой демократии перешла на оборо­нительные позиции и преобразуется в демократию воинству­ющую, готовую к социальной реконструкции и реорганизации мирового порядка в совершенно новом духе. Ничего иного в настоящий момент и нельзя желать; не следует нам скромни­чать и посвящать себя мелким ограниченным задачам. Наше выживание зависит от того, сможем ли мы достичь величай­шую из всех целей, т. е. рождение нового общественного по­рядка из демократических традиций. Эта цель стоит перед нами независимо от того, как окончится война, ибо борьба

[455]

между тоталитаризмом и демократией будет продолжаться по крайней мере в течение жизни еще одного поколения. Что же касается молодежи, то она представляет собой один из важ­нейших скрытых духовных ресурсов обновления нашего об­щества. Она должна стать передовой силой воинствующей демократии. Внутри страны ее задача заключается в том, что­бы положить конец духовному кризису. За пределами страны она должна стать проводником идеи изменения для всего ми­ра, который стремится к решению социальных проблем.

Если наша молодежь возьмется за выполнение этой задачи, то она сможет выполнить ее, только если возникнет национальное движение16. Как я уже указывал, скрытые силы нации могут быть мобилизованы, только если они интегриро­ваны. В статичном обществе наступление зрелости может проходить незаметно; молодежь вовсе не должна достигать настоящей интеграции с помощью объединяющей цели и на нее не возлагается определенная историческая функция в обществе. Динамичное же общество не может обойтись без одухотворения своих стремлений. И если молодежь, которая будет жить при новом порядке и распространять его идеи, не будет по-настоящему захвачена ими, то социальная реконст­рукция будет всего лишь набором новых правил, не рассчи­танных на понимание их людьми. Если молодежь действи­тельно должна стать проводником новой идеи, то необходима национальная молодежная политика. А это означает, что мы должны высвободить то стихийное волнение, которое проис­ходит по всей стране, способствовать его интеграции и предо­ставить молодежи хорошие возможности участия в широком движении социальной реконструкции. Эта общая молодежная политика не ограничивается, однако, созданием национально­го молодежного движения; она должна будет воздействовать на всю систему образования, поскольку последняя должна способствовать подготовке целого поколения к выполнению совершенно новых задач.

Я понимаю, что на первый взгляд мои предположения звучат как имитирующие методы тоталитарных государств в области молодежной политики. Я хотел бы, однако, убедить вас в том, что существует путь обучения на опыте прошлого, даже на опыте противника, представляющий собой прямую противоположность имитации этого опыта. Можно говорить о двух возможностях слепой имитации методов нашего против­ника. Первая состоит в рабском подражании всему, что они делают. Она вызвана скрытым страхом перед тем, что они всегда правы. Но есть и другая форма подражания, которая называется негативной, когда мы отказываемся учиться на опыте своих врагов, потому что хотим любой ценой идти своим путем. Я считаю это негативное подражание также

[456]

рабским, поскольку в этом случае мы не анализируем досто­инств их методов и приемов, а смотрим, применяет ли их наш противник. Мы можем сохранить настоящую независимость суждений, если будем полагаться на наш собственный ум в отношении достоинств общественных институтов и признаем, что многие элементы в методах и приемах наших противников - всего лишь реакция на изменение ситуации, а другие эле­менты вытекают из его жизненной философии, отличной от нашей и поэтому для нас неприемлемой.

Применительно к проблемам молодежи в современном обществе это означает следующее: тот факт, что тоталитар­ные государства попытались организовать всю молодежь на­ции и направить ее скрытые возможности на благо общества, не имеет ничего общего с их особой жизненной философией, а объясняется скорее динамичностью общества. Молодежное движение, понимание того, что молодежь должна быть одним из важнейших факторов строительства нового мира, выража­ют динамичный характер современного общества, мобилизу­ющего все свои ресурсы на служение новому общественному идеалу. Подобным же образом идея последовательной моло­дежной политики, охватывающей также и систему образова­ния, есть необходимый продукт развития общества, которое решило создать новый социальный порядок, а не улучшать и совершенствовать по частям старый. Итак, если Великобри­тания хочет преобразовать свою традиционную модель де­мократии в динамичное общество, ей придется использовать молодежь в качестве передового отряда.

До определенного момента мы должны идти по тому же пути, что и любое другое динамичное общество. Разница появляется тогда, когда обнаруживается отличие наших идей социального преобразования и методов достижения соци­альных целей от идей и методов тоталитарных государств.

Наша страна прокладывает свой путь к новому типу планового общества, которое не является ни фашистским, ни коммунистическим, а представляет собой новую ступень в истории промышленного общества, на которой ликвидированы элементы, вызывающие хаос, как это было в либеральном обществе типа laissez-faire, но в то же время сохраняются великие достижения свободы и демократического контроля. Наша страна ищет такого решения, которое обеспечит безо­пасность и большую социальную справедливость, не отстра­няя от политического руководства тех, кто хочет участвовать в создании более умеренного и менее рискованного плана со­циальной реконструкции. Такое преобразование, если мы хо­тим избежать верховенства одной партии, может быть пост­роено на взаимном обещании различных партий поддержи­вать долгосрочные изменения, о которых они договорились.

[457]

Однако эти обещания должны содержать гарантии того, что согласованные ими реформы будут осуществлены под конт­ролем парламента. При этом надо будет еще более тщатель­но, чем раньше, следить за сохранением тех свобод, которые совместимы с минимумом централизации и организации, без которых вообще не может существовать массовое общество, основанное на индустриальной технологии. Социальная про­грамма должна найти отклик у той возрастной группы, которая видела упадок радикальных методов и требует социальных преобразований, но не желает, чтобы они привели к диктату­ре, к террору, к возвращению в состояние варварства.

Теперь скажем кое-что о методе, характеризующем третий путь. Метод важен, так как он в значительной степени будет определять дух, ценности и практическую деятельность молодежного движения и системы образования. Поскольку политические методы преобразований носят реформистский, а не революционный характер, поскольку такие идеи, как классовая, расовая или империалистическая война, не будут занимать наши умы, система образования и дух молодежного движения должны будут развиваться соответственно.

Мы будем стремиться пробуждать в юношеских груп­пах дух солидарности и сотрудничества. Идеалом будет не авторитарность или непримиримые противоречия, а взаимо­понимание. Но в одном отношении этот мирный дух солидар­ности и сотрудничества будет отличаться от духа терпимости, характерного для эпохи laissez-faire. He будем путать терпи­мость с нейтралитетом в отношении того, что правильно и что нет. По этой причине я говорю о воинствующей демократии. Горький опыт последних десятилетий научил нас тому, что смысл демократической терпимости вовсе не в том, чтобы терпеть то, с чем мириться нельзя, а в том, что граждане бри­танского содружества имеют право ненавидеть и исключать из него тех, кто злоупотребляет свободой с целью ее уничтоже­ния. В отличие от жесткой всеохватывающей регламентации, свойственной диктатуре, когда позволен только один-единственный образ мыслей и действий, а также в отличие от пассивного нейтралитета, свойственного либерализму в об­ществе типа laissez-faire, воинствующая демократия будет откровенно высказывать свое мнение в отношении некоторых общих для всех ценностей и, с другой стороны, она предоста­вит отдельным индивидам свободу выбора и решений в отно­шении более сложных ценностей.

Идея равновесия между согласованным конформиз­мом и свободой может показаться странной тем, кто посвятил всю свою жизнь идее прогрессивного образования. Однако им надо иметь в виду, что в настоящее время не только консер­ваторы, но и сторонники прогресса находятся на перепутье.

[458]

Необходимо сознавать, что наше прогрессивное движение в области образования, охватывающее множество эксперимен­тальных школ, в силу исторических обстоятельств играло в обществе роль оппозиции. Его историческая функция состоя­ла в том, чтобы подчеркивать значение воспитания свободно­го человека. Сторонники прогрессивного образования пыта­лись доказать, что с помощью творческих методов можно дос­тичь гораздо большего, чем с помощью методов командных;

они указывали на опасности, таящиеся в подавлении, внуше­нии и слепом повиновении, и возвышали роль творчества, спонтанности и свободного эксперимента. Тот, кто находится в оппозиции, имеет то преимущество, что не несет ответ­ственности за все общественное устройство. Поэтому сторонники прогрессивного воспитания могли доводить свои свободные эксперименты до крайности, не боясь, что может рухнуть все общественное устройство. Они знали, что этого не допустят силы общественной традиции и власти. Их позиция напоминала в этом отношении ранних христиан, которые, хотя и боролись против Римской империи, втайне молились за ее существование, поскольку без нее они и сами не смогли бы существовать.

В плановом обществе нам придется изменить этот подход, и тем людям, которые до сих пор выступали за новые формы свободы, придется теперь позаботиться и о новых формах власти.

Нам надо будет выработать новые формы власти, ко­торые не будут основываться ни на слепом повиновении, ни на стихийном групповом опыте - идеале радикальных либе­ралов или анархистов. Эти новые формы, с одной стороны, не должны убивать спонтанность и разумную проницательность, а с другой - они должны быть действенными в большом об­ществе, где не всегда можно ждать, пока добровольное со­гласие приведет к принятию решения. То, что такое ожидание может стать гибельным, можно было видеть на примере Ве­ликобритании и совсем недавно Соединенных Штатов. Успех Гитлера во многом объясняется той медлительностью, кото­рую проявили демократические страны, когда им надо было принимать решение. Я думаю, что в данном случае не может быть одного-единственного правильного средства. Нам вовсе не надо выбирать между абсолютной свободой и слепым по­слушанием. Наоборот. Между этими крайностями существуют промежуточные ступени: есть вопросы, по которым необходи­мо иметь полное согласие, есть такие, которые требуют абсо­лютного послушания, есть же и такие, где нужен смешанный подход. У нацистов вся система образования носит односто­ронний характер: обучение ненависти, слепому послушанию, воспитание фанатизма. Воинствующая демократия должна стремиться к тому, чтобы применить смешанные подходы

[459]

и реагировать по-разному в зависимости от ситуации. Под «смешанным подходом» я понимаю такую форму поведения, которая не бросается из одной крайности в другую - от страс­тной ненависти к смиренному чувству вины, а представляет собой уравновешенное состояние, достигаемое через само­контроль и рассудочность.

Я уверен в том, что такой подход может быть вырабо­тан в нашем обществе, если оно получит надлежащее обра­зование. Наша страна имеет все для этого необходимое, по­скольку здесь сочетаются самоконтроль и самообладение с упорством и духом борьбы, здоровый скептицизм с неоспоримой верой в исконные добродетели. И если считать нацистский метод примитивной формой воспитания, то с нашей стороны потребу­ется приложение определенных усилий и проведение экспе­риментов в области образования, для того чтобы разработать методы, соответствующие нашим целям.

Точно так же возможен третий путь в решении альтер­нативной проблемы: воспитывать ли групповой конформизм или же способствовать формированию независимой гармо­ничной личности? Этот третий путь представляет собой свое­го рода ступенчатое образование: сначала воспитывается групповой конформизм, а затем происходит формирование раз­носторонней гармоничной личности. Говоря о различных ступе­нях в образовании, я вовсе не имею в виду, что они следуют друг за другом во времени; это скорее стадии образования с исполь­зованием различных методов, ведущих постепенно к выработке групповых реакций и независимых подходов. Совершенно оче­видно, что гармоничная личность формируется не сразу и вовсе не все члены общества достигают этого идеала. Итак, основное отличие интегрированной молодежной политики демократического образца от тоталитарной Gleichschaltung17 в диктаторских, государствах заключается в том, что если пос­ледняя всеми средствами насаждает конформизм, то наша система вырабатывает такую стратегию в области образова­ния, когда на низших его уровнях воспитываются конформизм, сплоченность, следование обычаям и послушание, а на выс­ших - такие качества, которые способствуют формированию индивидуальности и независимости личности. Таким образом, у нас существование в группе, приверженность к общим прин­ципам и эмоциональная солидарность не будут противоречить и препятствовать формированию независимой личности с критическими взглядами. Мы верим в то, что можно создать тип личности, передовой и воинствующей, но не фанатичной, в эмоциональном мире которой не преобладает эмоция стра­ха, мы верим в то, что можно воспитать независимость сужде­ний с помощью жизненного опыта и добиться не слепого по­слушания, а добровольной преданности и верности идеалам.

[460]

Этот новый демократический персонализм будет отли­чаться от атомистического индивидуализма периода laissez-faire тем, что восстановит истинные силы, таящиеся в групповой жизни. Достичь этого можно будет, уделяя большое внимание возможностям, внутренне присущим саморегулирующимся силам группового существования. Цель национального моло­дежного движения должна состоять в том, чтобы преодолеть кризис, порожденный одиночеством, чрезмерной уединеннос­тью и обособлением, и мобилизовать жизненные силы группы во имя общественного идеала. И если диктаторское государ­ство эксплуатирует возможности первичных групп, превращая их в арену воспитания послушания и полного конформизма18, то демократическая модель использует эти возможности для воспитания такой личности, которая может жить и со­трудничать в группе и вместе с тем сохранять свободу и независимость суждений.

Итак, я указал направление, в котором пролегает мой третий путь. Теперь задача состоит в том, чтобы мобилизо­вать творческое воображение для служения новой цели. Ког­да это произойдет, можно будет на основании общего опыта конкретизировать детали. Нет необходимости конструировать этот общий опыт, так как мы имеем его во всемирном масш­табе. Война породила ситуацию, в которой наличествуют ос­новные условия для нахождения третьего пути; и мы знаем, что необходимы совместные усилия всей нации для постепен­ного создания новой общественной модели и типа человека,

способного указать выход из существующего хаоса и упадка.

Глава IV. Образование, социология и проблемы общественного сознания

I. Меняющиеся черты современной практики образования19

Одним из важнейших изменений в области образования является постепенный переход от концепции фрагментарного образования, преобладавшей в эпоху laissez-faire, к концеп­ции интегрального образования. Первая концепция рассмат-

[461]

ривала образование как более или менее самостоятельную область жизни. Для нее характерны школы, в которых учителя преподавали предметы, указанные в программе. Успехи уча­щихся и косвенным образом способности преподавателей определялись с помощью системы оценок. Устраивались письменные экзамены, и если учащиеся успешно их выдержи­вали, считалось, что цель образования достигнута. Кое-кто сочтет мое описание карикатурным, другие упрекнут меня в том, что я отношу этот тип обучения к прошлому, а между тем он существует и поныне.

Образование считалось независимой областью, по­скольку школа и общество превратились в две категории, не дополняющие, а противостоящие друг другу. Образование ограничивалось тем возрастным барьером, до достижения которого человек считался способным к обучению. До опре­деленного возраста образовательные институты пытались оказать влияние на вас и ваше поведение; после достижения этого возраста вы считались свободным. Эта тенденция к фрагментарности образования была нарушена, когда появи­лись концепции образования взрослых, обучения вне стен университета, курсов повышения квалификации, познакомив­шие нас с идеей постобразования и переквалификации. Бла­готворное влияние концепции обучения взрослых проявилось и в том, что она заставила нас признать непрерывность обра­зования и посредническую роль общества в его приобрете­нии, подчеркнула значимость обучения практическим жизнен­ным навыкам в рамках школьного образования. С этого мо­мента цель школьного обучения состояла не в том, чтобы пе­редать учащимся определенный набор готовых знаний, а в том, чтобы научить их эффективнее учиться у самой жизни.

Барьер между школой и жизнью преодолевается не только отказом от книжной схоластической концепции обуче­ния. Аналогичная тенденция распространяется и на другие сферы. Так, в прошлом существовал разрыв между семьей и школой. Сейчас делаются попытки объединить усилия роди­телей и учителей и скоординировать влияние школы и дома. Расширение сферы общественной деятельности, изучение преступности несовершеннолетних по-новому высвечивают ту роль, которую играют в формировании характера подростка различные сферы жизни. Стало очевидным, что если семья, школа, клиники, занимающиеся воспитанием детей, суды для несовершеннолетних будут действовать изолированно и не учитывать влияние друг друга, они не достигнут эффекта. Так возникла тенденция к объединению их усилий.

Осознание потребности интеграции школы с жизнью общества оказало различное влияние на школу. Оно привело к интегральной концепции школьной программы. Это лучше

[462]

всего можно показать на примере изменения концепции этического воспитания. Раньше, когда сама мораль считалась независимой частью жизни общества, мы думали, что отдаем ей должное, если включаем в программу религиозное или этическое воспитание. Сегодня мы знаем, что такое включение неэффек­тивно, пока религиозное или этическое воспитание не связано с другими частями школьной программы. На формирование характера оказывает влияние все, чему мы учим, и еще в большей степени то, как мы учим. Если раньше мы думали, что можем разгадать тайну формирования характера подростка через его игры или с помощью школ-интернатов, то сегодня мы знаем, что гораздо большее значение имеют характер игр, а так­же внутренние детали школьной организации, нежели те ярлыки, которые мы наклеиваем на игры или школьные системы. Соци­альная организация школы, социальные роли учащихся и учите­лей, преобладание духа конкуренции или сотрудничества, нали­чие возможности групповой или индивидуальной работы - все эти факторы способствуют формированию личности.

Интегральная концепция школьной программы являет­ся не чем иным, как выражением глубокой психологической мысли о том, что личность едина и неделима. Если мы сегодня отказываемся от прежней жесткой концепции школьных предме­тов и пытаемся связать знания, полученные в одном курсе, со знаниями из другого курса, то делаем это потому, что понимаем, что только координированное наступление на разум индивида может быть эффективным. Успех преподавания зависит сегодня от того, как мы соединяем новый опыт с уже суще­ствующими знаниями индивида. В конечном итоге идеальная модель обучения человека будет принимать во внимание всю историю его жизни и множество социальных факторов, воздей­ствующих на него наряду со школой. Такое обучение является интегральным в двояком отношении: а) в силу интеграции дея­тельности школы с деятельностью других общественных институ­тов; б) в силу соответствия целостности личности.

Тенденция к интеграции достигает высшей точки, когда мы не только на практике, но и в теории откровенно признаем, что образование - это всего лишь один из многих социальных факторов, воздействующих на поведение человека, и как та­ковой, хотим мы этого или нет, всегда служит социальным целям и сознательно направлен на формирование опреде­ленных типов личности.

В предшествующую эпоху, эпоху либерализма, обра­зование было слишком обособленным; его главный недоста­ток состоял в игнорировании общественных потребностей. Система образования не могла или не желала признать суще­ствование общества как важного фактора человеческих отно­шений, влияющего на цели и методы образования.

[463]

Теория либерального образования основывалась на принципе, гласящем, что важнейшие цели и ценности образо­вания неизменны; что конечная и исключительная цель обра­зования - воспитание свободной личности путем беспрепят­ственного развертывания внутренних качеств. Интегральная теория образования в своем социологическом аспекте не от­вергает этой теории как таковой; она не подвергает сомнению тот факт, что некоторые идеалы живут века и определяют нравственность образа жизни и социальной организации. Она лишь утверждает, что данная теория слишком далека от конк­ретных исторических условий, чтобы быть действенной. Тот, кто пытается сформулировать неизменные вечные ценности, скоро понимает, что они слишком абстрактны, чтобы придать определенную конкретную форму образованию в данный мо­мент. Точно так же, если конечная сущность человеческой личности представляет собой нечто вечное, находящееся вне влияния окружающей среды, то мы тем не менее вынуждены принимать во внимание эмпирические и конкретно-истори­ческие условия, те сферы, где встречаемся с другими людьми как гражданами государства, рабочими фабрик, клерками кон­тор и просто человеческими существами, стремящимися к удовлетворению конкретных целей, достижимых в данной со­циальной системе.

II. Некоторые причины, вызывающие необходимость социологической интеграции в образовании

Наши отцы и деды могли обходиться без социологи­ческих теорий, так как взаимосвязи между институтами и че­ловеческой деятельностью в деревне или небольшом насе­ленном пункте были вполне очевидны и понятны каждому. Во времена наших предков социология существовала только на уровне здравого смысла; впоследствии бурное развитие инду­стриального общества и скрытое действие его сил превратили общество в загадку для отдельного индивида. Самый скрупу­лезный анализ его окружения не может раскрыть неискушен­ному уму того, что происходит в глубине, как различные силы концентрируются и воздействуют друг на друга.

Вера в то, что важнейшие проблемы образования и общественной деятельности можно решить лишь на основе здравого смысла, оказалась непрочной, когда различные должностные лица столкнулись с решением одной и той же проблемы. Практические правила были различными в разных областях - в образовании, судебной практике и т. д. - и опреде­лялись существующими традициями. Поэтому должностные лица имели различные мнения по отдельным вопросам

[464]

(по такому, например, как польза наказания), а также по-разному оценивали влияние среды на индивида.

К счастью, на протяжении последних десятилетий бы­ло накоплено много знаний в различных областях психологии и социологии. Детская психология, психология обучения, кри­минология, экспериментальная психология и психоанализ дали богатый материал, который был обобщен и интегриро­ван в науке о человеческом поведении. С другой стороны, социология тоже внесла свой вклад. Она изучала поведение человека в различных обществах на различных этапах исто­рического развития, а также поведение людей, принадлежа­щих к различным классам и находящихся в нашем обществе в различном социальном окружении. Она исследовала также воздействие на поведение человека таких социальных инсти­тутов, как семья, община, цех, группа; изучала поведение че­ловека в условиях социальной безопасности, как деятельность по улучшению экономических условий жизни, статуса или досуга, а также в условиях отсутствия социальной безопасности, т. е. в периоды социальных волнений, революций и войн.

В конце концов многочисленные случаи личной и со­циальной неадаптивности, вытекающие из особенностей раз­вития промышленного общества, стало невозможно рассмат­ривать, не учитывая накопленных знаний о природе человека. Эта отрасль социологии - еще одно связующее звено между науками, изучающими проблемы человека. Ведь вряд ли мож­но представить себе учителя, который не сталкивается ежед­невно в воспитании детей с трудностями, которые при внима­тельном рассмотрении представляют собой симптомы конф­ликтов внутри семьи, в обществе или между возрастными группами и т. д.

Есть и еще одна область социологической информа­ции, которую должен учитывать учитель, если он стремится дать своим ученикам не абстрактное образование, а хочет воспитать их для жизни в существующем обществе. Я имею в виду тот кризис культуры, который переживает наше обще­ство, изменения в духовной жизни, влияющие на поведение индивидов. Это прежде всего колоссальные изменения, свя­занные с развитием промышленной цивилизации, такие, как частичное и даже полное разрушение наших привычек, обы­чаев и традиционных ценностей. Это социальные процессы, способствующие распаду семьи и общества. Я имею в виду также изменение характера труда и досуга, влияющего на формирование личности или способствующего ее дезинтегра­ции. Я принимаю во внимание тенденции развития современ­ного общества, ведущие к разрушению его культурной жизни, к утрате связей между ученым, художником и обществом, снижению стандартов оценки общественных отношений

[465]

и усилению роли пропаганды. Было бы абсурдом оставлять учителя в неведении относительно социологических исследо­ваний, посвященных роли молодежи в современном обще­стве, а также наблюдений, показывающих, как состояние по­вышенной возбудимости, связанное с половым созреванием, и социальная смута способствуют формированию поколения, которое, будучи предоставлено самому себе, не сможет вы­держать надвигающихся трудностей. Одним словом, нельзя оставлять учителя в неведении относительно этих основных разрушительных тенденций, их причин и средств их преодо­ления, применявшихся более или менее успешно. Невозмож­но вернуться после войны, одной из самых бесчеловечных в истории, к условиям мирной жизни, не привлекая к этому про­цессу восстановления учителей для воспитания нового поко­ления. Сегодня, говоря о мире, который наступит после этой самой бесчеловечной войны, мы не можем предложить про­стое возвращение к довоенной ситуации. Существует насущ­ная потребность возрождения нашего общества. В прошлом привычки, обычаи и определенная жизненная философия передавались по наследству, и это позволяло индивидам иг­рать в обществе роли, более или менее заранее установлен­ные. В меняющемся обществе, таком, как наше, нам может помочь лишь соответствующее обучение, недогматический тренинг ума, позволяющий человеку возвышаться над собы­тиями, а не слепо подчиняться их ходу.

Лишь образованный ум в состоянии отличить истинные элементы, присущие традиции и обеспечивающие эмоцио­нальную стабильность, от тех взглядов и институтов, которые приходят в упадок, поскольку теряют свои функции и смысл в меняющемся обществе. Сам факт нашего незнания того, что промышленная цивилизация оказывает дегуманизирующее влияние на ум человека, является причиной образования того вакуума, в который льют свой яд шарлатаны от пропаганды. Если современный учитель осознает себя не просто школь­ным наставником, а учителем жизни, то он будет стремиться овладеть всеми доступными и необходимыми ему знаниями, чтобы справиться с возникшей перед ним задачей. Он попы­тается воспитать такое молодое поколение, которое будет сочетать эмоциональную стабильность с гибкостью ума, и он добьется успеха, если сможет связать проблемы, волнующие молодежь, с изменениями, происходящими в мире.

Подведем итог. Роль социологии состоит в первую очередь в том, что она помогает учителю преодолеть обособ­ленность и ограниченность схоластической концепции обра­зования, ориентируя обучение на нужды общества. Во-вторых, социология открывает возможность скоординировать процесс обучения с влияниями внешкольных учреждений, т. е. семьи,

[466]

церкви, а также общественного мнения, социальных служб. Нам открылось, что истинный смысл образования может быть определен, только если оно основано на тщательном изуче­нии всех социологических аспектов человеческого поведения. Социология способствует объяснению множества психологи­ческих конфликтов и случаев неудачного приспособления ин­дивидов, являющихся отражением неадекватного приспособ­ления к непосредственному социальному окружению. И нако­нец, социология позволяет понять глубинные корни упадка в области морали и культуры, вызванного дезинтеграцией тра­диции и господствующей социальной структуры. На академи­ческом языке это значит, что для надлежащего образования необходимы следующие курсы: 1) социология образования, 2) наука о человеческом поведении, 3) социология культуры, 4) изучение социальной структуры.

Во всех проанализированных до сих пор случаях соци­ология служила средством для гуманизации образования. Мы убедились в том, что в современном сложном и быстро меня­ющемся обществе образование может быть адекватным лишь тогда, когда учитель знает социальный мир, из которого при­ходят его ученики и для жизни в котором их надо подготовить, а также если он может оценить большую часть своих действий с точки зрения их социальных результатов. Во всех этих ас­пектах социология является необходимым дополнением к образованию в наш век, в какой бы стране и при какой бы со­циальной системе мы ни жили. Возникает вопрос, что еще может дать социология для образования применительно к данной стране и данному моменту.

III. Роль социологии в обществе воинствующей демократии

Ту же проблему можно сформулировать по-другому. Существует ли такой аспект социологии, который не только дает информацию по отдельным фактам и определенным причинным связям и тенденциям, но и способен также представить, кроме обзоров и описаний, синтетическую картину настоящей ситуации? Можно ли получить целостную эмпирическую информацию, кото­рая могла бы ответить на такие вопросы, как «Где мы находим­ся?», «Куда мы идем?», «Может ли социология сделать ценный вклад в формирование нашей общей политики?»

До начала войны такой синтетический подход к изуче­нию социологии столкнулся бы с трудностями. Тогда призна­валось, что информация об отдельных сторонах жизни обще­ства - необходимый элемент учебной программы, но никто и не думал о том, чтобы делать выводы с целью выработки син­тетического подхода.

[467]

Сегодня нет ничего более очевидного для думающих людей, чем потребность последовательной и объективной точки зрения на общество, его настоящие и будущие возмож­ности. Основное отличие довоенной демократии от нынешней состоит в том, что первая находилась на оборонительных по­зициях, заботясь главным образом о сохранении своего рав­новесия, тогда как сейчас мы знаем, что сможем выжить, только если нам удастся превратить ее в динамическую и во­инствующую демократию, которая будет в состоянии приспо­собиться к новой ситуации изнутри и в то же время отразить характер изменений, вытекающих из новых конструктивных идей. Идеи эти должны быть истинными и своевременными, а также привлекательными как для нашего молодого поколения, которое должно их отстаивать, так и для народов оккупиро­ванных стран Европы, ждущих такого руководства.

Недостаточное осознание социальной обстановки или, иными словами, отсутствие всесторонней социологической ориентации - одна из важнейших проблем настоящего момен­та. Поэтому предметом дальнейшего обсуждения я хочу сде­лать вопрос об осознании и причинах его подавления.

Под «осознанием» я понимаю не простое накопление рационального знания. Осознание, как на уровне индивида, так и на уровне общества, означает готовность увидеть цели­ком всю ситуацию, в которой мы находимся, а не только ори­ентировать свои действия на конкретные задачи и цели. Осознание выражается прежде всего в правильном диагнозе ситуации. Способный гражданский служащий может знать все формальности, необходимые для осуществления администра­тивных предписаний, однако он не осознает ни конфигурации политических сил, сделавших необходимым появление такого закона, ни социальных последствий этого закона для тенден­ций общественного развития. Эти политические и социальные реальности лежат в другом измерении, за пределами его осознания. Другой пример: молодой человек может быть умен и хорошо обучен для определенных целей, но тем не менее не осознавать скрытые страхи, мешающие его действиям и достижению цели. Осознав свой психологический тип и глу­бинные истоки своих страхов, он может постепенно научиться контролировать действующие на него факторы. Поэтому осоз­нание измеряется не только на уровне приобретенных знаний, но и на уровне способности увидеть уникальность нашей си­туации и овладеть фактами, которые появляются на горизонте нашего личного и группового опыта, но входят в наше созна­ние с помощью дополнительного усилия. Осознание не требу­ет знания трансцендентальных явлений, находящихся вне сферы человеческого опыта, таких, как духи или божество;

оно нуждается в знании фактов, которые становятся частью

[468]

нашего опыта, однако остаются вне сферы нашего внимания, так как мы не хотим осознать их.

Для настоящего специалиста в области образования эта сфера познаваемого, но еще непознанного должна быть очень важной и ценной. Что касается степени и качества осозна­ния, то я вовсе не считаю, что надо при всех обстоятельствах стремиться к высшей степени; конкретная ситуация индивида или группы, например нации, определяет степень желаемого и возможного осознания, а также пути его достижения.

Приведу еще один очень простой пример. Старый кре­стьянин может быть очень мудрым человеком и знать в силу своего опыта и интуиции, что он должен делать в любой жиз­ненной ситуации. Молодые крестьянские парни и девушки могут спросить его совета по всем жизненным проблемам, таким, как семья, жизнь, любовь и др. Он всегда сможет дать им хороший совет, исходя из обычаев и своего жизненного опыта, хотя он не в состоянии дать сознательное определе­ние всей жизненной ситуации, в которой живут он и его това­рищи. Об отсутствии такого осознания свидетельствует тот факт, что он считает законы своей жизни законами жизни во­обще, не понимая, что они есть законы того ограниченного социального мира, в котором он живет. Осознание жизненной ситуации может наступить для него как откровение, если он вдруг в силу стечения обстоятельств попадает из своей де­ревни в город и обнаружит, что его знания и мудрость не при­менимы к новой ситуации. Сначала он почувствует полную растерянность не только потому, что привык к совершенно иной социальной обстановке, но и потому, что его образ мыс­лей и оценок отличается от городского. Его выживание в но­вых условиях будет зависеть главным образом от его способ­ности приспособиться к новым потребностям, а это, в свою-очередь, будет зависеть от осознания им своей ситуации. Осознание в данном случае состоит в понимании того, что существуют два мира (сельский и городской), для каждого из которых характерен свой образ мыслей и действий. Отныне он должен будет каждый свой поступок сопровождать ясным пониманием той ситуации, в которой находится, и действовать в соответствии с этим осознанием. Такое осознание вовсе не будет мешать, вопреки ожиданиям многих людей, ни спонтан­ности его реакций, ни его привычкам. Скорее наоборот, осоз­нание поможет ему перестроить свое поведение и переориен­тировать свои жизненные ожидания.

Осознание становится необходимым не только при из­менении среды; любое другое изменение условий жизни тре­бует пересмотра наших привычек и переориентации ожида­ний. Если подросток, достигший половой зрелости, пережива­ет психологический и социальный конфликт, то необходимо

[469]

помочь ему осознать новую ситуацию. Сам факт такого осоз­нания часто способствует установлению нового равновесия. В связи с этим небезынтересно заметить, что если подросток проходит стадию половой зрелости без осознания им новой ситуации, велика вероятность того, что это осознание не на­ступит и позже, если только для этого не будут предприняты особые усилия.

Потребность осознания в обществе бывает разной в зависимости от темпа изменений и характера личных и груп­повых конфликтов, сопровождающих происходящие измене­ния. Пока в обществе преобладают медленное, постепенное развитие и безопасность, нет необходимости в глубинном осознании. Если же в обществе происходят внезапные изме­нения, то нельзя найти правильный образ действий, не опре­делив смысл этих изменений. В особенности это относится к лидерам в важнейших жизненных сферах, от которых другие люди ждут примера в мыслях и действиях; они рискуют поте­рять своих приверженцев, если не смогут сориентироваться в новой ситуации. В век изменения социология сохраняет свою функцию тщательного изучения и описания фактов, однако сущность ее вклада будет состоять в поиске нового направле­ния развития событий и новых требований времени.

Осознание не следует смешивать с классовым созна­нием в марксистском понимании, хотя последнее и представ­ляет весьма важную форму осознания. Классовое сознание -это осознание тех факторов, которые заставляют социальную группу или класс бороться против другого класса или осталь­ного общества. Классовое сознание намеренно игнорирует факторы, которые, несмотря на конфликты, способствуют сплоченности и сотрудничеству в обществе. С точки зрения классового сознания социальный мир воспринимается как борьба групп.

Классовое сознание является только частичным осоз­нанием, в то время как настоящее осознание обладает все­общностью: оно представляет собой осознание ситуации в целом, насколько это возможно для человека в данный исто­рический момент. В результате сопоставления и интеграции различных аспектов частичного группового опыта возникает синтетическая картина.

Для нашей страны были особенно характерны безо­пасность, благосостояние и постепенность изменений. Поэто­му отсутствовала необходимость в постоянном пересмотре существующего положения, и социальное осознание было не развито. Лишь теперь, в результате быстрых изменений, выз­ванных войной, и еще более стремительных изменений в бу­дущем возникает насущная необходимость соответствующего обучения национальных лидеров, в первую очередь учителей,

[470]

в результате которого они смогли бы понять смысл происхо­дящих изменений.

Совершится ли под давлением этих изменений ради­кальный психологический переворот или реформа - зависит главным образом от того, найдутся ли в стране лидеры, кото­рые будут в состоянии понять ту ситуацию, в которую попали они и их сограждане, и смогут ли они разработать модель ра­зумного приспособления. Там, где нет разумной модели -альтернативы быстро меняющимся привычкам и обычаям, складывается тяжелая ситуация, и у людей наблюдаются пси­хические расстройства.

Поскольку осознание представляет собой не знание как таковое, а установку сознания, то его развитие зависит не только от инструкций, но и от устранения определенных пре­пятствий, таких, например, как неосознанные страхи. Сопро­тивляемость почти всех общественных классов в нашей стра­не по отношению к определенным типам осознания объясня­ется не только счастливым развитием ее истории, обеспечив­шей постепенное приспособление к меняющимся условиям, но также намеренным уклонением от всяческих возможностей безоговорочного вынесения решений по судьбоносным про­блемам. В этом нельзя винить только отдельных индивидов или отдельные классы. В этом одинаково виноваты как кон­серваторы, так и сторонники прогрессивных взглядов, гово­рившие о пацифизме, в то время как враг уже стучался в нашу дверь. Миротворческая политика Чемберлена представляет со­бой не что иное, как еще один пример того же самого нежелания смотреть в глаза нелицеприятным фактам, которое было столь характерно для лейбористских кругов, отказавшихся перевоору­житься, хотя они и могли предвидеть результаты собственной неподготовленности. Такое искусственное подавление осоз­нания не находится ни в малейшей связи с расовыми разли­чиями. Это просто-напросто выражение определенного типа преемственности, постепенности изменений и определенного типа образования, что в своей совокупности способствовало формированию стиля жизни, несомненно обладающего красотой и эстетической ценностью. Для меня как социолога проблема заключается не в том, что представляет ценность само по себе, а в том, может ли в совершенно изменившихся условиях про­должаться подавление осознания; а если нет, то что с ним произойдет. Для рассмотрения этого вопроса необходимо более детально разобраться в причинах, его породивших.

Я хочу прежде всего сказать о двух методах, господ­ствовавших в академическом преподавании и во многом спо­собствовавших подавлению сознания у образованных классов общества. Затем я перечислю еще несколько факторов, дей­ствовавших в том же направлении.

[471]

Первым из вышеупомянутых методов является чрез­мерная специализация, которая ведет к нейтрализации истин­ного интереса к реальным проблемам и путям их разрешения. Специализация необходима в век высокоразвитой дифферен­циации; однако если не предпринимается никаких усилий, чтобы скоординировать результаты специальных исследова­ний и различные предметы, входящие в программу обучения, то объяснение этому может быть только одно: такая целост­ная картина нежелательна. В результате такого обучения, при котором каждый несет ответственность за одну область ис­следования, не связанную с другими, и никто не стремится рассмотреть ситуацию в целом, студенты оказываются со­вершенно неспособными не только к созданию синтетической картины, но и к критике вообще.

В существующих условиях осознание неизбежно воз­никает, а потребность в создании целостной картины не мо­жет быть полностью подавлена. Поэтому в настоящее время возникает опасность того, что ввиду отсутствия адекватного обучения методам синтеза студенты могут стать легкой добы­чей дилетанта или пропагандиста, использующих эту потреб­ность в целях своей партии.

В этой стране постепенность изменений и преемствен­ность традиций не только позволили избежать таких ситуаций, когда спорные проблемы становятся непримиримыми и тре­буют ясных определений, но и само социальное окружение создало такой психологический климат и стиль жизни, который в принципе избегает не только преувеличений, но и любого ясного определения ситуации. Для человека с континента од­ним из наиболее поразительных фактов является принятая здесь манера оставлять недосказанным то, что ясно говорит­ся в любой другой стране. Если двое англичан хранят между собой молчание по поводу определенных вещей, весьма ве­роятно, что оба прекрасно понимают друг друга и без слов. Мно­гое здесь не говорится, а просто осознается. Я, конечно, вовсе не имею в виду ни секс, ни деньги, ни власть. О них также не гово­рят, но по другой причине: этого требуют условности. В Анг­лии не принято выяснять нюансы различий во мнениях.

Я признаю существенную ценность такого стиля жизни, но должен указать и на его некоторые недостатки. В отноше­ниях со странами континента этот уклончивый неопределен­ный язык часто был причиной недоразумений. Однако еще большая опасность такого коллективного подавления осозна­ния заключается в том, что непонимание происходящих в ми­ре изменений и неспособность отреагировать на них обраща­ются против нации. Сегодня нам ясно, что на протяжении последних десятилетий в этой стране господствовали коллективные заблуждения, состоящие в игнорировании и

[472]

отрицании угрозы, исходящей от роста фашистских режимов в Италии и Германии. Люди просто не хотели нарушать свой покой и осуждали таких людей, как Черчилль, которые отва­живались говорить правду. В этом настроении подавленного осознания мы не замечали также и других больших измене­ний, происходящих в мире. В области экономики мы не хотели признавать, что система laissez-faire отжила свой век, что со­временная организация нуждается в координации, что необ­ходима определенная доля планирования, что возникает про­тивник в лице нового типа государства, действующего мето­дами механического грабежа.

Вторым фактором нашего академического преподава­ния, мешающим осознанию, было наше неправильное толко­вание терпимости и объективности как нейтрального подхода. Как демократическая терпимость, так и научная объектив­ность вовсе не препятствуют нам твердо стоять на своей точ­ке зрения и вступать в дискуссии о конечных целях и ценнос­тях жизни.

Однако как раз к этому и стремилось академическое преподавание. Методы преподавания наших демократических учителей напоминали осторожную дискуссию в гостиной, где каждый избегает высказываться по проблемам, которые мог­ли бы привести к жаркому спору в поисках истины.

Именно такой нейтральный подход способствовал формированию психологического климата, который с самого начала подавлял любую попытку провести различие между важными и неважными вопросами. Академический ум гордит­ся тем, что уделяет так много внимания пустякам и насмеха­ется над теми, кто отдает предпочтение серьезным пробле­мам. В этой связи следует упомянуть также и отживший прин­цип, гласящий, что не важно, что учить, а важен сам факт обучения для тренировки мозгов. На это хочется возразить следующее: почему бы не тренировать мозги, изучая действи­тельно нужные предметы? Неосознанная тенденция к нейт­ральному подходу в обучении и скрытое желание к самораз­рушению ведут к намеренному избеганию таких ситуаций, где необходимо изучать действительно важные вещи и занимать определенную позицию. Это напоминает отказ от тщательного изучения географии своей страны из страха, что враг может овладеть картами. Враг уж как-нибудь найдет способ изучить нашу географию. А такое образование и обучение, которое пытается помешать нам мысленно объять данный предмет в целом и занять определенную позицию, неизбежно воспиты­вает человека, не способного к реальному сопротивлению различным доктринам и пропаганде. Сталкиваясь с важными жизненными проблемами и чувствуя свою беспомощность, он с презрением позовет кого-нибудь более «умного», чтобы тот

[473]

попытался найти решение проблемы; у него постепенно вы­работается отвращение к мышлению вообще, а также ко вся­кого рода дискуссиям, т. е. сформируется по сути дела неде­мократический подход. Пока нашей стране не угрожал тотали­тарный враг, такая нейтральная позиция была просто пустой тратой человеческой энергии. Но когда противник разворачи­вает идеологическую кампанию, то лучшим антиподом его доктрине будет другая доктрина, более современная, но никак не нейтральная позиция. Именно с этого нужно начинать, ес­ли мы признаем, что только воинствующая демократия может выиграть настоящую войну, которая в конечном счете являет­ся войной идей.

Позиция воинствующей демократии вовсе не предпо­лагает, что на смену свободной дискуссии придет тоталитарная нетерпимость или что, устраняя нейтрализующие последствия суперспециализации, мы должны пренебречь специализацией вообще и превратить обучение в пропаганду. Он означает только, что в настоящей ситуации обучение неадекватно, если оно не учит человека осознавать целостную ситуацию, в которой он находится, так, чтобы после глубоких размышлений он был бы в состоянии сделать выбор и принять нужное решение.

Наряду с этими академическими методами нейтрали­зации ума действовали и другие, более основательные силы. Основной причиной того, что довоенная демократия не смогла выработать настоящее осознание, было опасение, что обсуж­дение жизненно важных вопросов может привести к распаду согласия, на котором базируется функционирование демокра­тии. Многие считают, что во время войны эта опасность уси­лилась, и именно поэтому они не отваживаются начать дис­куссию по проблемам мира и послевоенного восстановления. Они полагают, что обсуждение этих проблем угрожает внут­реннему единству, необходимому для победы в войне. Ясно, что рассуждающие таким образом люди попадают в затрудни­тельное положение. С одной стороны, очевидно, что без кон­структивных идей они не смогут вдохновить на борьбу ни свой собственный народ, ни другие народы, страдающие от фаши­стского ига. С другой стороны, они не допускают распростра­нения этих конструктивных идей, опасаясь их возможных по­следствий. Очень важно, чтобы мы посмотрели в лицо этому факту, тем более что наша демократия, особенно в нынешней ситуации, имеет чистую совесть; ей нечего терять, и она мно­гое может приобрести от роста осознания. Когда я говорю это, я вовсе не игнорирую тот факт, что как для победы в войне, так и для выживания демократии очень важно не подвергать опасности существующее в обществе согласие. Одна из существенных черт истинной демократии состоит в том, что различия во мнениях не убивают солидарность, пока существует единство

[474]

относительно метода достижения согласия, т. е. что мирное урегулирование разногласий следует предпочесть насиль­ственному. Демократия по своей сути - это метод социального изменения, институционализация веры в то, что приспособле­ние к меняющимся условиям и примирение различных инте­ресов могут быть обеспечены договорным путем - через дис­куссию, сделку и достижение договоренности.

До войны стремление различных политических партий и социальных групп к согласию и совместному решению было далеко не всегда очевидно, когда слишком многие полагали, что главная дилемма состоит в противоположности капита­лизма - будь то в демократической или фашистской форме, с одной стороны, и коммунизма - с другой. Это противоречие многие считали неразрешимым, так как единственными мето­дами урегулирования спорных вопросов были до сих пор классо­вая война, диктатура и полное уничтожение противника.

Сейчас я убежден в том, что в связи с войной и рас­пространением нацизма общая ситуация стала совершенно другой. Изменился лейтмотив истории, и если все партии про­должают твердить свои лозунги и не хотят солидаризировать­ся с тем общим делом, ради которого они борются и идут на большие жертвы, то это объясняется отсутствием осознания. Поистине замечательно, что действительный Leitmotif их борьбы может благодаря обстоятельствам полностью изме­ниться, однако люди, оставаясь в неведении относительно этих изменений, могут по-прежнему воспринимать политичес­кие альтернативы под углом зрения старых различий и проти­воречий. В этом смысле совершенно очевидно, что такие крупные решения, как развязывание мировой войны, и спор­ные вопросы, послужившие ее причиной, имеют непосред­ственное отношение к определению главной цели нашей борьбы в будущем.

Изменение лейтмотива заключается прежде всего в том, что если до войны главной альтернативой был выбор между капитализмом и коммунизмом, то сейчас она для за­падных стран состоит в выборе между свободой и демократи­ей, с одной стороны, и диктатурой - с другой. Это не означает, конечно, что исчезла социальная проблема, проблема соци­ального восстановления; она просто потеряла свое первосте­пенное значение. Это вовсе не предполагает, что мы создали такое счастливое государство, в котором исчезло противопос­тавление планирования и социальной справедливости, с од­ной стороны, и капитализма типа laissez-faire с ведущей ро­лью промышленности и финансов - с другой.

Непримиримость этого противоречия была несколько сглажена появлением новой проблемы, которая представля­ется всем партнерам еще более важной, чем предыдущие

[475]

альтернативы. Это новое заключается в сохранении свободы и демократического контроля. Для обеспечения безопасности демократии нужно вовсе не исключение социальной борьбы, а ведение ее методами реформ.

Еще один фактор, ведущий к смягчению этого кажуще­гося непримиримым противоречия, заключается в том, что в ходе борьбы за победу демократическая Великобритания в значительной степени приспособилась к планированию и принципам социальной справедливости. Непосредственным результатом войны является тот факт, что в настоящих усло­виях борьба за победу для всех стран, участвующих в ней, делает необходимым планирование. Демократические страны вынуждены планировать, поскольку ничто не говорит о том, что после войны будет возможно возвращение к laissez-faire. В то же время в Великобритании существуют такие институты, как обременительное налогообложение, широко развитая сис­тема социального обеспечения, различного рода страхования и компенсации. В них находят свое выражение принцип соци­альной справедливости и идея коллективной ответственности, и весьма вероятно, что для нас не только исключен возврат к довоенному обществу с его чрезвычайными различиями в до­ходах и благосостоянии, но и реформы непременно должны будут продолжаться.

В результате всех этих изменений две главные спор­ные проблемы довоенного периода - планирование и соци­альная справедливость, которые, казалось, неизбежно вели к классовым войнам и революциям, постепенно начинают воп­лощаться в жизнь в демократических странах, хотя и в моди­фицированной форме. Многие из нас несомненно будут удов­летворены тем, что планирование в этих странах никогда не станет тоталитарным, а будет ограничиваться лишь контролем ключевых позиций в экономической жизни, а также тем, что большая социальная справедливость не приведет к механичес­кой уравниловке. Ибо мы должны извлечь урок из опыта тотали­тарных государств, состоящий в том, что жестокая регламентация ведет к порабощению граждан, а механистическая концепция равенства терпит крах, как показывает пример России, где снова пришлось ввести различия в доходах и предпринять другие меры, ведущие к социальной дифференциации.

На основе опыта России, Германии и Италии можно сказать, что в нашей стране большинство левых и правых группировок придерживаются менее бескомпромиссных взгля­дов и согласятся на большие жертвы, чтобы осуществить вос­становление без классовой войны, революции и диктатуры. Все партии в нашей стране (за исключением небольшого ко­личества экстремистов) едины в понимании того, что самое большое зло заключается в диктатуре.

[476]

Если это так, то, следовательно, в иерархии наших ценностей произошло изменение, состоящее в том, что важ­ными требованиями стали ббльшая социальная справедли­вость и стремление к разумному плановому порядку при одно­временном возрастании роли свободы и демократических ме­тодов изменения. Это означает также, что планирование пе­реходного периода гораздо важнее, чем планирование более отдаленного будущего, поскольку, если свобода и парламент­ский контроль будут подавляться в период социальной рекон­струкции, они могут исчезнуть вообще. Очень мало вероятно, что какой-нибудь класс или группа, овладев механизмом вла­сти современного государства, захочет добровольно отдать ее, если в обществе отсутствуют демократические средства контроля. Возможность же свержения установившегося тота­литарного режима изнутри, без войны или внешнего вмеша­тельства очень мала.

В то время как все очевиднее становятся плачевные результаты диктаторских методов, англосаксонские демокра­тии постепенно превращаются в альтернативу фашизму или коммунизму, указывая третий путь. Этот путь предусматривает планирование, но не тоталитарное, а находящееся под конт­ролем общества, а также сохранение основных свобод. Об­щепризнан тот факт, что общество не может существовать без ответственных и заслуживающих доверия правящих групп, а также что социальным средством против олигархии является не замена старой олигархии новой, а облегчение доступа ода­ренных людей из низших слоев к руководящим позициям в обществе.

Опыт последних десятилетий показал нам, что цель общественного прогресса вовсе не в построении воображае­мого общества без правящего класса, а в улучшении экономи­ческих, социальных, политических и образовательных воз­можностей для того, чтобы люди учились управлению, а также в усовершенствовании методов отбора лучших в различных областях жизни общества. Я вовсе не закрываю глаза на су­ществующие опасности, а также на тот факт, что необходимо демократическое осознание, чтобы выбрать из методов воен­ного времени такие, которые ведут к установлению прогрес­сивного демократического режима англосаксонского образца, а также пресечь тенденции, которые под прикрытием демок­ратии и планирования способствуют установлению новой раз­новидности фашистского режима. Я верю в то, что эта страна проложит путь к такой общественной модели, которая сможет стать основой демократического переустройства всего мира.

И, возможно, не случайно, что стремление к социаль­ному осознанию просыпается в этой стране как раз в тот мо­мент, когда начался переходный период. И вряд ли можно

[477]

объяснить простым любопытством тот факт, что люди, как молодые, так и старые, все снова и снова задают вопрос о человеке и его месте в меняющемся обществе. Они неосоз­нанно чувствуют, что все зависит от их бдительности и что нам больше не нужно бояться смотреть в лицо социальной ситуации в целом и развивать нашу социальную философию. Для страха нет оснований, ибо, если нам не надо бояться су­ществующих между нами различий, мы можем позволить себе быть недогматичными. Изменение ситуации требует, чтобы мы стали динамичными, прогрессивными и ответственными. Новая ответственность означает, что критическая мысль не выродится в разрушительный критицизм, а будет понимать свои конструктивные задачи, призывая к изменению и в то же время к поддержанию в обществе согласия, от которого зави­сит его свобода.

Сегодня все те силы, которые полны решимости бо­роться со злом и угнетением, сплачиваются под знаменем прогрессивной демократии, которая стремится к созданию нового строя свободы и социальной справедливости. В этой борьбе мы должны либо прийти к необходимому осознанию, которое приведет нас от трагедии войны к социальному

возрождению, либо погибнуть.

Глава V.

Массовое образование и групповой анализ

I. Социологический подход к образованию

Недавний кризис демократии и либерализма должен помочь людям в тех странах, где они еще наслаждаются сво­бодой, увидеть недостатки их общественных систем в меня­ющихся условиях. Демократия и свобода могут быть спасены, если мы изучим процесс постепенной трансформации тотали­тарных государств, но не для того, чтобы подражать их мето­дам, а чтобы обнаружить причины тех структурных изменений, которые сделали диктатуру одним из возможных ответов на современную ситуацию. Мы можем надеяться найти решения, согласующиеся с нашими демократическими и либеральными идеалами, если будем знать, почему демократические обще­ства, не справившиеся с новой ситуацией, были вынуждены

[478]

принять диктатуру. Хотя причины, приведшие их к краху, были очень сложными и заключались в первую очередь в несовершенстве современного экономического и политическо­го порядка, нельзя отрицать, что значительную роль в этом процессе сыграла недостаточность умственной, душевной сопротивляемости. Не только система образования в этих странах не была приспособлена к массовому образованию, но и психологические процессы, происходящие вне школы, были оставлены без реального социального контроля, что есте­ственно привело к хаосу и дезинтеграции.

Крупные демократии Запада, которые в силу присущей им большей экономической безопасности еще не пережили кризиса, не должны притуплять свою бдительность, ибо их спокойствие может оказаться обманутым. В этих странах дей­ствуют те же силы, которые преобразуют общественную структуру во всем мире, и у нас нет уверенности в том, что их системы образования более совершенны. Демократические правительства не могут похвастаться тем, что они открыли удовлетворительные формы социального контроля, которые могли бы заменить исчезающую культуру общества, или но­вые психологические методы, пригодные для нужд массового общества. Общий психологический крах можно предотвра­тить, только если мы достаточно быстро сумеем осознать ха­рактер новой ситуации и по-новому сформулировать цели и средства демократического обучения.

Эта реформа демократических и либеральных целей и методов, стремящаяся приспособить их к новым обществен­ным потребностям, нуждается в социологическом подходе к образованию. Он состоит в следующем.

1. Образование формирует не человека вообще, а че­ловека в данном обществе и для этого общества.

2. Наилучшей образовательной единицей является не индивид, а группа. Группы различаются по размерам, целям и функциям. В ходе обучения вырабатываются различные мо­дели поведения, которым должны следовать индивиды в группах.

3. Цели образования в обществе не могут быть адек­ватно поняты, пока они отделены от конкретных ситуаций, в которые попадает каждая возрастная группа, и от социально­го строя, в котором они формируются.

4. Законы и нормы для социолога не самоцель, они представляют собой выражение взаимодействия между инди­видуальным и групповым приспособлением. Тот факт, что нормы не абсолютны сами по себе, а изменяются вместе с обще­ственным порядком и помогают обществу решать различные задачи, не может рассматриваться с точки зрения опыта от­дельного индивида 20. Для него они кажутся абсолютными и

[479]

неизменными законами; без этой веры в их стабильность они не будут действовать. Их истинная природа и функция в об­ществе как форма коллективной адаптации обнаруживается только тогда, когда мы проследим их историю на протяжении многих поколений, постоянно соотнося их с изменяющимися социальными условиями.

5. Цели образования в их социальном контексте сооб­щаются новому поколению вместе с методами образования. Эти образовательные методы разрабатываются не изолиро­ванно, а как часть общего развития «социальных методов». Образование может быть правильно понято лишь тогда, когда мы будем рассматривать его как один из способов воздей­ствия на человеческое поведение и как одно из средств соци­ального контроля. Малейшее изменение в общей технологии и контроль будут оказывать воздействие на образование в узком смысле, т. е. образование в стенах учебных заведений.

6. Чем больше мы будем рассматривать образование с точки зрения нашего недавнего опыта лишь как один из спо­собов воздействия на поведение человека, тем очевиднее становится, что даже самые эффективные его методы обре­чены на провал, если они не согласованы с остальными фор­мами социального контроля. Ни одна система образования не в состоянии поддерживать у нового поколения эмоциональ­ную стабильность и духовную целостность, пока она не имеет своего рода общей стратегии с социальными службами, дей­ствующими за рамками школы. В наше время лишь во взаи­модействии с ними можно контролировать социальные влия­ния, которые в противном случае дезорганизуют жизнь обще­ства. Предотвратить массовый психоз, который возник на кон­тиненте, можно лишь путем блокирования дезорганизующего воздействия массового общества.

Такой социологический подход к образованию, воз­можно, будет отвергнут педагогами либерального времени, для которых единственная достойная цель образования со­стоит в воспитании независимой личности. Они думали, что спасают автономию личности, пренебрегая анализом соци­альных условий, в которых человек должен жить и выжить.

Сегодня мы знаем, что слепота в отношении к обще­ственным проблемам вовсе не достоинство, а скорее уста­ревший взгляд на мир; игнорируя важные факторы нашего социального окружения, мы не спасем ни идею свободы, ни идею личности.

В викторианскую эпоху, когда немногочисленная элита контролировала все дела демократии, идеалистический под­ход к образованию, игнорирующий его социальную сущность, не мог причинить особого вреда. Социальные условия, в которых вырастала эта элита, предоставляли достаточно возможностей

[480]

для индивидуализации. В окружении этого привилегированно­го меньшинства не было ничего, что могло бы помешать развитию разносторонней личности у того, кто обладал спо­собностью наилучшим образом использовать эти возможнос­ти. Несмотря на всю значимость социальных условий, среди массы тоже не возникали видимые симптомы кризиса. И хотя жизнь их протекала в довольно тяжелых условиях, в духовном отношении они были защищены принадлежностью к общине. Традиционные методы контроля человеческого поведения были малоэффективны по причине медленного социального развития. Однако такая слепота в отношении социальных ус­ловий, формирующих личность, остается безнаказанной, только пока эта демократия - демократия меньшинства. Ото­рванный от жизни метод либерального мышления превращает любую вещь в абсолют. Так, цель и методы образования рас­сматривались как некоторые целостности, хорошие или пло­хие сами по себе, независимо от социальных условий. Как только массы становятся политически активными, возникает необходимость в новых формах образования, а отбор и под­держание высокого индивидуального уровня элиты становится делом всеобщей важности. На этой стадии уже невозможно ограничить проблему образования рамками школы. Образо­вание уже не может рассматриваться как взаимный обмен между двумя индивидами, учителем и учеником, на уровне личных отношений, а представляет собой часть общего соци­ального процесса.

Еще одна неблагоприятная тенденция вытекала из то­го, что характер человека воспитывался для жизни, причем «жизнь» понималась как нечто общее, как вакуум, в котором, согласно таинственной гармонии, все должно обернуться к лучшему. Сегодня мы знаем, что этот вакуум, называемый жизнью, фактически представляет собой общество с меняю­щимися условиями и институтами.

Либеральное образование, неспособное увидеть соци­альную основу, функционирует хорошо, когда каждый, как это бывает во времена всеобщего процветания, независимо от своего характера, имеет хорошие шансы устроиться в жизни. Однако либеральное образование терпит крах, когда прекра­щается процветание и различные группы общества зависят исключительно от своих собственных ресурсов, когда безра­ботица и отсутствие мобильности подрывают силы отдельного индивида. Игнорирование социологической точки зрения не устраняет социальных проблем, а ведет к полному хаосу, причем в обществе растет влияние тех людей, которые пытаются устано­вить в нем порядок, но не с помощью научных методов, а путем диктатуры. Социологическая близорукость догматических мыслителей мешает нам осознать тот факт, что в рамках

    [481]

демократической и либеральной структуры уже присутствуют методы, которые, будучи правильно примененными, могли бы помочь нам справиться с меняющейся ситуацией. Но для того чтобы ориентироваться в новых условиях массового обще­ства, не создавая благоприятной почвы для диктатуры и ав­томатического конформизма, демократия и либерализм долж­ны отказаться от безответственного оптимизма и политики laissez-faire и изучить принципы, лежащие в основе тенденций общественного развития. Мы не должны думать, что знание социальных условий массового общества способствует созда­нию усредненной личности. Большое общество'обычно можно разделить на малые единицы и в них создавать благоприят­ные условия, направленные на увеличение индивидуальных различий между членами группы.

Нежелание привести нормы в соответствие с меняю­щимися историческими и социальными условиями, свойствен­ное идеалистам прошлого, исчезает. Изучение процессов, поддерживающих или разрушающих социальную значимость отдельных этических норм, вовсе не означает релятивизма, анархии или презрения к нормам вообще, а представляет со­бой попытку найти место для сократовского размышления. Сократовское размышление в своей первоначальной форме было первым симптомом демократических изменений в обще­стве, где самые лучшие и проницательные люди стремились создать науку, которая должна была подвергнуть критическо­му рассмотрению старые моральные нормы и мифологичес­кий образ мышления. Они хотели разработать рациональные нормы, которые годились бы для городского общества и гар­монировали бы с новым образом мыслей, связанным с пере­ходом к обществу, основывающемуся на ремесле и торговле.

Эта этическая система представляла собой рацио­нальный путь восстановления этических норм в малых груп­пах, исчезнувших вместе с исчезновением обычая. Когда мы найдем в себе смелость признать, что наши судьи, министры, врачи, учителя и социальные работники постоянно имеют де­ло с конфликтами, возникающими при приспособлении инди­вида к меняющимся условиям? Сейчас и тот человек, который нуждается в совете, и тот, кто должен дать совет, не знают, каких норм и этических правил они должны придерживаться. Когда мы, наконец, признаем, что в хаосе, в котором исчезают старые условия, а новые потребности еще не достаточно ясно сформулированы, крайне необходимо постоянное обсуждение всех «за» и «против» различных норм и правил? Когда же мы поймем, что единственный путь помешать диктаторам навя­зать нам свои убеждения и новые моральные заповеди состо­ит в том, чтобы создать в нашей среде форум, который указы­вал бы нам пути морального приспособления в переходный

[482]

период? Авторитет подобного форума опирался бы, конечно, не на диктаторскую власть, а на уважение к лучшим умам, руководящим его деятельностью и основывающим ее на тес­ном контакте с большинством населения.

Я хочу также привлечь внимание к появлению двух но­вых проблем и возникновению новых психологических мето­дов, которые, если получат дальнейшее развитие, обязатель­но внесут свой вклад в приспособление индивидов и групп в нашем обществе. Во-первых, я хочу предложить возможный подход к проблеме возникновения новых демократических норм и их приспособления к меняющимся социальным усло­виям. Одна из глубочайших причин отсутствия безопасности в демократической культуре заключается в том, что люди теря­ют уважение к этическим нормам вообще. Это происходит главным образом потому, что в меняющемся обществе боль­шинство старых норм устаревает, но не отменяется. Обще-признано, что моральные нормы, которые больше не могут выполняться, поскольку утратили связь с реальностью, увели­чивают количество нарушителей- закона и подрывают веру в закон вообще. Демократическая система еще не разработала механизм удаления этих устаревших норм из морального ко­декса, подобно тому как устаревшие законы удаляются из за­конодательства. Мы не должны забывать, что моральные за­поведи - такие же средства формирования человеческого поведения, как и юридические законы. И если мы до сих пор обходились без институционального контроля в области мо­рали, то это объяснялось тем, что большая часть этических норм повседневной жизни была создана методом проб и оши­бок и передавалась по традиции. Однако метод проб и оши­бок действует до тех пор, пока социальные условия благопри­ятствуют бессознательному выбору, т. е. пока изменения про­исходят настолько постепенно, что устаревшие нормы отми­рают с течением времени. Но сегодня совсем другое. Сегодня темпы изменений слишком высоки, чтобы можно было поло­житься на бессознательный эксперимент и выбор. Индивид теряется в невидимом обществе, так как он слишком слаб, чтобы придумывать для себя новые нормы. Результат этого -моральный хаос, в котором религиозные нормы, семейные традиции и мораль добрососедства теряют почву, не будучи замененными другими принципами.

Диктаторские общества принимают упрощенное реше­ние. Они просто-напросто устанавливают свой кодекс в духе тоталитарного Gleichschaltung21. Так они бесцеремонно за­полняют пробел, который должен быть заполнен демократи­ческим приспособлением, в ходе которого и специалисты, и обыкновенные люди могли бы совместно выработать новые нормы. Однако для этого все компетентные органы наших

[483]

демократических обществ, такие, как церковь, школа, соци­альные службы, должны подвергнуть научному анализу наши моральные нормы. Они должны осознать, что эти нормы не становятся более достойными от того, что претендуют на веч­ность и неизменяемость. Развитие социальной науки доказы­вает, что разработка нового морального кодекса представляет собой часть проблемы разумного приспособления и что соци­альный работник постоянно вынужден сталкиваться с устано­вившимися обычаями, но не с проблемой норм как таковой.

Современная социология и психология добиваются ус­пехов, не только изменяя моральные заповеди, но и находя новые методы приспособления масс с помощью группового анализа. Здесь мы сталкиваемся с проблемой, которая уже была осознана в греческой трагедии, где был разработан ме­тод группового катарсиса. Несмотря на то что это пока еще отдельный и небольшой опыт, я осмелюсь сказать, что он представляет собой подлинную альтернативу фашистской эксплуатации групповых эмоций. Мы должны оторваться от предубеждения, что групповое взаимодействие может выра­ботать лишь массовый психоз, что группы и массы не могут быть просвещены, что они обречены быть жертвой идеологий. Демократия должна научиться использовать эти силы группо­вого взаимодействия в позитивном русле.

Оба подхода к нашей проблеме не являются, по-видимому, образовательными проблемами в узком смысле слова. Однако совершенно ясно, что они имеют отношение к образованию.

II. Индивидуальное приспособление и групповые потребности

В соответствии с современной точкой зрения, суще­ствующей в психологии и социологии, истинный смысл любой человеческой деятельности может быть найден только тогда, когда он связан с проблемой приспособления. Приспособле­ние означает, что организм каким-то образом соотносит свое внутреннее и внешнее поведение с потребностями окружаю­щей среды22. Простейшая форма приспособления, осуществ­ляемая с помощью проб и ошибок, наблюдается в поведении животного, запертого в клетке и бросающегося на решетку, чтобы убежать из нее. Когда ребенок учится чистоте с помо­щью внутреннего контроля над кишечной деятельностью, мы говорим о приспособлении к требованиям гигиены, существу­ющим в его социальном окружении. Подобным же образом, если он учится приспосабливать свои эмоциональные потреб­ности к формам самовыражения, принятым в его семье или

[484]

его стране, мы все еще говорим о самоприспособлении, хотя оно происходит на более высоком уровне.

Каждое живое существо находится в состоянии посто­янного приспособления. Тем не менее мы склонны не заме­чать того факта, что мы постоянно соотносимся с окружаю­щим миром, поскольку при нормальных и постоянных услови­ях мы обычно следуем традиционной модели поведения. По­скольку мы можем осознать тот факт, что наше поведение основано на приспособлении лишь при меняющихся условиях, выберем в качестве примера группу, находящуюся в процессе быстрого изменения.

Когда мы читаем литературу о жизни групп иммигран­тов, например, о жизни польских крестьян в Америке, которая так мастерски описана Томасом и Знанецким23, или о судьбе русских аристократов в Париже после русской революции, то обнаруживаем некоторые типичные процессы и конфликты. На первом этапе своего пребывания в иностранном государ­стве иммигрантская группа склонна приспосабливаться к но­вым условиям в качестве единого замкнутого целого. Позднее отдельные члены группы предпочитают приспосабливаться по-своему. Пока преобладает коллективное приспособление, каждый член группы действует не в соответствии со своими непосредственными личными интересами, а как член соци­альной группы. Испытываемое им чувство незащищенности и изоляции во враждебном окружении заставляет его подчинить свои личные желания потребностям группы. На этой стадии правилом является взаимопомощь и добровольное сотрудни­чество, и каждый человек использует свой талант в интересах группы. Кроме того, мы обнаруживаем, что вся группа в целом отождествляет себя с каждым ее отдельным членом, если он подвергается нападению извне.

Этот дух групповой солидарности исчезает, когда по­зднее, при изменившихся обстоятельствах некоторым членам группы открываются особые возможности. В особенности это касается молодых людей, изучивших новый язык, получивших соответствующее образование и приспособивших свой образ мыслей к новому психологическому климату; у них будут луч­шие возможности в выборе карьеры, нежели у их родителей.

С изменением объективных возможностей иной вид приобретают также и субъективные реакции. Именно на этой стадии проявляется различие между индивидуальным и кол­лективным приспособлением. В то время как более молодые члены группы пробивают себе дорогу с помощью индивиду­ального приспособления, т. е. используя свои собственные возможности независимо от потребностей группы, пожилые остаются приверженными к коллективной форме приспособ­ления. И чем безнадежнее их положение в новом окружении,

[485]

тем в большей мере проявляется их ортодоксальность. Они начинают придавать особое значение каждой детали своих бывших аристократических привычек, и их классовое сознание и антидемократические взгляды становятся еще более ярко выраженными. Они ведут себя таким образом, потому что чувствуют, пусть даже неосознанно, что для сохранения спло­ченности их группы необходимо гораздо больше усилий, чем это имело бы место на родине. Отныне их ортодоксальность становится не просто обычной установкой, а превращается в психологическое давление, оказываемое ими на молодых с целью подчинить тенденцию к индивидуальному приспособ­лению групповой сплоченности.

Проблему «индивидуального приспособления и груп­повых потребностей» можно проиллюстрировать на отдель­ном конфликте. Несовпадение оптимального индивидуального приспособления с коллективными потребностями группы -одна из главных причин конфликтов в обществе. Некоторая дисгармония между интересами индивида и группы имеет ме­сто даже при обычных условиях гармоничной общественной жизни. Определенная напряженность в повседневном при­способлении была свойственна группам эмигрантов, даже когда они еще жили у себя на родине и признаки грядущей революции не проявляли себя ни в малейшей мере. Однако индивиду всегда можно было указать на то, что, пожертвовав своими сиюминутными личными интересами, он выиграет за счет своей доли в увеличившейся силе его группы. Иными словами, был возможен компромисс между интересами инди­вида и общества.

Итак, в каждом случае человеческого приспособления мы имеем дело с более или менее сильным конфликтом меж­ду первоначальными импульсами индивида, стремящегося к максимальному удовлетворению и самовыражению, и различ­ными табу и запретами, налагаемыми на него обществом.

Джесси Тафт24 описывает, как маленький мальчик Джек пытался сломать различные предметы в ее приемной и делал другие запрещенные вещи, чтобы выяснить, до какого «предела» взрослые будут терпеть его действия. Природа этого «предела»и образует социологическую проблему, по­скольку запреты, налагаемые взрослым на ребенка, - это не просто выражение его, взрослого, личного мнения. Они пред­ставляют собой обычные образцы поведения в данном обще­стве, и в процессе своего самоприспособления ребенок посте­пенно учится находить соответствующий компромисс между своими желаниями и коллективными требованиями общества.

На протяжении последних десяти-двадцати лет, характе­ризующихся чрезвычайным развитием индивидуализма, многие думали, что социологическое и психологическое приспособление

[486]

даст нам возможность жить без подавлений и запретов. Сей­час мы начинаем понимать, что без них жить невозможно, что определенное количество запретов неизбежно. Вопрос для нас заключается не столько в том, можем ли мы обойтись без условностей и запретов, сколько в том, сможем ли мы провес­ти ясную грань между запретами, представляющими собой лишь тяжкое бремя, и разумными принципами, без которых не может выжить общество. Тогда мы сможем сформулировать принципы, на которых основана деятельность общественных институтов как в преуспевающем, так и в несостоятельном обществах.

По моему мнению, существуют три основных критерия для проведения различия между преуспевающим и несостоя­тельным обществами:

а) преуспевающее общество применяет как можно меньше запретов и ограничений;

б) оно проводит различие между гуманными и вредны­ми запретами;

в) с помощью своих институтов такое общество помо­гает индивиду наилучшим образом приспособиться и приходит на помощь тем, кто не смог этого сделать.

Итак, наша следующая проблема заключается в том, чтобы больше узнать о характере этих норм и коллективных потребностей, их социальном и психологическом происхождении, их функциях в прошлом и в современном обществе. Прежде все­го, мы должны понять, что эти нормы неоднородны по своей природе, что лучше изучать их под разным углом в соответ­ствии с их вкладом в приспособление индивидов и групп.

Я хочу, во-первых, упомянуть разумные условности и табу, выполняющие определенную функцию в данном обще­ственном порядке. Во-вторых, я укажу на нормы, препятству­ющие психологическому приспособлению, так как они порож­даются конфликтностью институтов. В-третьих, существуют нормы, которые когда-то были функциональными, а теперь стали иррациональными, поскольку утратили функциональный смысл. В-четвертых, я укажу на нормы, которые, будучи иррацио­нальными сами по себе, выполняют в современном обществе реальную функцию. И наконец, мы рассмотрим устаревшие условности, не выполняющие реальной функции и представ­ляющие собой только психологическое бремя.

1. Что касается первой категории, то под функцио­нальными нормами я понимаю такие, которые должны выпол­нять определенную функцию, без которой не может суще­ствовать ни одно общество, особенно наше. Так, нельзя раз­решать убийство, несмотря на то, что человеку свойственна определенная агрессивность. Единственное средство, кото­рое может применить общество, - это найти какой-то другой

[487]

выход или форму облагораживания агрессивного стремления. Подобным же образом, для того чтобы в обществе стало возможным сотрудничество, индивид должен обладать опре­деленным набором качеств, как-то: пунктуальность, дисцип­лина, настойчивость и добросовестность.

2. Совсем иное дело - нормы, которые хотя и выпол­няют определенную функцию, но находятся в состоянии кон­фликта с другими из-за отсутствия координации наших инсти­тутов. Так, если семья учит нас морали добрососедства и вза­имопомощи, а законы рынка вынуждают становиться напорис­тыми, то результатом столкновения этих противоречивых норм будет своего рода нервное расстройство. Так, Карен Хорни25 совершенно права, утверждая в своей интересной книге, что определенные типы неврозов представляют собой результат конкуренции в обществе. Эти конфликты никогда не будут решены самим индивидом, пока не будет необходимой координации между социальными институтами. Однако если индивид с помощью социологического анализа осознает, что источник конфликта заключается не в нем и что улучшения можно добиться лишь коллективными усилиями, сделав по­пытку скоординировать противоречащие друг другу институты, то это поможет ему найти подходящий компромисс между противоречивыми тенденциями.

3. Положение еще более осложняется, если конфликт в сознании индивида происходит в силу того, что нормы, слу­жащие для него мерилом и бывшие весьма различными в прошлом, утратили свою функцию в современном обществе. Причина, почему эти устаревшие нормы выживают и сохра­няются, коренится в том, что человек в своем приспособлении руководствуется главным образом не непосредственной реак­цией, а действует в соответствии с культурной моделью пове­дения и традиционными социальными нормами. Эти модели и нормы могут принадлежать более ранней стадии развития общества, тогда как проблема, с которой он сталкивается, может носить современный характер.

Фрейд показал, что эти устаревшие потребности можно объяснить формированием нашего идеала Эго, Важнейшие элементы идеала Эго формируются в раннем детстве и по­этому дни часто отражают родительские потребности. Однако мы перенимаем эти потребности у наших родителей точно так же, как они у своих родителей, так что эти потребности пред­ставляют собой отражение прошедших эпох. Именно поэтому основной набор заповедей и норм, контроли.рующих нашу жизнь, очень часто отстает от реальности, к которой мы дол­жны приспосабливаться.

Поэтому очевидно, что в некоторых случаях слишком жесткий идеал Эго может стать, как это показал на интерес-

[488]

ных примерах М. Вульф26, препятствием для нашего приспособ­ления к действительности. Так, в случае с нашим эмигрантом аристократические традиции имели в прошлом функциональ­ный смысл в обществе, основанном на различении рангов. Однако эти же потребности становятся бессмысленными, не­приемлемыми для человека, который хочет сделать карьеру в демократическом обществе. Рациональный социологический анализ может быть в данном случае ценным для индивида, так как объясняет его трудности в приспособлении и позволя­ет ему избавиться от норм, утративших свой смысл.

4. С особыми трудностями мы сталкиваемся в тех слу­чаях, когда поверхностный анализ показывает, что некоторые нормы совершенно неразумны и бессмысленны, тогда как более глубокий анализ может выявить их функциональную значимость. Множество обычаев старой аристократии, при­дающей большое значение всякого рода отличиям, рангам и титулам, может показаться совершенно бессмысленным мо­лодому поколению, приспосабливающемуся к демократичес­кому обществу, предоставляющему всем своим членам боль­шую степень равенства. Если бы молодежь посмотрела на эти условности с точки зрения старшего поколения, она бы поня­ла, что эти обычаи вовсе не лишены смысла. В новом окруже­нии старые условности приобрели новую функцию. Они пре­вратились в защитный механизм, который тайно помогает поддерживать сплоченность между теми, кто неспособен к индивидуальному приспособлению.

Таким образом, кажущиеся на первый взгляд иррацио­нальными нормы могут иметь вторичный функциональный смысл, если посмотреть на них с точки зрения особой ситуа­ции отдельных групп. И здесь социологический анализ помо­гает найти правильное отношение к этим условностям. Те, кто больше не хочет разделять судьбу традиционной группы, со­знательно покидают ее, те же, кто желает сохранения таких групп даже в изменившихся условиях, понимают свой функци­ональный смысл.

5. И наконец, я перехожу к рассмотрению норм, явля­ющихся полностью неразумными и совершенно ненужными в современном обществе. В нем много таких пережитков, про­истекающих из беспомощности социальных организаций про­шлого. Отказ от этих неразумных и бессмысленных заповедей становится оправданным, только если мы сможем выявить породивший их механизм. Я имею в виду такие объяснения некоторых запретов, которые показывают, что они возникли в силу особенностей характера какой-либо сильной личности или какого-то случая, а затем превратились в норму поведе­ния большинства людей. Так, некоторые диеты и проведение различий между чистой и нечистой пищей, видимо, возникли

[489]

первоначально по причине.чьего-то личного отвращения к той или иной пище, а затем превратились в привычку и стали предметом подражания. Людям же, не знающим происхожде­ния этих запретов, кажется, что они вызваны каким-то внут­ренне присущим человеку страхом. Для этой стадии характе­рен своего рода рационализм - попытка найти религиозное или моральное оправдание традиционным привычкам. И если групповое сознание находится на уровне магии, то оно обычно вырабатывает какую-то тотемистическую систему различных табу. Если же групповое сознание достигло более утилитарно­го уровня, то запреты и ограничения объясняются с точки зрения гигиены. Тем не менее совершенно очевидно, что эти оправдания, хотя и кажутся вполне разумными, все же не мо­гут считаться объяснениями моральных норм.

Возможно, возникает такое впечатление, что я при­знаю лишь функциональные и рациональные нормы и недо­оцениваю иррациональные потребности человека, коренящи­еся в подсознательном. Однако это не так. В данном исследо­вании я не затрагиваю те иррациональные элементы, которые совершенно бессмысленны, а также те, которые удовлетво­ряют потребностям подсознательного27. В настоящее время давление цивилизации на человеческое сознание слишком велико, и большая часть наших неврозов суть результат из­лишних ограничений и запретов. По-видимому, некоторые сексуальные табу, формы аскетизма и ограничений самовы­ражения объясняются не столько социальными или психоло­гическими потребностями, сколько тем, что общество вплоть до настоящего времени было слишком негибким механизмом, нередко оказывающим разрушающее влияние на психику ин­дивидов. С другой стороны, возможно, сохранение слишком строгих табу обязано авторитарной форме общества прошло­го, стремившегося к воспитанию раболепного сознания. Воз­можно, воспитание чувства вины и чувства неполноценности способствует формированию раболепного сознания гражда­нина, а табу, накладываемые в детстве на любопытство к проблемам секса, способствуют подавлению самостоятельно­го мышления.

Чем больше фашизм прибегает к устаревшим методам запугивания и чем более в нем проявляется общая тенденция к принуждению, к беспрекословному подчинению, тем настоя­тельнее становится для психолога и социолога в демократи­ческих странах потребность изучения методов, способных заменить брутальные формы социальной интеграции более гуманными формами образования. Хорошо управляемое со­временное общество, основанное на здоровых институтах, может обойтись без суровых репрессивных мер в своем мо­ральном кодексе.

[490]

Требование пересмотра наших моральных норм не так уж ново, как кажется. Разве Реформация и, в частности, пуританское движение не были тщательным вытеснением магических элементов из римской католической религии с це­лью достижения более рациональной морали? Сегодня логи­ческим продолжением этой тенденции является ориентация на коллективные потребности, которые должны быть «функциональными, а не формальными; ясными, а не спор­ными; добровольными, а не принудительными; привлекатель­ными, а не скучными»28.

III. Проблема группового анализа

И, наконец, я хочу сказать несколько слов о том, как общество может помочь индивиду в его приспособлении. На ранних стадиях своего развития помощь, которую оказывало общество своим неимущим членам, была материальной. Ми­лосердие носило чисто внешний характер. И лишь психоло­гия, и в особенности психоанализ, акцентировали внимание на субъективном аспекте приспособления. Признав это, я вовсе не считаю индивидуальную помощь, предлагаемую пси­хоаналитическим методом, последним словом социального и психологического приспособления. Я скорее склонен думать, что мы приближаемся к эпохе, в которой некоторые формы коллективного приспособления станут такими же важными, как приспособление индивидуальное. С этой точки зрения психоанализ, придающий главное значение отношениям меж­ду индивидом и психоаналитиком, представляет собой лишь одну из многих возможностей психологического лечения. Не­достаток чисто индивидуального подхода состоит в том, что пациент оторван от социального окружения, поскольку лече­ние происходит в приемной врача, не являющейся частью его нормального окружения. Психоаналитик должен полагаться главным образом на результаты самоанализа и самоприспо­собления, которые не составляют неотъемлемой части по­вседневной жизни пациента. Далее, психоаналитический под­ход не учитывает должным образом все социальное и куль­турное окружение, которое очень часто оказывается конечной причиной невротических симптомов.

Этот чисто индивидуалистический подход - симптом либеральной эры и обладает как ее преимуществами, так и односторонностью. Как мы уже видели, либеральный подход к решению проблем человека и общества всегда предполагал отрыв индивида от социального окружения. Рассматривая при­чины и методы лечения случаев психологической неадаптивности и неврозов, он недооценивал действие крупных социальных сил. И хотя мы понимаем ограниченность психоанализа, это

[491]

не означает, что мы отвергаем его. Напротив, терапевтичес­кие отношения между двумя индивидами часто незаменимы для лечения пациента. Однако мы хотим подчеркнуть тот факт, что психоаналитическое приспособление не может ре­шить всех проблем. Надо искать другие формы и применять их наряду с психоанализом. Я назвал эти коллективные фор­мы приспособления социальным или групповым анализом. Социальный анализ рассматривает каждый индивидуальный случай не только в связи с семейными обстоятельствами, но и в контексте социальных институтов. В то же время соци­альный анализ более сознательно использует взаимодей­ствие между группами. Такой подход постепенно приводит к контролю непосредственной окружающей среды и более ши­рокого окружения, причем равное внимание уделяется как культурным, так и материальным элементам. Поскольку такие тенденции никогда не появляются изолированно, а всегда одновременно, я хотел бы обратить внимание на отдельные попытки, которые находятся сейчас в экспериментальной ста­дии. Очевидно, не будет ошибкой предсказание о том, что общество, руководствующееся все более научными принци­пами, в будущем использует их.

1. Первый эксперимент коллективного приспособления представляет собой модификацию психоаналитического ме­тода в применении к малым группам. Подобного рода экспе­рименты осуществлялись вначале в палатах клиник для ду­шевнобольных, где надо было найти методы лечения большо­го количества пациентов при небольшом штате медицинского персонала. Вместо индивидуального анализа была сделана попытка произвести анализ ситуации в небольших группах. Психоаналитик начинал с обсуждения различных типов пси­хологически неадекватного приспособления. Чем больше он работал, тем яснее становилось, что результатом является улучшение состояния больных. Оказалось, что пациенты с большим энтузиазмом обсуждают свои недуги в малых груп­пах. Эксперимент показал, что результаты лечения зависят главным образом от способности аналитика использовать долж­ным образом эмоциональную напряженность в группе и напра­вить ее в терапевтическое русло. Групповая дискуссия имела положительный эффект еще и потому, что помогала некоторым пациентам установить контакт с аналитиком. Несколько лет назад Луи Вендер29 прочитал доклад в Нью-йоркском неврологическом обществе, в котором детально описал этот эксперимент, и пока­зал, в частности, что сопротивление пациентов в группе иногда бывает слабее, чем при индивидуальном анализе. Причина этого заключается, по-видимому, в том, что невротические симптомы и различные формы неадаптивности в этих случаях описываются без соотнесения их с конкретным индивидом. Таким образом,

[492]

пациент учится распознавать свои симптомы у других людей и лишь позднее связывает их с собой.

Этот эксперимент ни в коем случае не следует рас­сматривать как метод, заменяющий психоанализ, а также су­дить о нем по критериям психоанализа. Он представляет со­бой нечто совершенно иное, являясь в трудных случаях не столько радикальным лечением, сколько попыткой привести в движение механизм анализа, дав ему толчок. Правильный подход к этому эксперименту и его последователям возможен лишь в том случае, если понять, насколько велика сфера не­исследованных методов, пытающихся использовать позитив­ные аспекты группового влияния. Давайте обратимся к иссле­дованию группового поведения Трешером30. В нем утвержда­ется, что подростка, члена криминальной группы, невозможно изменить с помощью обучения и различных увещеваний, т. е. методами индивидуального подхода. Зато можно добиться некоторого успеха в его .приспособляемости, если обращаться с ним как с членом его банды, придав ей новое социально полезное назначение. Подросток изменяется тогда не инди­видуально, а как член группы; таким образом, неизведанные силы группового взаимодействия превратятся в сильное сред­ство воспитания.

2. Метод Эйкхорна31 - другая форма группового при­способления. В своей работе с детьми Эйкхорн до встречи с ребенком устанавливает контакт с родителями для того, что­бы, наблюдая их поведение, найти возможные источники не­вротических симптомов у ребенка. Его лечение и воспитание сосредоточено не столько на индивиде, сколько на невроти­ческих факторах в семье; он пытается воздействовать как на родителей, так и на ребенка. Конечно, Эйкхорн понимает, что его метод не может заменить индивидуальный анализ, кото­рый при необходимости также должен быть использован, но лишь обращает внимание на то, что в большинстве случаев анализ приспособляемости эмоциональных констелляций в семье оказывается достаточным. Это очевидно ведет к контролю над окружением, которое включает не только материальные, но и эмоциональные и интеллектуальные факторы.

3. Если мы установили, что неврозы можно лечить, контролируя напряжение, возникающее в окружении индиви­да, то надо признать, что эта среда представляет собой не только ближайшее окружение - семью, соседей или профес­сиональные связи, являющиеся источником психологического давления. Духовный климат общества в целом может быть источником невыносимой напряженности для индивида. Здесь я хочу привлечь внимание читателя к той новой отрасли зна­ния, которая называется анализом идеологии. Под идеологи­ей мы понимаем такую интерпретацию ситуаций, которая

[493]

не является результатом конкретного опыта, а представляет сво­его рода искаженное знание его и попытку скрыть истинную ситуацию и воздействовать на индивида с помощью принуж­дения. Существование идеологии было впервые замечено в политике32. Обсуждая проблемы с фанатиками-коммунистами, фашистами или даже демократами, мы вдруг чувствуем, что они применяют не эмпирический подход, а скорее защищают свои взгляды с помощью предвзятого мышления.

Однако идеология не сводится лишь к политике. Прак­тически нет ни одной сферы жизни, которая не была бы, как показал Шилдер33, окутана идеологией. Возьмем, к примеру, такие вопросы, как отношения между полами, любовь и секс, или вопросы продвижения по общественной лестнице и карь­еру34 , или же наше традиционное отношение к деньгам. Эти вопросы либо не обсуждаются публично, либо обволакивают­ся условностями и предрассудками. Мы же знаем, что когда какой-то вопрос исключается из общественной дискуссии, он становится источником неврозов и напряженности.

Поскольку большинство идеологий не изобретены ин­дивидом, а навязаны ему обществом и обычно глубоко коре­нятся в подсознании, они с трудом поддаются вытеснению. Наблюдения показывают, что действуют сильные защитные механизмы, опасные тем, что формы коллективного страха, коллективной вины и коллективной ненависти не только пре­пятствуют межгрупповому общению, но и вызывают неврозы у индивидов. Нам постепенно становится ясно, что нельзя из­бавиться от большинства невротических симптомов путем изолированного лечения индивидов или изменения условий в малых группах, таких, как семья или соседская община. Пока не будет предпринято широкомасштабное наступление на защитные механизмы с помощью средств образования, про­паганды и социальной работы, отравленная духовная атмос­фера целой нации будет всегда сильнее, чем здоровый инди­вид или малая группа. Пока это не будет сделано, маниакаль­ные формы общественной идеологии будут оставаться кам­нем преткновения для образования и сводить на нет работу по просвещению отдельной личности. Станет необходимым всеобщее введение новой формы обучения. Чтобы осуще­ствилась' конструктивная работа, нужно сломать защитные механизмы. Это можно сделать, лишь обнажив скрытые ис­точники идеологии и показав их связь с неосознанными моти­вами и скрытыми интересами. Необходимо обратить внимание на то, что все мы подвержены действию каких-то защитных ме­ханизмов и что они представляют главное препятствие на пути рационального разрешения наших проблем. Лишь когда индивид готов к самоанализу, можно переходить к логическим аргументам, показывая, что идеологии крайне непоследовательны или

[494]

скрывают под пустыми символами проблемы, на которые ин­дивид закрывает глаза. На семинарах и лекциях мне часто кажется, что именно такой идеологический анализ соци­альных и психологических факторов не только расширяет кру­гозор, но и постепенно меняет отношение аудитории и вызы­вает своего рода катарсис. Недавно психиатр Шилдер35 попы­тался применить метод идеологического анализа и обнаружил его чрезвычайную плодотворность в подготовке к психоанали­тическому лечению или групповому приспособлению. И тем не менее было бы ошибочным утверждать, что этот метод может заменить психоанализ. Он выполняет совершенно иную функ­цию в терапевтическом приспособлении. Во-первых, он по­зволяет более осознанно использовать силы социальной сти­муляции для совершенствования человека, чем это делалось ранее. Так, новая форма анализа непосредственно обращена ко всей группе, т. е. к людям, находящимся в особой обста­новке, в которой одна и та же сила, ложно направленная, по­рождала идеологии и душевные расстройства. Кстати, я вовсе не признаю существования мистического единства, называе­мого «групповым сознанием». Без сомнения существует зло, которое возникает и может быть устранено лишь в таких со­циальных формах, в которых групповое взаимодействие и массированная атака на сознание многих устраняют сопро­тивление. Я уверен, что каждый из нас в какое-то время ис­пытал подобный опыт коллективного облегчения, посетив хо­рошо организованный митинг, посвященный реформам в об­ласти секса, или другое коллективное просветительское ме­роприятие. Будучи анонимным членом аудитории, индивиду легче избавиться от определенных предрассудков, которые тяжелым бременем лежат на его сознании, чем если бы их надо было обсуждать персонально. Более того, как уже пра­вильно отмечалось, у индивида внезапно исчезает чувство изоляции в тех случаях, когда он замечает, что не только его одного мучает чувство вины и что он разделяет его с боль­шинством своих коллег.

С учетом этого опыта в совершенно ином свете пред­стает развитие последних десятилетий. Процесс, начавшийся в XVII и XVIII вв. и известный как эпоха Просвещения, пред­ставляет собой не только новое направление идей, но и се­рию попыток нового вида группового анализа. Мы не должны винить пионеров этого нового направления за их стремление устранить с помощью разума психологические камни преткно­вения. Я поставил бы целительную силу разума даже выше коллективного действия. Я делаю это сознательно, потому что сейчас модно думать, что последние события в Германии и других странах доказали, что массы способны лишь к ирраци­ональным подходам и эмоциональному сумасбродству. Я не

[495]

отрицаю возможности злоупотребления массовыми эмоциями именно таким образом. Однако прежде чем согласиться на такое презрительное отношение к массам, я предлагаю провести тщательный анализ конкретных случаев, как истори­ческих, так и современных, где умелое разрешение проблем привело к просвещению и групповому катарсису. Мы часто являемся свидетелями борьбы масс за просветительские идеалы, мы знаем также немало примеров стремления масс к образованию. Возможно, зло коренится не в самих людях, а в отсутствии доброй воли у элиты, которая не хочет помочь им, а также в нашем незнании возможных методов (борьбы с ним) и их различных реакций на отдельного индивида. Исключи­тельное сосредоточение на индивиде ведет к полному игно­рированию того социального окружения, в котором живет че­ловек. Подобно тому как ребенок по-разному ведет себя в семье, в комнате для игры, в группе детей, также и различные институты по-разному реагируют на поведение и самовыра­жение индивидов.

4. Мы должны не только практически научиться наи­лучшим образом использовать силы массового взаимодей­ствия, но и учитывать другую тенденцию в развитии социаль­ной мысли. Четкое разграничение между группой и толпой показывает, что такие психологи, как Лебон и его последова­тели, очень ошибались, называя любое объединение людей толпой или массой. Такой подход характерен для элиты про­шлого, которая не верила в современное общество лишь по­тому, что новые группы претендовали на место в цивилиза­ции. Наиболее интересно такой подход представлен в иссле­довании Ортеги-и-Гассета «Восстание масс»36, которое страдает тем же недостатком. Отождествляя растущее число членов общества с массами, эти мыслители только препят­ствуют добросовестному анализу разных возможных форм групповой интеграции. Далеко не всякое скопление людей является толпой или массой. Важно отметить, что группы, имеющие определенные функции и внутреннюю согласован­ность, не снижают, а повышают духовный уровень своих чле­нов, тогда как дезинтеграция личности обычно соответствует дезинтеграции общества.

Задача будущего состоит поэтому в том, чтобы провес­ти ясное различие между формами групповой интеграции и точно установить, как они влияют на сознание членов группы. Ценные эксперимены уже проводились в Америке, России и других странах; они показывают, в частности, как работа в группе влияет на достижения индивида37.

В этой связи было проведено изучение школьного класса как социальной группы с особыми возможностями38. Здесь очень важно понять всю значимость работы в группе.

[496]

Установление сотрудничества, распределение риска и ответ­ственности - важный фактор развития личности в рамках социальной модели. Новизна Arbeitsschule39 состоит в созна­тельном использовании работы в группе для стимуляции раз­вития личности. Кроме того, игра в работу и другие игры име­ют не только образовательную ценность, но и вызывают свое­го рода катарсис. Как было справедливо замечено40, они имеют тот же эффект, что и сны, так как дают выход подав­ленным инстинктам и разобщающим идеям. Преимущество игр состоит также и в том, что они могут быть в различной степени индивидуальными или рассчитанными на сотрудниче­ство. Так, в Древней Греции игры носили преимущественно индивидуальный характер, тогда как английские национальные игры с самого начала отличались сильным духом общности и сотрудничества41. Надо ли говорить о том, что фашистская концепция игр подразумевала их военную модель?

Итак, теоретический анализ и эмпирические наблюде­ния показывают, что первые результаты превращения неорга­низованных масс в институционализированные группы ведут к выработке у индивида «институционального поведения»42. Однако это лишь первый шаг. Поскольку группы должны вы­полнять разные функции, между ними возникают большие расхождения. Это сказывается на способе их сочленения, соединения, что, в свою очередь, влияет на уровень ментали­тета их членов и вызывает у них различные реакции43. И на­конец, существуют не только различия между массой и груп­пой; но и, соответственно, между массовым и групповым ли­дером44 . Важной психологической и социологической пробле­мой будущего является организация масс и толпы в различ­ные группы, каждая из которых оказывает свое воспитатель­ное воздействие на формирование личности.

Рассмотрим в связи с этим задачи образования и но­вой социальной службы. Социальный работник, например, находится в выигрышном положении по отношению к своему пациенту. Он встречается с ним не только в конторе или при­емной, а имеет доступ к семье и всему социальному окруже­нию. Более того, он служит «связующим звеном» между конк­ретными ситуациями в обществе и нашей общей социальной политикой. Он может контролировать как супер-Эго индивида, так и коллективное общественное мнение. Одним словом, он может координировать социальные изменения как в индивиду­альном приспособлении, так и в коллективных потребностях.

Как мы уже видели, недостатки психоаналитического подхода вытекают из того факта, что он обращен лишь к са­мому индивиду. Поэтому он не в состоянии справиться с по­рочным кругом. С одной стороны, индивиды детерминированы обществом, с другой - общество состоит из индивидов. Для

[497]

образования и социальной работы выход заключается в коор­динированном наступлении на индивидов и общество.

Несмотря на то что новые тенденции и психологичес­кие методы, упомянутые в данном исследовании, находятся в зачаточном состоянии, весьма вероятно, что они получат раз­витие, и новые коллективные потребности будут контролиро­ваться тщательным размышлением и экспериментом. Подоб­но тому как юридическое законодательство выросло из нравов и обычного права, так и табу, регулирующие наши обычаи, должны будут выдержать испытание научной проверкой.

Накопив конкретный опыт, мы будем знать, как эти нормы действуют в различных ситуациях и насколько велико несовпадение индивидуального приспособления с существу­ющими коллективными потребностями. Знание факторов, препятствующих индивидуальному приспособлению, и кол­лективных потребностей, основанных на функциональных потребностях общества в целом, постепенно приведет нас к необходимости изменить наш моральный кодекс. На долю педагогов и представителей новой социальной службы выпала особая роль: они стоят как бы на перекрестке, откуда им видно, как функционируют психика индивида и общество. Более чем кто-либо другой они в состоянии связать возрождение человека с возрождением общества.

Глава VI. Групповая стратегия нацизма

Гитлер изобрел новый метод, который можно назвать групповой стратегией нацизма. Главная особенность гитле­ровской психологической стратегии в том, что индивид рас­сматривается не как личность, а исключительно как член со­циальной группы. В данном случае Гитлер инстинктивно сле­дует открытиям современной социологии, а именно учитывает тот факт, что на человека сильное влияние оказывают группо­вые узы. И что еще более важно, реакции человека зависят от группы, к которой он принадлежит. Человек по-разному ведет себя в семье, в клубе, в армии, в деловых кругах или как гражданин вообще. Великий граф Мальборо возглавлял армию, а дома находился под каблуком своей жены. Каждая группа имеет свои традиции, свои запреты, свои формы самовыражения, и

[498]

пока группа сохраняет свою целостность, она поддерживает своих членов и руководит их поведением.

I. Систематическая дезорганизация общества45

Гитлер инстинктивно чувствует, что пока люди нахо­дятся под защитой своей социальной группы, они невоспри­имчивы к его влиянию. Поэтому скрытый механизм гитлеровс­кой стратегии состоит в том, чтобы сломить сопротивление индивидуального сознания путем дезорганизации групп, к ко­торым эти индивиды принадлежат. Он знает, что человек без групповых связей подобен крабу без панциря. Эта дезоргани­зация должна быть такой же быстрой и насильственной, как стратегия блицкрига в войне. Однако для полного успеха не­обходимо создание новых групп, поведение которых соответ­ствовало бы идеалам гитлеровской партии.

Таким образом, групповая стратегия Гитлера состоит из двух этапов: разрушения традиционных групп цивилизован­ного общества и быстрого создания новых групп на основе совершенно новой модели. Что касается разрушения, то здесь, конечно, можно в большой степени положиться на от­сутствие планомерности в экономической жизни нашего об­щества. Ведь отсутствие планирования - главная причина постоянной безработицы и деморализующей обстановки. Од­нако там, где стихийное разрушение зашло недостаточно да­леко, чтобы удовлетворять целям Гитлера, он применяет соб­ственные методы. В арсенале гитлеровской стратегии суще­ствуют различные методы воздействия на семью, церковь, политические партии и нации. Отдельные элементы этой тех­нологии были заимствованы им у коммунистов, другие разра­ботаны им самим непосредственно в ходе политической борьбы в Германии в 20-е годы. Он научился срывать массо­вые собрания, деморализовать сторонников других партий, делать вид, будто сотрудничает с соперничающими группи­ровками, а затем губить и тех и других. Он распространил эту групповую стратегию на сферу внешней политики.

Возьмем, к примеру, нации. По отношению к ним пер­вым правилом Гитлера является неприменение силы, пока не исчерпаны все возможности деморализации. Он знает, что группы, и в особенности целые нации, живущие здоровой групповой жизнью и обладающие здоровой моралью, реаги­руют на открытые угрозы и прямые атаки открытым неповино­вением и полным пренебрежением и еще теснее сплачивают­ся. Именно в здоровом моральном климате группы кроется секрет того, что фашизму не удалось сломить сопротивление Великобритании, этим объясняется также и тот факт, что Гит­лер не осмелился напасть на эту страну.

[499]

В том случае, когда удается найти квислингов внутри групп, Гитлер использует технологию проникновения в группу. Он посылает своих эмиссаров в качестве туристов или иным образом замаскированных с целью привлечения на свою сторону как противников существующего режима, так и людей, не приспособившихся к окружающим условиям и потерпевших крах в общественной жизни. Организовав подпольное движе­ние, Гитлер пытается изолировать нацию от внешнего мира. Основные этапы этого процесса - выход во фланг противника, его окружение и полная изоляция. Тогда жертва полностью попадает в его власть. И все же Гитлер избегает прямых атак и предпочитает метод полной деморализации извне. Создает­ся напряженность, распространяются слухи, страхи, соперни­чающие группировки натравливаются друг на друга и, нако­нец, устанавливается хорошо известная нацистская политика, состоящая из смеси угроз и обещаний. Такие методы были применены Гитлером в Австрии, Чехословакии, Румынии, Бол­гарии и других странах. Секретные документы, перехваченные во время рейда на Лофотенские острова в Норвегии, свиде­тельствуют о систематическом применении этих методов. Ин­струкции нацистской армии учитывают любой возможный ис­точник сопротивления и указывают необходимые контрмеры.

II. Воздействие на индивида

На этом этапе деморализация и разрушение соци­альных групп начинают сказываться на индивиде. Более того, они дают о себе знать у большого числа индивидов одновременно.

Психологически этот факт объясняется тем, что человек, предоставленный сам себе, часто не может оказать сопротивле­ния. Групповые узы давали ему поддержку, безопасность и при­знание, не говоря уже о еще более ценных узах дружбы и дове­рия; разрушение этих связей делает его беспомощным. Он ведет себя как ребенок, который потерял дорогу или любимого челове­ка и, чувствуя себя неуверенно, готов пойти с первым встречным.

В добавление к этому современные методы тотальной войны и тотальной пропаганды не дают индивиду времени прийти в себя, возможности сплотиться вокруг лидера и ока­зать сопротивление. Особенно у малых наций буквально за одну ночь может наступить полный социальный хаос и безза­коние. Это оказывает значительное воздействие и на после­дующее поведение индивида. Дезинтеграция группы сопро­вождается деформацией и разрушением морали и совести индивида. Его ход мыслей оказывается примерно следующим:

«Все, во что я до сих пор верил, очевидно, неправильно. Воз­можно, что жизнь - это не что иное, как борьба за выживание

[500]

и превосходство. Мой выбор состоит в том, чтобы либо стать мучеником, либо присоединиться к новому порядку. Возмож­но, мне удастся занять в нем важное положение. И кроме то­го, если я не'присоединюсь сегодня, завтра может быть слиш­ком поздно». Именно на основе этих рассуждений люди по­зволяли себе примиряться с утверждениями такого типа, как например, высказыванием нацистского министра правосудия. Он сказал следующее: «Раньше мы имели обыкновение гово­рить так: «Правильно это или нет?» Сейчас мы задаем этот вопрос по-другому: «А что бы сказал наш фюрер?». Именно такому образу мыслей созвучен циничный оппортунизм Гитле­ра, его проповедь насилия и закон всемогущества.

Часто подчеркивается роль страха, ненависти, подо­зрений и опасений в возникновении нацистского режима. Я бы, со своей стороны, добавил к этому списку элемент отчая­ния. В основе всех нацистских реакций лежит отчаяние. В их мире каждый чувствует себя обманутым и изолированным, и никто больше не доверяет своему соседу.

III. «Новый порядок»

С успехом доведя общество до паники и отчаяния, Гитлер приступил к разработке второй части своей стратегии. Он пытается создать новый порядок по двум направлениям. Одно из них ведет к порабощению масс, другое - к укрепле­нию его руководства и терроризму его партии. Для достиже­ния первой цели Гитлер строит военную организацию по прус­ской модели. Эта же модель составляет основу и всей обще­ственной организации - промышленности, труда, обществен­ного мнения, молодежи. Здесь он опять использует страх, ненависть, терроризм. Ведь гораздо легче найти выход для враждебных чувств группы, нежели использовать ее созида­тельную энергию. Поэтому Гитлер использует «расовую тео­рию» и рассматривает отдельных индивидов как козлов отпу­щения. Объявив евреев низшей расой и дьявольским отродь­ем, можно плевать им в лицо, избивать их или хладнокровно убивать. Теория козлов отпущения не только помогает осво­бодить общество от чувства вины, она не позволяет также при возникновении недовольства направить враждебные чувства против лидера. Конечно, козел отпущения вовсе не обяза­тельно должен быть доморощенным. Враждебные чувства можно направлять и на лидера любой страны, выступающего против нацизма. Так, Гитлер обвиняет Черчилля во всех смертных грехах.

[501]

IV. Воспитание новых лидеров

Но одной военной организации и методов подавления оказывается недостаточно. Гитлер знает, что для выживания такому типу общества нужно больше динамизма, чем регла­ментации. Поэтому он создает центры эмоционального воз­буждения, например, отряды штурмовиков. Эти отряды напо­минают послевоенные банды, которые угрожали гражданскому обществу и пытались разрушить его. Организация эмоциональ­ных центров и их менталитет восходят в значительной степени к немецким молодежным группам периода Wandervogel46. Тай­ная цель этих групп состоит в том, чтобы оказывать психоло­гическое влияние на подростков. Все это проливает свет на многие вещи, кажущиеся нам странными в нацистском госу­дарстве. Так же, как влияние семьи может быть настолько сильным, что менталитет ее членов будет запаздывать в раз­витии и останется на подростковом уровне, так и групповые методы могут способствовать увеличению в обществе числа людей с незрелым и необузданным менталитетом. В школах фюреров, где происходит обучение руководящих кадров, де­лается все возможное, чтобы произвести странную смесь ин­фантильного эмоционализма и слепого подчинения. Нацисты знают, что тип их лидера способен процветать только в бан-доподобных группах. Именно на такую аудиторию с искусст­венно отсталым эмоциональным развитием рассчитаны исте­рические речи Гитлера. Когда же Черчилль говорит, обраща­ясь к своему народу: «Мне нечего предложить вам, кроме крови, слез, тяжелого труда и пота», -то его слова обращены к нации взрослых людей.

Главная цель настоящего анализа состоит в том, что­бы обратить внимание на необходимость развития контрстра­тегии. В особенности демократические государства должны сделать все от них зависящее, чтобы нейтрализовать разру­шающее воздействие промышленной цивилизации на семью и общественную жизнь. Но они должны сделать и нечто большее, нежели просто защитить себя от вредного влияния. Обнаде­живающим фактором нового группового метода является то, что ом может быть использован в конструктивных целях. Гит­лер злоупотребил и извратил созидательные силы группы. Время наилучшего использования групповых методов настанет, когда мы столкнемся с проблемой реорганизации мира на новых принципах и с задачей изменения нацистского сознания.

[502]

Глава VII. К новой социальной философии:

вызов социолога христианским мыслителям47

Часть I. Христианство в век планирования

1) Христианство на распутье: солидаризироваться с массами или с правящим меньшинством?

Во времена возрождения и либерализма христианству не удалось сохранить свою прежнюю роль основной интегри­рующей силы в общественной жизни. Это привело к следую­щим последствиям:

1. Духовная жизнь и регулирование человеческих от­ношений, как общественных, так и личных, попали во власть конкурирующих общественных институтов - семьи, общины, сферы бизнеса, профсоюзов, партий, армии, общественного мнения и его средств: прессы, радио и кино; возрастных групп, групп интеллигенции, клубов и т. д. Произошедшая в начале новой эры секуляризация общественных сил способ­ствовала большему разнообразию человеческого опыта, вне­дрению в умы идей спонтанности и экспериментализма, а также постоянному процессу переоценки ценностей. Однако в конечном итоге это огромное разнообразие опыта, а также тот факт, что конкурирующие системы ценностей взаимно унич­тожали друг друга, привели к нейтрализации ценностей вооб­ще. В этом заключена одна из причин того, что современное либеральное общество не может противостоять духовному и политическому вызову, брошенному тоталитарными государ­ствами.

2. Конечно, уход христианской церкви из главных сфер общественной жизни был неполным: там, где она сохранила свое влияние на традиции и образ жизни людей, ее роль ос­тавалась значительной. Но там, где церковь утратила связь с конкретными проблемами общественной жизни, религия во многом стала формальной, и роль ее была сведена лишь к посещению воскресных богослужений. Такова общая тенден­ция, хотя в этой стране она была менее ярко выражена, чем на континенте.

3. Потеря церковью опоры в обществе в целом часто сопровождалась готовностью ее лидеров сотрудничать с пра­вящими классами и идентифицировать себя со своими иму­щественными правами, закрепленными законом, как в духовном, так и материальном смысле. Однако и здесь существует разли­чие между положением в Англии и на континенте. Поскольку в Англии возникновение капитализма и сопровождавшая этот

[503]

процесс социальная революция произошли на очень ранней стадии, когда религия еще была очень сильна и пронизывала жизнь всего общества, то как консервативные, так и прогрес­сивные силы выработали свою философию, не выходя из рели­гиозных рамок. Поэтому в этой стране вполне возможно быть прогрессивным и в то же время религиозным, тогда как на кон­тиненте, где социальные противоречия были сформулирова­ны до и в период Великой французской революции, можно было быть либо прогрессивным атеистом и рационалистом, либо консерватором, весьма вероятно, религиозным.

4. Тесная связь консерватизма и реакции с церковью в значительной степени способствовала тому, что общество потеряло доверие к церкви и ее предложениям относительно социальных изменений.

2) Почему эпоха либерализма могла обходиться без религии. Необходимость духовной интеграции в плановом обществе

Либеральная экономика и общество конкуренции могут нормально функционировать с нейтральными ценностями, пока нет никакой внешней или внутренней угрозы, вызываю­щей необходимость широкого консенсуса. Это происходит очевидно в случае нападения тоталитарных государств на либеральное общество. Но не только негативный фактор -угроза извне - требует такого глубокого уровня общественной интеграции, какой в доиндустриальном обществе достигался лишь с помощью религии; необходимость планирования в нашем обществе также вызывает потребность в интеграции. И не случайно, что как коммунизм, так и фашизм пытаются раз­работать и внедрить псевдорелигиозную интеграцию, чтобы создать психологическую и социологическую основу для пла­нирования.

Одна из важнейших задач социолога состоит в том, чтобы указать на те новые функции в системе планирования, которые вызывают необходимость этой фундаментальной интеграции. Перечислю некоторые из них.

1. Плановое демократическое общество нуждается в партийной системе нового типа, в которой право критики было бы так же сильно развито, как и обязанность отвечать перед партией в целом. Это означает, что либеральное образова­ние, служащее интеллигенции, выражающее главным образом интересы этой группы и оставляющее окончательную интег­рацию на произвол естественной гармонии интересов, должно постепенно уступить место новому типу образования, воспи­тывающему ответственную критику, причем осознание целого по крайней мере так же важно, как и осознание собственных ин­тересов. В плановом обществе общая схема действия возникает

[504]

в результате не естественного взаимодействия интересов, а сознательно разработанного и одобренного всеми партиями плана. Очевидно, что новая мораль может возникнуть лишь в том случае, если глубинные истоки человеческого возрожде­ния будут способствовать возрождению общества.

2. Как я уже показывал, первоначально существовала необходимость лишь краткосрочных решений. По мере усиле­ния взаимозависимости различных элементов в плановом обществе возросло значение долгосрочных последствий при­нимаемых решений. Конфликт между краткосрочными интере­сами и долгосрочной ответственностью становится делом чрезвычайной важности. Лишь поколение, получившее рели­гиозное образование и способное провести грань между не­медленной пользой и долгосрочными жизненными ценностя­ми, может принять жертву, которую постоянно требует плано­вый демократический порядок от каждой группы и от каждого индивида в интересах всего общества.

3. Плановое общество нуждается в объединяющей це­ли. Эта цель может быть достигнута либо путем уничтожения или интернирования тех, кто не согласен, либо через духов­ную интеграцию членов общества.

Это положение нуждается, однако, в дополнительных пояснениях. Во-первых, можно возразить следующее: в обла­сти экономического планирования нет необходимости во все­охватывающей цели, в общей философской перспективе. На­вязывание этой цели объясняется главным образом чрезмер­ным рвением отдельных групп интеллектуалов в тоталитарных государствах, которые хотят власти над другими людьми. Экономическое планирование предусматривает необходи­мость договоренности по чисто экономическим вопросам, т. е. что должно быть произведено и в каком количестве, сколько пойдет на накопление и сколько будет немедленно потребле­но. Но даже в случае всеобщего экономического планирова­ния вовсе нет необходимости в планировании духовных эле­ментов; так, например, достаточно скоординировать расписа­ние работы различных железнодорожных линий и вовсе не нужно контролировать разговоры пассажиров, путешествую­щих по железной дороге. Однако именно этого требует от своих граждан тоталитарная система, навязывая им не только свое руководство в вопросах организации, но и пытаясь подчи­нить всю духовную и эмоциональную жизнь единой централизо­ванной власти. Экономические проблемы можно в значительной степени отделить от духовных, и система планирования ради свободы в любой форме будет стремиться свести план в эко­номической области до минимума вмешательства, необходи­мого для того, чтобы избежать хаоса. И тем не менее будет существовать экономическое регулирование, оказывающее

[505]

непосредственное либо опосредствующее воздействие не только на экономику, но и на остальные сферы человеческой жизни.

Большинство экономических решений оказывает бла­гоприятное воздействие на одни группы и классы общества и неблагоприятные - на другие. Планирующий орган может ус­танавливать из центра лишь решающие моменты, предостав­ляя максимальную свободу индивидуальной инициативе в разработке плана в сфере производства и личному выбору в сфере потребления; тем не менее решения этого органа не­избежно предопределяют многие другие принимаемые в об­ществе решения. Так, решение из центра предписывает нам определенную скорость вложений и расходования денег; указы­вает, куда их вкладывать, сколько надо вложить в социальное обеспечение, религию, образование, искусство, науку и т. д.

Тем не менее было бы большой ошибкой рассматри­вать такое вмешательство как нечто совершенно новое. В конце концов любая демократическая система имеет дело с такими статьями бюджета и должна вырабатывать методы достижения согласия по противоречивым проблемам, даже если они задевают интересы групп, преобладающих в данном обществе. Новым здесь является то, что при плановой систе­ме такое согласие вырабатывается не просто поэтапно, шаг за шагом, с помощью компромиссов по отдельным вопросам, а путем разработки единого плана, основанного на последо­вательных принципах и определяющего общие направления развития на следующие пять или десять лет.

Существует и другая причина, по которой объединяю­щая цель является более подходящей для планового обще­ства, нежели для системы laissez-faire. Есть определенные вопросы, по которым мы должны достичь согласия не потому, что они экономические по своей природе или испытывают влияние мер, предпринимаемых в области экономики, а пото­му, что хаос последних двадцати дет показал, что общество типа laissez-faire порождает полный беспорядок не Только в экономике, например массовую безработицу, но и почти во всех остальных сферах общественной жизни. Поэтому нельзя согласиться-с экономистами - сторонниками плановой систе­мы, утверждающими, что «надо сначала навести порядок в экономике и тогда остальные сферы общественной жизни от­регулируются сами по себе». Было бы очень желательно, чтобы все неэкономические сферы регулировались стихийны­ми самоорганизующимися силами групповой общественной жизни. Было бы, конечно, приятнее жить в мире, в котором нет необходимости вмешиваться в духовную жизнь общества. К сожалению, великодушие экономиста - сторонника плано­вой системы и позиция laissez-faire в неэкономических сферах

[506]

объясняются отсутствием знаний в этих областях, а также неспособностью осознать тот факт, что метод стихийного при­способления в них также не действует.

Социологический анализ показывает, что то, что мы называем «моральным кризисом» или кризисом оценок48, проистекает вовсе не от злобности современного человека, а объясняется в значительной степени тем, что большое обще­ство не смогло восстановить в крупном масштабе методы приспособления, усвоения, примирения и стандартизации ценностей, т. е. те процессы, которые активно протекали в небольших общинах и в силу их ограниченного размера дости­гали своей цели, хотя протекали стихийно. Подобным же об­разом примитивные общества могли обходиться без последо­вательной и тщательно разработанной политики в области образования, поскольку в них по традиции действовали сти­хийные уравновешивающие силы. В изменившихся же усло­виях большого общества отсутствие сознательного регулиро­вания в области образования ведет к хаосу. Приведем другой пример. Невмешательство в работу прессы гарантирует сво­боду мнений, пока для учреждения газеты не нужен большой капитал и всегда есть возможность найти новую газету, если существующие не говорят правду. В век больших индустри­альных комплексов отсутствие контроля со стороны общества отдает власть над формированием общественного мнения в руки нескольких крупных монополистов.

Перед нами всегда один и тот же процесс: laissez-faire, свободная конкуренция и свободное приспособление эффек­тивны до тех пор, пока преобладают небольшие самоприспо­сабливающиеся единицы; и тот же самый laissez-faire ведет к появлению монополий и разного рода неприспособленности во всех сферах социальной жизни, как только эти единицы разрастаются и никто не замечает симптомов дезорганизации и не контролирует накапливающийся эффект некоординируе­мого роста. В таких условиях свобода представляет собой не невмешательство, а контроль, действующий в демократичес­ком направлении. Мы видели, что при переходе к большому обществу принцип предоставления вещам идти своим ходом уже не соответствует принципу настоящей свободы; он про­сто-напросто отдает культуру во власть капиталистических интересов, которые слишком часто отражают самый низкий уровень демократической культуры, как, например, Голливуд, частные радиостанции и пресса. На современном этапе раз­вития свобода достижима лишь тогда, когда условия жизни общества согласуются с его демократическими устремления­ми. Демократические взгляды могут быть преобладающими, если общество ставит перед собой определенные цели и зна­ет средства их достижения. И хотя даже здесь планирование

[507]

ради свободы будет состоять в том, чтобы избегать там, где это возможно, вмешательства, всегда будет оставаться необ­ходимость соглашения там, где отсутствует управление. Уп­равление же может существовать, если интеграция в обще­стве будет глубже, чем теперь, когда силы дезинтеграции сделали все возможное, чтобы подорвать согласие и преуве­личить различия между членами общества.

4. Другой причиной, объясняющей развитие религиоз­ных движений в наш век, является та, что переход от либе­ральной системы laissez-faire к плановому обществу может произойти лишь тогда, когда отношения людей и их ценности изменятся в относительно короткий промежуток времени. Психологический опыт показывает, что такое внезапное изме­нение привычек может произойти, лишь если новые идеи вы­зовут эмоциональный подъем, а важнейшие жизненные воп­росы будут пересмотрены и приобретут новое значение. Этот процесс не всегда протекает мирно, а общая переоценка ценнос­тей возможна только тогда, когда каждая новая цель является частью нового взгляда на мир и нового образа жизни. Именно этот новый взгляд придает особое значение жизни индивида и каждому виду деятельности. Отмечая необходимость нового опыта на религиозном уровне, я хотел показать, что совре­менное общество открыто для религии и исключительно от человеческих качеств зависит возникновение истинно религи­озного опыта или псевдорелигиозных движений, как это имело место в тоталитарных государствах. Конечно, полное проник­новение религии в жизнь общества возможно только в том случае, если последователям христианской традиции удастся еще раз вернуться к истинным истокам религиозного опыта, осознав, что ритуальная и институциональная формы религии не достаточны для возрождения человека и общества. И только если возрождение религии, превращение ее в массо­вое движение и в направляющую силу возрождения общества будет согласовываться с дальнейшими общественными пре­образованиями, возможно создание нового демократического христианского строя в нашей стране.

3) Католицизм, протестантизм и плановый демократический порядок

В этой же связи я хочу провести различие между по­ложением христианства, католицизма и протестантизма. Пре­имущество католицизма состоит в том, что он во многих ас­пектах сохранил докапиталистическое доиндивидуалистическое понимание христианства. Поэтому католическая традиция лучше понимает потребности неиндивидуалистического социального строя. Протестантизм в своей первоначальной форме сам спо­собствовал становлению современного индивидуалистического

[508]

сознания и развитию психологических подходов, содействую­щих поддержанию капитализма, конкуренции и свободного предпринимательства. С другой стороны, преимущество про­тестантизма состоит в том, что он лучше понимает трудности современного человека, а это может способствовать преобра­зованию его сознания в адекватном для нашего века направ­лении. Католицизм очень рано разработал - через томистскую традицию - своего рода социологию, рассматривающую соци­альные институты с точки зрения их функций: не так, как они представали перед личным опытом и частной жизнью индиви­да, а как объективные функции, выполняемые ими в жизни общества в целом. Протестантизм, придающий главное зна­чение, согласно августинианской традиции, внутреннему опы­ту, имеет довольно смутное представление о социальном зна­чении человеческой деятельности. Еще одним достоинством католицизма является смелое объединение там, где это воз­можно, со строгим рационализмом. В этом он - противопо­ложность разношерстности и необузданности современных иррациональных движений. Это не умаляет, однако, роли эмоций и иррациональных элементов в человеческой жизни, а означает лишь то, что при отсутствии упорядоченной жизни, одухотворенности и рациональности эти элементы становятся разрушительными.

С другой стороны, опасность католической социологии заключается в том, что она ведет к средневековью, к своего рода приспособлению средневековых моделей социальной организации к обществу. Существует огромная разница между духом общности, существовавшем в доиндивидуалистическую эпоху, и новыми формами коллективизма и интеграции, пос­ледовавшими за крахом либерализма. Первый соответствовал сельскому обществу с небольшими городами и преобладани­ем ремесла; последние должны будут решать проблемы мас­сового общества, мировой экономики в век крупной промыш­ленности и социальной технологии. Здесь сразу возникает вопрос, насколько адекватно решение возвратиться к системе гильдий, к так называемому «корпоративизму». До сих пор такая модель служила лишь фасадом для правления мень­шинства фашистского типа. С другой стороны, мы не должны игнорировать некоторые преимущества синдикалистских ре­шений. Возможно, они потерпели крах в существующих тота­литарных экспериментах, однако они обладают определен­ными достоинствами и могут быть использованы при реконст­рукции общества.

Истинный вклад протестантизма обязан тому перво­степенному значению, которое придается им свободе ин­дивида, его самоопределению, добровольному сотрудни­честву и взаимопомощи. Эти ценности всегда будут пред-

[509]

 

 

ставлять собой антипод грядущим формам авторитарности, централизации и организации сверху. Было бы неправильно интерпретировать нашу оценку важности систематической мысли в томизме как попытку игнорировать тот вклад, который внес протестантизм в рост современного рационализма. Как раз наоборот. Исторические исследования Макса Вебера49 показали, каким образом дух современного капитализма -предвидение, расчет и систематизация жизни - развивался как ответ на вызов кальвинистской доктрины предопределе­ния. Добавим, что попытки заменить церковное объяснение мира, предпринятые различными сектами и индивидами, представляют собой выражение постоянной тенденции дать новое объяснение мира, исходя из своего личного опыта. По­добные объяснения обычно прибегают к рациональному мышлению, но в совершенно новом смысле. Рационализм здесь становится индивидуализированным, он отходит от авторитарным образом установленного порядка вещей во Вселенной и об­ращается к восприятию мира таким, как он представляется не­большим группам и одиноким индивидам. И если я предложу на­звать этот рационализм, в отличие от томистского, рациона­лизмом индивидуалистическим, то я понимаю, что необходи­мо объяснить разницу между ними. По моему мнению, нет сомнения в том, что современный экспериментализм рожден из этого индивидуалистического рационализма, не принима­ющего установившейся системы матафизики и готового изме­нить гипотезу, если новые факты и опыт не укладываются в старую схему. Наиболее плодотворный метод науки, а именно метод приспособления всей нашей системы мышления к по­стоянно расширяющейся сфере опыта, становится, будучи примененным к человеческой жизни и вопросам морали, са­мым большим затруднением для современного человека. В ходе развития динамического рационализма в сфере морали современный человек постепенно теряет почву под ногами. И если у выдающихся личностей такое падение в пропасть са­мости без достижения дна этой пропасти выступает как пре­тенциозная борьба, то у среднего человека тот же динамизм ведет к бездумному поведению, потере веры во что-либо и бесконечному требованию новых ощущений. В настоящее время я лишь могу указать на эти два типа рационализма. Весьма вероятно, что будущее будет посвящено их примире­нию; однако лишь одно можно предсказать с уверенностью:

игнорирование того бедственного положения, в котором находится современное сознание, нам не поможет, но и бездонный индивидуализм не может стать основой социаль­ной организации.

[510]

4) Смысл религиозных и моральных рекомендаций при демократическом плановом порядке

Если мы согласимся с тем, что религия не будет и не может быть частью планового общества, а должна снова ожить в мотивах человеческих действий и воплотиться в ин­ститутах, то это не означает, что мы выступаем за религиоз­ную форму тоталитаризма. Мы желаем как раз обратного; и пока мы являемся демократами и планируем ради свободы, весь ход наших мыслей должен быть направлен на то, чтобы избежать этой опасности. Тотальное планирование, в котором мы заменили бы Геббельса и Гиммлера на христианский кле­рикализм, было бы катастрофой. Это нанесло бы огромный вред самому христианству, убило бы его душу, так как прида­ло бы ему внешний и формальный характер. Планирование ради свободы, хотя оно и включает осознание необходимости объединения и общей цели, может лишь высвободить источ­ники глубинного возрождения, но не может навязать веру, какой бы она ни была. Для самой христианской веры лучше, если ее не будут отождествлять с какой-то одной партией и если ее дух будет присутствовать во всех партиях. На совре­менном этапе не так-то легко предвидеть, каким будет это нетоталитарное проникновение религиозного духа в об­щество, поскольку это творческий процесс, который нельзя проанализировать и предсказать детально. Те, кто полагает, что планирование сможет установить правила социального и духовного изменения, забывают, что планирование ради сво­боды представляет собой планирование ради эксперимента и роста. Тем не менее для того чтобы способствовать правиль­ному решению, можно попытаться сформулировать, каким не может и не должно быть истинно религиозное проникновение.

1. Из того, что было сказано выше, со всей очевиднос­тью вытекает, что плановое общество не может строиться на нейтральных подходах конца либеральной эпохи, когда все ценности взаимно отрицали друг друга.

2. С другой стороны, очевидно, что насаждение ценно­стей центральной властью не может удовлетворить совре­менное светское общество, даже если это будет религиозная власть. Из этого вытекают два требования: 1) общепринятые ценности должны основываться на явном или неявном согла­сии. В прошлом роль такого неявного согласия играл обычай. Теперь же, когда обычай исчезает, возникает необходимость разработки новых методов, в которых важную роль будут иг­рать убеждение, подражание, свободная дискуссия и созна­тельно принятый образец; 2)нет необходимости навязывать согласие по более сложным вопросам в тех сферах, в которых лучшим двигателем является индивидуальная вера или сво­бодный эксперимент. Опыт либерализма показывает, что

[511]

высшие формы духовной жизни лучше всего процветают в условиях свободы. Короче говоря, мы должны установить на­бор основных добродетелей, таких, как порядочность, взаи­мопомощь, честность и социальная справедливость, которые могут быть воспитаны с помощью образования и социального воздействия, в то время как более высокие формы мышления, такие, как искусство и литература, остаются такими же сво­бодными, как и в философии либерализма. Составление списка первичных добродетелей, без которых не может суще­ствовать ни одна цивилизация и которые создают основу для стабильной и здоровой жизни общества, должно стать одной из наших основных задач. Это не означает, однако, что цер­ковь как таковая не может давать рекомендаций по поводу того, какими должны быть христианский общественный поря­док, христианское искусство, христианская философия и мо­раль. Вся разница состоит в том, пропагандирует ли она свои взгляды в виде рекомендаций или навязывает их силой.

По мере развития века планирования становится все более вероятным, что эти рекомендации примут форму пос­ледовательной системы, напоминающей Summa50 св. Фомы, по той простой причине, что в неплановом обществе суще­ствует меньше связей между различными фазами поведения, чем в плановом. Поскольку либеральное общество основано на свободной конкуренции и постоянном индивидуальном приспособлении, постольку становится значительным много­образие возможных реакций. Существует лишь возможность давать общий совет относительно того, что правильно и что нет. Можно убедить людей в правильности принципа, но не конкретной модели. В динамичном и свободном обществе существует особое поощрение за проявление способности справиться с неожиданно возникшей проблемой, проявить нетривиальную реакцию, инициативу и ответственность в рис­кованном предприятии. В плановом обществе эта способность выражена значительно слабее: разумному предвидению под­даются не только более простые модели поведения, но и мо­дели последовательного поведения. Религиозные и мораль­ные рекомендации стремятся поэтому установить не только определенные принципы, но также и набор конкретных моде­лей поведения, создать образ удовлетворительных обществен­ных институтов и определить мировоззрение общества в целом. И если эти рекомендации не навязываются меньшинством большинству в качестве диктаторских правил, а являются плодом творческого воображения и находятся в распоряже­нии тех, кто стремится к упорядоченному образу жизни,  то они не приносят вреда, а выполняют в современном обществе такую функцию, без которой оно вряд ли сможет выжить.

[512]

5) Тенденция к этике, формулирующей правильные модели поведения более позитивно, чем в предшествующую эпоху

Это в то же время означает, что приходит конец пре­обладанию так называемой формалистической этики над эти­кой содержательной. Говоря о формализме этики, мы имеем в виду те этические принципы, которые намеренно отказывают­ся давать конкретные советы относительно того, что следует делать, а вместо этого сводятся к абстрактным формулам правильного и неправильного действия. Наилучшим примером такой этики является максима Канта, которая вместо того, чтобы говорить «Делай то или иное», устанавливает общее формальное правило «Поступай так, чтобы принцип твоего действия мог стать принципом действия вообще». С моей точ­ки зрения, этот тип этики соответствует такому социальному по­рядку, в котором вряд ли возможно предвидение конкретных мо­делей правильных действий. Кант жил в историческую эпоху, ког­да общество находилось в процессе перестройки, в обществе, основанном на росте и постоянном движении, на открытиях и исследовании новых областей. Это был мир раннего капитализ­ма и либерализма, где свободная конкуренция и индивиду­альное приспособление определяли сферу действий; мир, в котором конкретное предопределение моделей правильного действия могло бы лишить человека той гибкости, которая была основной предпосылкой выживания в быстро меняю­щемся мире.

Хотя Кант, выразивший формализм новой этики, сам не осознавал социологической основы своего мышления, мы вполне можем сказать, что он пришел к такому формалисти­ческому понятию главным образом потому, что жил в соответ­ствующем обществе, в котором предопределение соответ­ственных моделей поведения означало бы ограничение сво­боды действий первопроходцев. В противоположность кантов-ской эпохе средневековая система этики развивалась в обществе с умеренным динамизмом, где институты регулировались глав­ным образом традицией. В таком обществе заведомое конкрет­ное «материальное» определение «правильной» модели по­ведения не было неосуществимым.

Происходящий в настоящее время переход к форма­лизму характеризуется тенденцией, в соответствии с которой главное моральное значение придается не реальному внеш­нему поведению и его видимым последствиям, а намерениям индивида. Именно кантианство является наиболее ясным вы­ражением этой Gesinnungsethik51, которая исторически пред­ставляет собой не что иное, как развитие протестантской идеи о том, что для любого действия преимущественное значение имеет совесть. С социологической точки зрения, выделение

      [513]

мотивов действия индивида адекватно такому миру, в котором существует мало шансов предсказать даже самые непосред­ственные последствия любого действия, поскольку он живет в обществе, характеризующемся неплановостью, границы кото­рого, кроме того, постоянно расширяются, изменяются, и в целом оно характеризуется высокой социальной мобильнос­тью и слиянием культур. Интересно отметить, что то, что Макс Вебер52 назвал Verantwortungsethik53 (в противоположность чистой Gesinnungsethik), т. е. нравоучением, согласно которо­му индивид должен предвидеть хотя бы некоторые непосред­ственные последствия своих действий и отвечать за них, выс­тупает в последнее время на передний план. Это происходит, по-видимому, потому, что в нашем обществе сокращаются обла­сти свободного приспособления: вместо них по мере организации большинства сфер действия развиваются области, где преобла­дают стандартные модели, в которых возможно предсказать хотя бы непосредственные последствия действий индивидов. Следо­вательно, ответственность за эти действия становится вполне обоснованным требованием. Итак, существует следующая взаи­мозависимость: формализм и Gesinnungsethik соответствуют той стадии общественного развития, на которой моральный и актив­ный индивид должен был оставаться общественно слепым, так как в нем (в том обществе) область предварительного расчета действий и их последствий были значительно меньше, чем в обществе, которое приближается к стадии планирования либо уже находится на этой стадии: где обозначены все ключевые позиции и где нажатие кнопки предполагает, что уже заранее известны определенные результаты этого действия. Конечно, это вовсе не означает, что в плановом обществе нет места случайности и судьбе; однако в нем существуют области, в которых хотя бы в течение определенного времени процесс приспособления происходит не методом проб и ошибок, а с помощью заранее установленных моделей.

6) Напряженность между ограниченным личным миром и плановым социальным порядком

Этические нормы поведения снова станут во многом более конкретными и в этом более походящими на томистскую идею конкретной системы. С другой стороны, если мы не будем придавать достаточного значения протестантской традиции (согласно которой правильное поведение может определяться лишь внутренним опытом и голосом совести), то этот объек­тивизм может привести к дегуманизации, характерной для тоталитарной диктатуры, в которой главную ответственность за правильность или неправильность действий несет фюрер, гаулейтер или плановая комиссия. Если требовать слишком сильного подчинения религиозной сфере, то возникает опас-

[514]

ность, что эта модель слепого подчинения может подготовить почву для слепой покорности нерелигиозным силам. Так, лю­теранская разновидность протестантизма несомненно способ­ствовала выработке такого сознания, которое легче, чем кальвинистское, поддается диктату в мирских делах.

Очень трудно ответить на вопрос о том, как в плано­вом обществе, где преобладают заранее установленные мо­дели поведения, примирить необходимый объективизм с субъективизмом, согласно которому ценность действий опре­деляется содержащейся в ней долей индивидуальной совести и выбора. Средство решения этой проблемы можно искать различными путями.

а) В образовании, которое заставляет действующего индивида понять истинный смысл модели общества в целом, не довольствуясь просто механическим выполнением отдель­ных задач. В этих случаях социальное осознание становится моральным долгом. Мы лишь теперь поняли, насколько вред­ным был тот факт, что демократия, даже в тех странах, где ее институты функционируют нормально, не смогла вызвать глубокого интереса к своим достижениям, что крайне необхо­димо для того, чтобы жизнь при данном социальном порядке превратилась в истинное переживание. Демократия в этих странах стала рутинным обычным делом, и остается только надеяться, что угроза тоталитаризма вызовет процесс ожив­ления, и институты, воспринимавшиеся в обществе как долж­ное, вновь станут делом совести.

б) Может быть, не всегда возможно включить целост­ную личность в модели действия социального порядка, по­скольку слишком многое организовано чисто механически, однако в демократическом плановом обществе возможно и даже необходимо, чтобы вопрос о совести поднимался всякий раз, когда индивид принимает какой-то новый план или осоз­нает свою ответственность за его претворение в жизнь. В этом смысле весьма вероятно, что решающей проверкой со­вести индивида будут не малые решения, принимаемые ежедневно, как это имело место раньше, а способность нести ответственность за решения, касающиеся социального поряд­ка в целом. Это значит, что в прошлом вполне можно было рассуждать следующим образом: «Поскольку я хороший хрис­тианин в личной жизни и личных отношениях, я могу не беспо­коиться относительно социального и политического строя, при котором я живу». Такой подход совершенно не годится в об­ществе, находящемся на стадии планирования, так как в нем организация общественного строя в сильной степени опреде­ляет то, что возможно в личных отношениях. Если общество построено по принципу тоталитарного планирования, в нем фактически невозможен полный уход в ограниченный личный

[515]

мир. Так социальная организация становится более чем ког­да-либо делом личной совести. Нельзя быть добрым христи­анином в обществе, основные законы которого противоречат духу христианства. Так было уже во времена Льва Толстого, который сказал, что крепостничество противостоит христиан­ству не только потому, что низводит крепостных до уровня людей низшего сорта, но и потому, что заставляет помещика вести себя не по-христиански. Это еще более верно сейчас, когда не осталось больше ни одного укромного уголка, куда не проникало бы влияние господствующих принципов данного социального строя.

Хотя совершенно очевидно, что мы должны сделать все возможное, чтобы поддержать личные отношения между индивидами, а также стихийный рост малых групп в рамках планового общества, все эти средства окажутся недостаточ­ными, пока мы не научимся придавать совершенно новое зна­чение контролю социальной структуры общества в целом. Сейчас еще более чем когда-либо задачей церкви становится проверка соответствия основных принципов социальной орга­низации христианским ценностям.

7) Этические нормы подлежат проверке в тех конкретных социальных условиях, в которых они должны действовать

Если это так, то совершенно очевидно, что для того, чтобы определить свою точку зрения по текущим проблемам, в особенности по проблемам планирования, необходимо со­циологическое знание в большем объеме, чем прежде. Те­перь, чтобы быть в состоянии судить о том, как будет осуще­ствляться этот проект, чтобы называться христианским, нужно иметь конкретное представление о том, как функционирует общество.

Поэтому христианским мыслителям следует еще тес­нее соединить теологическую мысль с социологическим зна­нием. Смысл нормы становится конкретным, только если со­отнести ее с контекстом, в котором она действует. Вне этой соотнесенности норма остается пустой. Поэтому одна из на­ших главных задач - социальная контекстуализация мораль­ного кодекса. Приведу конкретный пример: является ли норма христианской или нет, может в современных условиях лучше всего судить социальный работник, учитель или приходский священник, ибо очень часто именно эти люди в состоянии наблюдать действие моральных норм в жизни современного общества, скажем, в трущобах или среди безработных. В других случаях можно пригласить специалиста в области политики или бизнеса и попросить его рассказать о том, что означает данная норма в сфере его жизнедеятельности. Взятая абстрактно,

[516]

норма может казаться христианской, в конкретном же вопло­щении она может привести к противоположным результатам. В этих случаях лишь те люди, кто имеет доступ к конкретным жизненным обстоятельствам, могут наблюдать, как соци­альные нормы отражаются во внутреннем опыте индивидов, и могут судить об истинной ценности нормы. По этой причине я склонен полагать, что в будущем необходимо осуществить пересмотр обычаев и норм на основе консультаций с социо­логами и другими экспертами. Их информация поможет нам понять, как практически действуют те или другие принципы;

окончательная же формулировка норм остается делом теоло­гов и философов.

8) Может ли социология, представляющая собой в высшей степени секуляризованный подход к проблемам человеческой жизни, сотрудничать с теологической мыслью?

Здесь сразу же возникает другой важный вопрос, кото­рый касается характера сотрудничества между теологом и социологом. В какой степени теолог может разделять экспе­риментальный подход социолога к ценностям? Если придер­живаться радикальной точки зрения на то, что христианские ценности вечны и заранее установлены, то для такого сотруд­ничества остается немного шансов. Только если для экспери­ментаторства в области оценок остается ограниченное поле деятельности, только тогда возможно использование социоло­гического подхода. Нет смысла скрывать трудности, возника­ющие в этой области, поэтому, чтобы как можно полнее обри­совать смысл этого конфликта, я представлю социологичес­кий подход в его наиболее радикальной форме.

Социология по своему историческому происхождению обладает, вероятно, наиболее секуляризованным подходом к проблемам человеческой жизни. Она черпает свою силу из имманентного, т. е. нетрансцендентного подхода к человечес­ким делам. Она не только избегает апеллировать к Богу как объяснительному принципу всех вещей, каковы они есть или какими должны быть, но и не прибегает к абсолютной сверх­человеческой сущности. Это становится особенно очевидным, когда речь заходит о ценностях. Философ-идеалист, даже будучи атеистом, всегда ссылается на определенные ценнос­ти, являющиеся вечными сущностями в платоновском смыс­ле. Социолог был бы непоследовательным, если должен был бы начинать с признания того, что определенные ценнос­ти находятся вне исторического социального процесса. Зада­ча социолога состоит в том, чтобы выяснить, насколько раз­нообразие социальных феноменов, включая преобладающие ценности, зависит от меняющегося социального процесса.

[517]

Ему показалось бы неразумным и методически непоследова­тельным исключать определенные явления из области социо­логического объяснения. Он не согласился бы с предположе­нием о том, что некоторые феномены с самого начала свя­щенны и потому закрыты для социологического подхода, в то время как светские процессы для него более доступны. Так думает тот, кто понимает, что у социологии можно многому научиться, но при этом боится выступить против религии, от­давая ее во власть эмпирического анализа. Опасность этого половинчатого решения состоит, во-первых, в том, что оно ломает динамический elan54 социологического подхода, со­стоящего в радикальном исследовании действующих в исто­рии социальных сил и, во-вторых, что нельзя с уверенностью заранее сказать, что может быть охвачено эмпирическим ана­лизом, а что нет. С моей точки зрения, гораздо умнее и чест­нее будет позволить социологам развивать свои понятия, ги­потезы и методы во всей их полноте и посмотреть, как далеко они могут продвинуться. Что касается теологов, то будет ра­зумнее позаимствовать у них то, что кажется очевидным в свете их интерпретации, и попытаться понять вместе с ними весь спектр человеческого поведения и оценок как проблемы индивидуального и группового приспособления. И лишь тогда, когда метод использован до конца, он автоматически обнару­живает свою ограниченность. Тогда-то станет ясно, насколько человеческое поведение и ценности можно понять в рамках функциональных категорий и где необходимо выйти за эти рамки.

Поэтому предложенный метод сотрудничества между социологией и теологией кажется более последовательным и эффективным, чем ранее указанный половинчатый. Конечно, такое сотрудничество стало возможным лишь в конце эры либерализма, когда крайний рационализм истощился и стала очевидна ограниченность различных типов рационального анализа человеческих отношений. Доведя социологический анализ до его конечных результатов55, социолог сам видит, где необходимо привлечь другие подходы для дополнения полученных им данных. С другой стороны, философия и тео­логия без знаний, получаемых с помощью социологического анализа, имеют дело с картиной мира, лишенной наиболее характерных для современности проблем и явлений.

9) Концепция христианских архетипов

Если мы будем рассматривать проблему с точки зре­ния теологии, то возникнет вопрос, какова доля допустимого в рамках религиозного мышления экспериментализма? Если считать, что истины христианства изложены в нескольких яс­ных утверждениях, имеющих вечную ценность, то не так уж

[518]

много останется на долю социологического мышления. В этом случае источник ошибки может быть найден лишь с помощью социологического анализа. Если стать на эту позицию, то со­циология будет полезной лишь как инструмент для выяснения того, почему некоторые группы не в состоянии понять истину, которой обладает человек. Если же встать на противополож­ную позицию и считать, что основные христианские истины не изложены в форме жестких правил, а даны в конкретных па­радигмах, лишь указывающих направление, в котором надо искать истину, то тогда остается простор для творческого вклада в каждую новую эпоху. История тогда будет заклю­чаться в материализации той христианской сущности, соот­ветствующей изменению социальных условий, в которых выз­ваны к жизни поколения людей. Характерно, что архетипы христианских установок сформулированы не в виде абстракт­ных заповедей, а раскрываются в притчах, повествующих о жизни и учении Христа. Притча никогда не дает чистый абст­рактный принцип примерного поведения, она обращается к нам через конкретный образ, воплощающий в себе историчес­кую и социальную обстановку происходящего. Это, однако, не означает, что эта обстановка будет вечно неизменной, ибо христианин вынужден воплощать намерения Христа в различ­ных жизненных ситуациях. Пока исторические изменения относительно просты, достаточно здравого смысла для при­способления сознания архетипов к новой ситуации. Но чем сложнее становится общество, тем больше социологического знания нужно для понимания реального смысла изменяющих­ся исторических условий и правильного объяснения норма­тивного образа. Преимущество усвоения наследуемой нормы в идиоматике конкретных образов, а не в терминах абстракт­ных принципов, заключается в том, что это помогает нам из­бежать формализма. Любая рациональная формулировка принципа ведет к заблуждению, так как предполагает логи­ческую дедукцию, где единственным критерием истины оста­ется разумная логика, тогда как конкретный образ одним штрихом раскрывает перед нами явное поведение, внутрен­нюю мотивацию, образы конкретных личностей и конкретную социальную обстановку происходящего. Одним словом, прит­ча несет в себе огромное богатство религиозного опыта, кото­рый всегда дает больше, нежели чисто рациональный и функ­циональный жизненные аспекты.

Пока богатство религиозного опыта поддерживается при помощи постоянных ссылок на образы христианского опыта, устраняется другая опасность социологической мысли, состоящая в том, что она может выродиться в страсть рас­членения целых форм и истинного опыта на абстрактные схе-

[519]

мы. Существует большая разница между использованием ме­тодов анализа для выяснения и лучшего понимания предше­ствующего ему опыта, и анализом, который идет ниоткуда и не ведет никуда. Сегодня нам нужен анализ, позволяющий лучше понять опыт, ибо ни чистый инстинкт, ни непросвещенная ин­туиция не помогут нам в современной ситуации.

Если такая трактовка христианской истины правильна, а именно что она дана лишь как направление, а не как жесткий рецепт, то на ее примере можно показать две важные социологи­ческие характеристики нормы. С одной стороны, такая истина оставляет большой простор для адаптации, а с другой - она не позволяет человеку потеряться в бесконечных возможнос­тях изменения своего поведения, что в конечном итоге неиз­бежно должно повести к дезинтеграции личности и общества.

Эта социологическая проблема наиболее ясно отра­жается в дилемме любого планового общества. Последнее не может ни подвергать свои основные принципы безграничным интерпретациям, ни стать настолько догматичным, чтобы в нем окончательно исчезло экспериментаторское отношение к изменению. В любом плановом обществе поэтому неизбе­жен институт, подобный институту священства, задачей кото­рого будет наблюдать за установлением и поддержанием оп­ределенных основных норм. С другой стороны, необходимо предусмотреть социальные возможности, способствующие формированию абсолютно свободной мысли, каков бы ни был связанный с этим риск. Мы не должны забывать, что короткие периоды свободной мысли в истории приходились на время, когда клерикальные власти теряли исключительное право на объяснение смысла человеческой жизни и человеческих дел. Свобода мысли и блестящее развитие духа экспериментатор­ства в Греции объяснялись тем фактом, что там не могло воз­никнуть ничего похожего на восточную иерархию. В эпоху Возрождения и либерализма свободная конкуренция между церковью, религиозными сектами и группами свободных ин­дивидов вызывала брожение в той среде, которая питала на­уку и способствовала развитию свободной личности.

Англосаксонская модель планирования ради свободы не может поэтому опираться ни на средневековую клерикаль­ную модель, ни на символы веры тоталитарного государства. Здесь планирование состоит в первую очередь в обеспечении простора и возможностей для появления разногласий, раско­ла, независимых социальных образований и роста свободной интеллигенции, но не допускает при этом вырождения сво­боды в анархию.

[520]

Часть II. Христианские ценности и изменение среды

1) Метод исторической реинтерпретации. Преходящие и постоянные элементы идеи прогресса

В предстоящий нам период изменений центральная проблема христианской мысли будет, очевидно, состоять в следующем: как изменяется применение христианских ценно­стей с изменением социальных и экономических условий. Эта проблема в своем полном значении может быть решена толь­ко самой жизнью. Этот процесс личного и коллективного опы­та будет плодотворным, только если будет постоянно направ­ляться сознательным обдумыванием. Мы стремимся вовсе не к абстрактному мышлению, опирающемуся исключительно на метод логической дедукции, а к такому мышлению, которое получает свои главные стимулы из конкретной игры слов, из наблюдений за трудностями, испытываемыми христианами в среде, совершенно непохожей на ту, где впервые был выра­ботан христианский опыт.

Наша задача будет состоять в том, чтобы выяснить, в какой степени духовность может распространяться и проникать собой ситуации, отличные от тех, в которых она первоначально сформировалась. Такое проникновение в новые ситуации происходит в ходе решения текущих жизненных конфликтов. Конфликты, если их правильно понимать, представляют собой симптомы расхождений между установившимися подходами и оценками и меняющейся ситуацией. В ходе решения этих конфликтов в христианском духе происходит частичное оду­хотворение новой среды и новое понимание самого понятия духа. Этот процесс нового понимания продолжается постоян­но; он шел уже тогда, когда раннехристианские секты должны были отказаться от своих надежд на то, что надвигается конец света и наступает Царствие Божие. Это изменение в сознании и реалистическое восприятие некоторых факторов сильно изменило поведение этих групп, хотя они возникали из одного и того же духовного начала на различных этапах развития. Пока группы небольшие и ситуация относительно проста, то группа в силу своего опыта бессознательно выполняет задачу реинтерпретации. Когда же с развитием цивилизации реин-терпретация становится сложной, то появляется необходимость участия в ней людей с религиозным опытом и экспертов по социальным изменениям. И даже на этом сложном уровне реин-терпретация осуществляется только с помощью группового опы­та, а люди с религиозным опытом и эксперты могут сказать свое слово, только если они являются участниками этого опы­та. Их выводы основываются на предварительном обсужде­нии, которое вскрывает все трудности группового опыта.

[521]

Обладание групповым опытом и знание казуистики да­ет конкретные результаты только в том случае, если мы осоз­наем глубокое значение вопроса. Во-первых, необходимо иметь в виду, что в наш век существуют различные способы мышления, и что они по-разному влияют на метод переоцен­ки ценностей. В этом отношении существуют две крайности. Одна из них - это крайне жесткая позиция, отождествляющая христианство с одной особой эпохой его истории, в то время как другая сознательно или неосознанно применяет к сфере оценок модель «прогресса». Значение и ценность этих мето­дов необходимо осознать, прежде чем их применять. Без осознания их природы и их ограниченности существует опас­ность, что эти методы мышления сами возьмут власть над нами, а не мы над ними.

Если мы хотим избежать первой ошибки, то должны ясно видеть историческое многообразие христианских устано­вок в прошлом. Понимая это, можно обойти и другую ловушку, а именно когда за христианство принимаются только его са­мые современные разновидности. Так, например, важно вспомнить о том, какие христианские добродетели и подходы преобладали в эпоху развития капитализма и какие элементы пуританства больше соответствовали потребностям новой эры, чем основным канонам христианского наследия56. Это могло бы привести, например, к переоценке аскетизма или некоторых его аспектов. В этих случаях социологическое осознание исторических разновидностей христианской темы привело бы не к релятивизму, а к освобождению творческой интуиции, которая вырабатывает соответствующие реакции на меняющуюся среду, исходя из того же самого основного источника.

Совершенно очевидно, что такое отношение к истории отличается от того, которое состоит в либеральной идее про­гресса или ее религиозного эквивалента, модернизма. Эти два подхода сходны в том, что считают истинно важными только события последних нескольких столетий, а также полагают, что история представляет собой непрерывный прогресс и что поэтому все старое должно, подобно старомодному платью, быть заменено новым. Эта позиция, характерная для совре­менного сознания, быстро меняется ввиду явного упадка мо­ральных норм в капиталистическом и тоталитарном мире. Аб­солютно ясно, что тезис об автоматическом прогрессе, а так­же о том, что церковь и религиозное мышление должны по­спешить приспособиться к нововведениям нашего века, неве­рен. Это разочарование в нашем веке зашло уже настолько далеко, что вера в будущее уступает место той мысли, что старое всегда лучше, потому что оно старое и что в совре­менный мир необходимо перенести различные подходы и ин-

[522]

статуты прошлого. В своей наиболее опасной форме эта по­зиция ведет к своего рода «Petainism»57, стремящемуся пре­одолеть зло современного общества, скрывая его за велико­лепием прошлого (Le Regime des Notables58).

Теперь, когда идея прогресса утратила свой романти­ческий ореол, еще важнее осознать те элементы истины, ко­торые она содержит. Во-первых, наука и техника, включая социальную технику, развиваются по восходящей линии. Они постоянно совершенствуются, исправляя свои ошибки, рас­ширяя сферу своего знания и обновляя свои гипотезы. Ошиб­ка философии, постулирующей прогрессивное развитие, зак­лючалась в том, что она переносила модель исторического развития, т. е. идею прямолинейного развития на эволюцию морального самосознания и культуры. Я думаю, что Альфред Вебер59 был прав, когда утверждал, что культура расходится лучами из центра, а не развивается по прямой линии. Если это так, то модернизм справедливо утверждал, что религиоз­ный мыслитель должен стоять на уровне современной науки и не препятствовать ее развитию, однако неверно было бы пы­таться непосредственно включить религиозную жизнь в мо­дель прогрессивного развития.

Другой элемент истины в идее прогресса, который не­обходимо сохранить, заключается в том, что для живущего огромную ценность имеет «наличное состояние», которое ни в коей мере не независимо, а существует как постоянная напряженность, направленная на будущее состояние. Этот динамический элемент в наличном существовании не позво­ляет интерпретировать консерватизм или традиционализм как простое повторение старых ситуаций или как подавление но­вых конфликтов с помощью старых формул. Наличное суще­ствование в сфере морали, религиозного и культурного опыта означает постоянный возврат к тому базовому, исходному опыту, который проникает своим духом новые ситуации. Это означает постоянное возрождение, переоценку и реинтерпре-тацию одной и той же субстанции. Эта реинтерпретация пред­ставляет собой, с одной стороны, более чем интеллектуаль­ную задачу, поскольку обращена к истинному опыту, к нашей способности интуиции и творческого воображения. С другой стороны, при ее правильном понимании реинтерпретация мо­билизует глубочайшие возможности разума, поскольку в таком сложном мире, как наш, она может быть достигнута с помо­щью философского, социологического и других видов знания.

2) Планирование и религиозный опыт

Совершенно очевидно, что сегодня невозможно быть последовательно религиозным без интеллектуального знания, без контакта с политическим действием; в то же время суще-

[523]

ствует опасность применения научного и технического подхо­да непосредственно к человеческим отношениям. Трудность нашего века заключается в том, что мы понимаем необходи­мость планирования, но знаем и то, что просчеты в планиро­вании могут иметь плачевные последствия. Вопрос о том, на­сколько общественные институты могут подпитывать религи­озный опыт, всегда был открытым. В наш век планирования, когда число институтов увеличивается и деятельность их ко­ординируется, проблема становится еще более острой. С дру­гой стороны, даже те, кто смотрит на планирование глазами инженера и склонны думать, что их подход к социальным де­лам всеохватывающ, понимают, что чисто технический и фун­кциональный подход несовершенен и что общество, движи­мое чисто утилитарными мотивами, лишается внутренней ди­намики. Во времена мира и процветания казалось, что можно жить только Голливудом и мороженым, однако теперь, когда человечество борется не на жизнь, а на смерть за сохранение цивилизации, даже инженер понимает, что основы общества следует искать в более глубоких пластах человеческой души, чем он когда-либо думал. Особенно важно, чтобы наша стра­на осознала эту проблему, так как именно на ее долю выпала миссия возглавить освободительное движение всех угнетен­ных народов.

Итак, смысл нашего вопроса заключается в следую­щем: что может быть сделано для восстановления движущих сил общественного развития, прежде чем все общество будет разрушено? При каких условиях планирование может стиму­лировать свободное раскрытие этих сил и способствовать проникновению духовного начала в жизнь общества?

В отношении уместности планирования глубинного ре­лигиозного опыта возможны следующие подходы: а) абсолют­но враждебное отношение, считающее вредным любое пла­нирование и институционализацию; б) противоположная точка зрения, согласно которой выжить можно лишь при условии, если подходить к решению проблем наступательно, с помо­щью строгой регламентации, ортодоксального контроля и ка­зуистики; в) точка зрения, согласно которой условия процве­тания глубинного опыта поддаются планированию.

3) Смысл планирования ради свободы в случае религиозного опыта

Я думаю, что первые два подхода мало что нам да­ют, поскольку наш идеал — это планирование ради свобо­ды, т. е. планирование общественного развития ради спон­танности жизни. Поэтому представляется куда более важ­ным применить различные значения третьего подхода к религиозному опыту.

[524]

Планирование глубокого религиозного опыта может означать просто-напросто то, что, планируя остальные сферы жизни, мы оставляем религии свободное поле деятельности, позволяя ей развиваться стихийно. Это не означает laissez-faire, поскольку предполагает тщательное наблюдение за ус­ловиями, способными препятствовать религиозному опыту и религиозной практике.

Следующий подход считает неверной точку зрения, со­гласно которой создание (духовного) вакуума автоматически вырывает из души религиозный опыт. Силой, стимулирующей этот опыт, является традиция. Если вы разрушите соци­альные рамки традиции, то тем самым вы уничтожаете усло­вия религиозного опыта. Для тех, кто придерживается этой точки зрения, чрезвычайно важно перечислить основные эле­менты традиции. Что есть традиция - уважение ко всему ста­рому и привычному, подражание или духовная зараза или же это до сих пор не исследованная передача неосознанной творческой энергии, приобретающей особую форму и смысл в различные периоды человеческого существования?

Существует еще мнение, что одной традиции недоста­точно. Она существует не в вакууме, а связана с определен­ными социальными условиями. Эти условия необходимо под­держивать для сохранения традиции. Так рассуждают те, кто желает сохранить крестьянство, поскольку оно обладает оп­ределенной религиозной традицией, или же те, кто противится нарушению уединения маленькой мастерской и возникающему скоплению масс, ибо в таком качестве массы начинают вести себя как толпа.

Можно, однако, утверждать, что сохранение религиоз­ного опыта зависит не от непосредственного окружения и со­циальных групп, а от всей структуры общества, поскольку именно она благоприятствует глубинному опыту или подавля­ет его. Именно семья, церковь, школа, деловая жизнь и обще­ственное мнение, фабрика и мастерская, искусство и литера­тура, а также их взаимоотношения питают этот опыт или по­давляют его.

И, наконец, можно считать, что наибольшее значение имеет личностное воодушевление и поэтому задача состоит в том, чтобы создать для этого условия. Мы должны построить такое общество, в котором большое значение имеют межлич­ностные отношения, дающие простор для свободного чувства товарищества, к которому личность как таковая оказывается сопричастной; общество, в котором человек, имеющий насто­ящее призвание, имеет возможность его реализовать и в ко­тором отдается должное людям, обладающим качествами лидера. Социологическая проблема заключается в следую­щем: возможно ли это в искусственных условиях больших

[525]

городов, где люди представляют собой аморфные массы, где добрососедство утратило свое значение, где люди не знают судьбы своих товарищей и история жизни индивида теряет свой парадигматический смысл? Этот глубочайший смысл религиозной истины был, впрочем, при более естественных условиях, выражен на примерах жизни святых, мудрецов и мудрых правителей, так же, как истории жизни Христа или Иова легче запоминаются, чем просто предписания, максимы или теологические рассуждения. Это относится также и к си­туациям, теряющим свою символическую ценность в шумном переполненном людьми большом городе, где мы, как прави­ло, имеем дело с абстрактными деловыми целями или фор­мами наслаждения, редко выражающими глубинный общий опыт. В более примитивных обществах такие важные собы­тия, как рождение ребенка, женитьба или смерть, напоминают человеку о трансцендентальных жизненных силах. В нашем обществе они теряют этот смысл, как только становятся про­сто привычным делом нашего жизненного распорядка.

4) Четыре основные сферы религиозного опыта

Ответ на вопрос, может ли вмешательство, заключа­ющееся в создании институтов, и сознательное планирование сделать что-либо для религиозной жизни, будет, конечно, зависеть главным образом от того, что мы считаем сутью ре­лигиозного опыта. Я попытаюсь далее в обобщенном виде изложить важнейшие точки зрения на сущность религии.

а. Согласно первой точке зрения, сущность религии обнаруживается в личном общении с Богом. Отсюда следует, что ничто другое в жизни не имеет истинного значения и что ничего не надо планировать. Тем не менее даже мистики при­знавали, что существуют определенные условия, благоприят­ствующие или неблагоприятствующие этому опыту. Жизнь монахов в монастыре - вот еще одно выражение той истины, что религиозный контакт со сверхчеловеческим связан с оп­ределенными внешними условиями. Монахам разрешалось обрабатывать землю либо жить, прося подаяние; коммерчес­кая же деятельность считалась для них недопустимой, так как она способствует формированию духовного склада, отвлека­ющего ум от религиозного призвания. Планировать можно даже экстатический опыт, если правильно понимать планиро­вание. Возникает вопрос, не станет ли монашеское уединение в качестве формы полного или временного ухода от мирских дел наилучшим средством исцеления от дегуманизирующих последствий цивилизации деловых и хлопотливых людей. Если это произойдет, то монашеское уединение будет снова

[526]

выполнять две функции. Первая из них будет состоять в том, чтобы предоставить все возможности людям, являющимся, так сказать, специалистами в области религиозного опыта, которые должны будут, не приспосабливаясь к новому окру­жению, передать открывшееся им духовное начало последу­ющим поколениям. Эти люди будут стражами духа, для кото­рого чистота глубокого переживания важнее современности. Но, во-вторых, будут и более светские «ордена», куда смогут войти на время активные политические деятели и бизнесмены с целью размышления, вступая таким образом в контакт с людьми, далекими от борьбы за существование. Задача светского челове­ка будет состоять, далее, в переводе воодушевления на язык современного мышления и практики. Современное общество нуждается в уединенности как противовесе массовому опыту. Одной из характерных черт русского коммунистического экспе­римента является его враждебность любому уединению. Анг­лия более чем какая-либо другая страна обладает возможно­стью, находясь на пороге века планирования, сделать стрем­ление к уединению одной из характерных черт планируемого общества. Однако ни в коем случае нельзя смешивать безду­ховное уединение, как, например, убивание времени, сидя у камина, с одиночеством, необходимым для глубокого религи­озного опыта. Бездуховная форма одиночества может скры­вать в себе еще большую пустоту, чем шум толпы.

б. Согласно другой точке зрения, истинный религиозный опыт может существовать лишь в личных взаимоотношениях, а Бог присутствует тогда, когда два или три человека собра­лись вместе во имя Бога. Взаимопомощь и личностное воо­душевление для таких людей гораздо важнее, чем утонченная практика мистиков, которые в своем крайнем эгоизме удаля­ются от светского мира. Сторонники данной точки зрения по­святят свою деятельность восстановлению добрососедства и товарищества.

в. Третья точка зрения заключается в том, что одна из существенных черт религиозной реальности входит в структу­ру социальной жизни. Субъективный аспект религиозного опыта может быть очень важным, однако нельзя не заметить того факта, что частично этот опыт присутствует и в социаль­ной доктрине, которая может соответствовать правильной или неправильной модели, быть духовно богатой или бедной. Со­циальная модель - это нечто большее, чем сумма различного рода деятельностей отдельных индивидов; человек создает эту модель сознательно или неосознанно. Так, граждане гре­ческих полисов чувствовали ее, древние римляне, создатели великой империи, и англичане также приложили все свои си­лы для создания такой модели. Если социальная модель про­питана духовностью, то между ней и индивидами существует

[527]

постоянный взаимообмен. Индивид отдает обществу свои лучшие силы и получает от него силы, намного превышающие его собственные, поскольку ему отвечает совокупная одухот­воренность всего общества. Этот процесс напоминает коллек­тивное строительство собора - анонимного творения искусст­ва, в котором нельзя выделить вклад отдельного зодчего или скульптора, будь то даже самого гениального, поскольку никто не может сказать, где начинается его творение и в какой сте­пени оно может считаться плодом его индивидуального гения.

Если индивид живет в таком обществе, то он обычно достигает значительно большего, чем если бы он полагался исключительно на свои индивидуальные духовные возможно­сти. Преимущество духовно богатой социальной модели зак­лючается в том, что индивид не может опуститься ниже опре­деленного уровня. (Трагедия Германии заключается в том, что ей не удалось создать истинное общество такого рода.) Опас­ность жизни в обществе с укоренившейся моделью заключа­ется в том, что индивид, живя сверх своих индивидуальных возможностей, может отказаться от борьбы, ибо, следуя обы­чаю и усвоив должные привычки, может вести безупречную жизнь, не прилагая для этого особых усилий и не проявляя силы воли. Опасности социальной модели с религиозным опытом таятся в том, что все постепенно и непостижимо пре­вращается в условность, причем никто не в состоянии сказать, где и когда начинается вырождение. Тот, кто полагает, что для нормального развития индивида важна вся социальная модель общества в целом, верит в своего рода коллективное спасение и придает совершенствованию социальной структу­ры по крайней мере такое же значение, как и улучшению ус­ловий для индивидуального спасения с помощью личного опыта или путем создания условий для возникновения чувства братства и товарищества.

Важно отметить, что большевистский общественный идеал во многом представляет собой секуляризированную форму этой идеи - спасение с помощью справедливого соци­ального порядка.

г. И наконец, последняя точка зрения представлена теми, кто полагает, что истинные гарантии религиозной жизни надо искать в сохранении условностей, столь сильно презира­емых современным обществом. Регулярное посещение церк­ви и службы, соблюдение определенных обрядов, ортодок­сальность в отношении основных вопросов считаются лучши­ми гарантами выживания, чем сомнительный внутренний ре­лигиозный опыт, который ведет неизвестно куда. Это своего рода религиозный бихевиоризм, который существовал уже задолго до появления бихевиоризма как психологической доктрины. Подобно тому как бихевиоризм полагает, что для

[528]

сохранения социального порядка гораздо важнее создание подходящих обычаев, нежели изощренных идей и доктрин, эта форма ритуальной ортодоксии видит гарантии для религии в религиозном обычае и обряде. Еще одна аналогия между психологическим бихевиоризмом и ритуальной ортодоксией состоит в вере в то, что опыт действует на человека извне. Соблюдение религиозных обрядов создает особую форму для поглощения и направления человеческой энергии. Какими бы здоровыми ни были импульсы, они истощаются, не будучи должным образом направлены в социальном и религиозном отношении. Согласно данной точке зрения, планирование рели­гиозной жизни представляет собой заботу о формировании религиозных обрядов и создании возможностей их отправления.

Из этого анализа следует, что планирование религиоз­ной жизни может иметь различное значение в зависимости от точки зрения на сущность религии. В каждом отдельном слу­чае находятся различные средства в соответствии с особен­ностями религиозной философии. Лично я верю не в какое-либо одно, а во множество различных средств и полагаю, что религия существует во всех рассмотренных выше формах и что единственным удовлетворительным подходом к планиро­ванию может быть лишь плюралистический подход. Как мне кажется, постоянно происходит изменение содержания и сути религии. На некоторых этапах религия существует на уровне чисто личностного опыта, например у мистиков. Иногда она выливается в форму братства, порой пронизывает всю модель социальной организации или бездействует, присут­ствуя лишь в человеческом мышлении и устаревших обрядах. Если моя точка зрения правильна, то проблема планирования религиозной жизни состоит в признании многообразия суще­ствующих ее форм, иногда благоприятствующих, а иногда и мешающих друг другу. Нельзя планировать религиозную жизнь абстрактно, однако можно планировать различные кон­кретные формы религиозной жизни, как было описано выше. Существуют различные средства спасения в зависимости от того, ощущается ли потребность в создании возможностей для уединения, внутренней духовной концентрации или рели­гиозного экстаза. Точно так же как нет общего принципа пра­вильного планирования и общеустановленной технологии, нет и принципов планирования религиозной жизни. В обществе существуют определенные сферы, в которых требуется стро­гая организация и регламентация необходимой деятельности, как, например, организация транспорта или наиболее эффек­тивных способов нормирования продовольственных и промышленных товаров; но существуют и такие сферы, где необходимо создать простор для органического роста и с кор­нем вырвать семена вырождения институтов. Иногда доста-

[529]

точно реорганизовать общество таким образом, чтобы сохра­нить естественные возможности, стимулирующие товарище­ство, самоуправление и спонтанность развития, а все осталь­ное придет само собой. Есть случаи, когда все зависит от вдохновения, и планирование состоит не только в институци­ональных мерах, но и в индивидуальных решениях. Если че­ловек наделен даром предвидения, ему должны быть предос­тавлены все возможности для реализации этого дара; если существует небольшая секта или группа, обладающая исклю­чительным опытом, члены которой взаимно вдохновляют друг друга, то этой группе должны быть предоставлены возможно­сти оказывать влияние. В этой сфере устранение особых форм фрустрации и борьба против vis inertiae60 закрепленных законом интересов гораздо важнее общих постановлений. Планирование ради свободы не общая регламентация, а гиб­кая форма развития общества, и оно состоит в дифференци­рованном использовании различных подходов.

Следует иметь в виду еще и следующее: хотя различ­ные формы религии очень часто сосуществуют в обществе и вносят свой вклад в одухотворение жизни, все вместе они образуют динамическую сущность и в один исторический пе­риод все может зависеть от силы личностного опыта, а в дру­гой - от жизненности братских отношений или традиции.

Выживание Великобритании связывается с тем, смо­жет ли она стать не только генератором идей и побуждений, но и создателем нового видения лучшего будущего, которое вдохновит людей социально и духовно на борьбу против ми­ровой агрессии. В настоящий момент царит всеобщее чувство оцепенения. Несмотря на активный опыт Великобритании, положение этой страны и ее народа, пережившего страшные бедствия, все же во многих отношениях особое. Великобрита­ния находится в самом центре болезненного процесса пере­смотра такого склада мышления и эмоциональных установок, которые сформировались и господствовали в атмосфере бе­зопасности и внешней стабильности.

Если действительно произойдет возрождение, то будет ли оно обязано институционализированной религии? Что же поистине означают традиция и институты для людей, в кото­рых еще -живет христианская вера? Или же более вероятно, что все внимание будет сосредоточено на личном опыте и товариществе? Существует ли возможность возрождения ре­лигии для больших масс населения или же церковь вновь не­преклонно будет исключать из своих рядов людей, которые в состоянии совладать с новыми реалиями внутреннего и внеш­него мира? В последнем случае опять появятся еретики и сек­ты, которые будут жить в соответствии с требованиями вре­мени. С другой стороны, раскол такого рода перед лицом

[530]

сильного и единого врага будет опасен, и нам надо стремить­ся сделать все возможное для религиозного возрождения в рамках церкви.

5) Проблема архаичного и псевдорелигиозного опыта

При анализе условий возрождения религиозного опыта необходимо упомянуть и наиболее радикальную точку зрения. Можно предположить, что возрождение религиозности будет обязано людям, которых не коснулось наше интеллектуальное развитие, поскольку суть религиозного переживания есть не­что исконное и в этом смысле более примитивное и несовмес­тимое с аналитическими достижениями современного мышле­ния. История духовного развития может рассматриваться как рост и распространение такого типа софистики, которая ведет к постепенному разрушению первозданного видения - перво­бытных образов как основных элементов религиозного пере­живания. В качестве иллюстрации, подтверждающей эту тео­рию примитивизма, можно указать на следующий факт. Не­смотря на то что философы и мыслители поздней античности, например стоики, были уже готовы воспринять новый дух, вы­ходящий за рамки модели античного образа жизни, все же новый религиозный опыт христианства не был результатом их утонченного мышления, а возник среди низших слоев населе­ния Иудеи и восходил к восточной мистике. Теория примити­визма, по-видимому, верна в конструктивном смысле слова, поскольку она напоминает нам о вкладе русских и других не вполне западных народов в возрождение религии. Вполне возможно, что то, что происходит в России, представляет со­бой попытку использования современной изощренной терми­нологии для приспособления исконного источника религиозно­го примитивного опыта к языку современного общества. Дос­тоевский перевел архаичный религиозный опыт и старинные традиции русской монастырской жизни (ср. образ старца Зо-симы) на язык современной психологии. Он увидел и осознал старый конфликт религиозного мышления в современной об­становке. Поэтому его творчество можно считать переплете­нием исконной архаичной религиозной сущности и современ­ных форм интерпретации. Нечто подобное должно произойти, если мы не хотим впасть в полное варварство или же «прогрессировать» в направлении бездуховного царства голо­го анализа и софистики.

С учетом этого нам еще труднее ответить на вопрос о том, что может способствовать возрождению, исходящему из глубины души. Я думаю, что, с одной стороны, нужно отдавать себе отчет в существовании архаичных потенциальных воз­можностей в сознании и в обществе и не игнорировать их, а с другой стороны, ясно отличать инструментальные, аналити-

[531]

ческие и полезные в борьбе за существование формы интел­лектуальной деятельности от интуитивных, интегрирующих форм, непосредственно связанных с глубочайшими источни­ками человеческих переживаний. Здесь может возникнуть недоразумение. Любая романтическая попытка дискредита­ции позитивных аспектов современного мышления, таких, как рационализм, отрицание религиозных предрассудков и крити­ческий дух, может злоупотребить апологией нерациональных сил для поддержки нового увлечения средневековьем, что очень часто является современным способом выхолащивания античной традиции. Существует также опасность поклонения варварским идолам под маской нового примитивизма. Тем не менее возможное злоупотребление истиной не может поме­шать нам ее констатировать. Единственное, что мы можем сделать, это усилить чувство, ощущение исконного в челове­ческом языке и учить новое. поколение отличать искусную подделку от истинного источника духовного возрождения.

6) Оценка и парадигматический опыт61

Теперь мы должны рассмотреть соотношение между меняющимися человеческими оценками и историей исконного религиозного опыта (переживания), о котором мы говорили в предыдущих параграфах. Имеем ли мы в виду характер хрис­тианских ценностей, когда говорим о превращениях религиоз­ности и институциональных средствах, способствующих ее сохранению? Каково соотношение между оценками и опытом, в котором выражается христианство? Здесь мы затрагиваем старую проблему в новой форме, мы возвращаемся к давнему противоречию в отношениях между религией и моралью. Мы хорошо помним парадоксальную ситуацию, когда человек мо­жет быть безупречным в моральном отношении и в то же вре­мя не быть религиозным; но мы также знаем, что безнрав­ственный человек может порой обладать глубоким религиоз­ным опытом. Мы знаем также, что само христианство призна­ло существование нравственных норм в ius naturale62, хотя это право и не проникнуто духовностью.

Из этого вытекает, что христианские ценности имеют два аспекта - один из них соответствует тому факту, что как ценности они должны регулировать поведение, другой аспект соответствует тому, что эти ценности выражают глубокий опыт, который вполне может быть опытом индивидуальным. Иными словами, данные ценности всегда могут быть истолкованы и как средства приспособления к реальным ситуациям, и как типы приспособления, диктуемые определенным Weltanschauung63, т. е. глубоким опытом, направляющим это приспособление. Если это так, то бесполезны оценки, которые не способствуют раз­решению существующих конфликтов, т. е. проблем приспо-

[532]

собления, и не помогают нам жить и действовать в этом мире. С другой стороны, успешное приспособление вовсе не пре­вращает направлявшие его ценности в христианские или в выражение какого-либо другого Weltanschauung.

Приспособительный характер оценок делает необхо­димым их определенное изменение с изменением окружаю­щей среды. Этот аспект оценок постепенно поняли философы утилитаристско-прагматического направления и нельзя отри­цать важность этой точки зрения. Они поняли, что ни религи­озный мыслитель, ни философ-идеалист не в состоянии осознать, что жизнь человека - это постоянный процесс при­способления ко все время меняющейся ситуации и что про­цесс оценок есть неотъемлемая часть этого процесса. Рели­гиозный мыслитель и философ уделяли слишком много вни­мания лишь одной проблеме, а именно оправданию притяза­ния нормы на действенность; поэтому они ставили лишь один вопрос: «Почему надо выполнять приказы?» Они не спраши­вали, как надо выполнять приказы в случае изменения усло­вий, в которых эти приказы были отданы. Именно это интере­совало как раз представителя прагматической школы, основ­ной вопрос которого звучал так: каким образом совет или при­каз могут разрешать проблемы, возникающие в новой ситуа­ции, и каким образом этот совет или приказ могут создавать путем приспособления новое равновесие из неустойчивого положения, возникающего в результате дисбаланса между устаревшей реакцией и изменившейся ситуацией, и в какой степени могут авторитетные и предвзятые приказы способство­вать решению возникающих в наше время новых трудностей?

Тот, кто не придает значения угрозе, содержащейся в этих утверждениях, никогда не решит наших проблем и вряд ли поймет реальные трудности нашего века. С другой сторо­ны, тот, кто подобно прагматисту думает, что уже нашел ответ на поставленный вопрос, также не видит истинного значения проблемы оценок.

Недостаток прагматического решения проблемы в том, что оно либо отождествляет успешное приспособление с пра­вильным или неправильным поведением, либо не понимает, что, поддерживая индивидуальную спонтанность в качестве абсолютного требования, оно само неосознанно вводит пред­взятый идеал правильного поведения. Иными словами, оп­равдание типа поведения его целесообразностью в данной ситуации вовсе не предопределяет правильность этого типа поведения с христианской или нехристианской точек зрения. Че­ловек, отрицающий значение духовных норм, может приспосо­биться к определенным требованиям социальной ситуации, так же как это делает христианин. В чем же тогда разница между ними? Видимо, она заключается в том, что христианин не

[533]

просто хочет приспособиться к миру вообще или к части того окружения, в котором он находится, а хочет сделать это так, чтобы это приспособление соответствовало его взглядам на жизнь.

Следует отметить, что философия и социология при­способления вначале исходили из того, что существует лишь один действенный путь. приспособления к данной ситуации. Однако наблюдение над разнообразными путями приспособ­ления показало, что даже на уровне биологического суще­ствования приспособление к одной и той же ситуации может быть различным в зависимости от биологической организации соответствующего животного или человека. Так, заяц бежит от шума, а лягушка останавливается и прячется. Подобные раз­личия обнаруживаются и среди различных индивидов одного и того же вида, они зависят от психологического типа, сло­жившегося и закрепившегося в силу склада, и определяются жизненной судьбой. Так, один ребенок реагирует на внешнюю угрозу, пытаясь отразить ее, а другой убегает от нее.

Поскольку возможны различные типы приспособления к одной и той же ситуации, нужен всего только один шаг, что­бы осознать, что на качество приспособления может также влиять и Weltanschauung индивидов или групп, приспосабливаю­щихся к одной и той же ситуации. Так, одни люди христиане, а другие нет. Совершенно ясно, что должно иметь место влия­ние ценностей на качество приспособления в поведении ин­дивидов, если под приспособлением понимать не компромисс (это невежественное понимание термина), а такую реакцию индивида или группы на ситуацию, с помощью которой они пытаются каким-то образом (если необходимо, то путем борьбы или бунта) решить возникшие проблемы64. Однако характер приспособления не дает полной картины поведения. К этому следует добавить Weltanschauung. которое избира­тельно относится к существующим моделям приспособления, принимая одни из них и отвергая другие. Однако каков крите­рий этого выбора? Где причины принятия или непринятия оп­ределенных образов жизни, поведения, сотрудничества? По-видимому, их следует искать в глубинном опыте, который раскрывает смысл жизни для данного Weltanschauung. Weltanschauung, так же как и религия, содержит частично не­преходящий чрезвычайно важный глубинный опыт и частично преходящие переживания. В этом заключается ответ на воп­рос о соотношении между ценностями и христианством, меж­ду моралью и религией. Религия придает главное значение не моральному или этическому опыту и не способам регулирова­ния поведения индивидов, а объяснению жизни с точки зре­ния парадигматического опыта. Можно спорить о том, что яв­ляется главным в христианском опыте - первородный грех,

[534]

искупление, освободительная творческая сила любви или распятия или же глубокое страдание. Толкование приспособи-тельных моделей правильного поведения зависит от того, какой вид религиозного опыта будет принят во внимание. Ес­ли этот парадигматический опыт исчезает, как это происходит в секуляризированной европейской истории, то совершенно очевидно, что проблема ценностей сводится лишь к приспо-собительности человеческого поведения. Однако правиль­ность или неправильность означают лишь эффективность, но не дают ответа на вопрос о том, эффективность для чего. Предписания и ценности рассматриваются главным образом как средства, их цели теряются. Единственный остающийся надежным критерий правильности и неправильности поведе­ния может быть выведен из необходимости согласования ин­дивидуального и группового приспособления65. Только такое приспособление индивидов эффективно, которое совместимо с приспособлением группы, к которой они принадлежат. С другой стороны, те, для кого парадигматический опыт еще имеет значение, но кто не понимает приспособительного ас­пекта ценностей, обычно приходят в замешательство от того, что испытывают желание догматически применить старые средства к новой ситуации и не понимают, что без перевода исконного опыта на язык современности они обречены на провал. Проблема христианских ценностей имеет два аспекта - осознание парадигматической основы опыта и соответству­ющих изменений в современной обстановке.

7) Социологический смысл парадигматического опыта

Мы осознали важность парадигматического опыта, и это дает нам ключ к пониманию того, что мы обычно подразу­меваем под «бездуховностью» современной жизни. Смысл этого термина состоит в исчезновении исконных образов или архетипов, определявших жизненный опыт человечества на протяжении многих столетий. Воздействие этих образов на подсознательное поняли историки искусства и культуры, пси­хологи и философы66. Теперь, когда мы видим, что происхо­дит, когда сила этих образов уменьшается, необходимо к уже имеющемуся на этот счет знанию добавить знание о социаль­ном значении этих образов.

Назову некоторые из этих архетипов или исконных об­разов: герой, мудрец, дева, святой, кающийся; в области христи­анского воображения: крещение, отпущение грехов, любовь к ближнему, евхаристия (причастие), добрый пастырь, распятие, искупление. Эти архетипы не могут быть до конца поняты, если считать их просто пережитками донаучной стадии развития. Их исчезновение без замены чем-то другим ведет к дезинтегра­ции современного жизненного опыта и человеческого поведения.

[535]

Без парадигматического опыта невозможно ни последова­тельное поведение, ни формирование характера, ни реальное человеческое сосуществование и сотрудничество. Без них мир наших рассуждений теряет свою ясность, поведение распада­ется на части и остаются лишь бессвязные фрагменты моде­лей успешного поведения и фрагменты приспособления к по­стоянно меняющейся среде.

Если модель приспособления к среде, которая приве­ла к столь важным результатам в области биологических ис­следований, использовать не только как гипотезу в области социальных исследований, а превратить ее в мерило челове­ческих действий, то обязательно последует дегуманизация человеческой жизни. Результатом такого научного подхода будет полное уничтожение оценок, связанных с различными вещами и формами поведения в социальной жизни. Для лю­дей, принадлежащих к данной культуре и действующих в ней, ценности неразрывно связаны с вещами. В процессе действия они опираются на существующую в сознании онтологическую иерархию, говоря: «Это плохо, это хорошо, то еще лучше». Научный подход начинается с нейтрализации этой онтологи­ческой иерархии в мире опыта. Для психолога один опыт так же важен, как другой, для социолога социальные условия, приводящие к воспитанию гангстера, так же важны, как и со­циальные условия, способствующие воспитанию хорошего гражданина. Этот нейтральный подход приводит в качестве метода научного исследования к наиболее ценным результа­там.' Однако если мы попытаемся превратить его в правило поведения, он становится дезинтегрирующей силой как в лич­ной жизни, так и в жизни общества. С научной точки зрения, и опыт святого, и опыт истерика могут рассматриваться как примеры психологического механизма; однако сознательное пренебрежение качественным различием между этими двумя видами опыта наносит ущерб обществу в том случае, если оно будет относиться к святому, как к истерику, и наоборот. Если нет парадигматического опыта, который заставляет нас при­давать различное значение различным фазам действия, то нет кульминационного пункта, к которому направлено дей­ствие. Это не только расщепляет жизнь индивида и подменя­ет ее цельный характер фрагментарностью, но и делает не­возможной координацию социального действия. Парадигма­тический опыт и исконные образы выполняют в жизни индиви­да не только функцию организующего принципа при форми­ровании характера, но и регулятора сотрудничества между индивидами.

Другая особенность парадигматического опыта заклю­чается в том, что он придает жизни драматический смысл. Сотрудничество и совместные действия в обществе возможны

[536]

только тогда, когда одни и те же вещи обозначают для каждо­го члена общества одинаковый опыт. Тот, кто не разделяет мнения общества о смысле этих вещей, не принимает участия в общественной жизни. Парадигматический смысл имеют, однако,, не только статичные явления, но и процессы. Коллек­тивное действие стремится к кульминационному пункту, и именно его драматический характер способствует истинному участию. Разделение труда и разделение функций без драма­тизма в общей конечной цели подобны системе Тейлора на фабрике. Это лишает отдельный или частичный труд смысла. Именно это и происходит в современном индустриальном об­ществе. Модель тейлоризации, состоящая в бессмысленном расчленении общей задачи, разрушает изначальную модель драматического объяснения жизни. В конечном итоге она сво­дит жизненную модель индивида к хорошо составленному расписанию, в котором не допускается никакая осмысленная кульминация или подлинное направление развития.

Беспредельное накопление денег, бесконечное стрем­ление к повышению своего благосостояния, непомерное вы­пячивание комплекса силы, бессмысленное расточительство - эти характерные черты распространяются не только на средний класс, но и на низшие слои общества и составляют различные стороны одного и того же процесса. Полная безду­ховность чувств и эмоций, бесцельно бушующих, ведет к тому, что люди ищут удовлетворения в аномальной реакции. Это лучше всего видно на примере отношения к досугу. «Давай пойдем в кино или куда-нибудь еще, все равно куда - такое неопределенное желание характерно для многих людей, ис­пытывающих его в конце рабочего дня. Однако это внешняя сторона медали, обратной ее стороной оказывается бессмыс­ленность труда, организованного по системе Тейлора67.

Я вовсе не утверждаю, что массы в прошлом были бо­лее культурными; скорее наоборот, они были более грубыми и жестокими. Однако они не страдали от типичной для совре­менного общества пустоты и никакая предшествующая куль­тура не пыталась сделать свою жизненную модель преобла­дающей. Совершенно очевидно, что вину нельзя сваливать на массы. Они не виноваты в том, что в прошлом их уделом бы­ла тяжелая и нудная работа и что со времени промышленной революции большая часть предпосылок человеческого суще­ствования постепенно разрушалась. Свойственное капита­лизму превращение досуга в коммерцию с постоянным требо­ванием новых сенсаций также характерно для нового типа сознания, как и неправильное разделение труда и социальных функций, создающее частичные задачи, почти лишенные смысла. Вопрос состоит отнюдь не в том, кто виноват во всем

[537]

этом, а в том, что надо делать и как, чтобы не только ликви­дировать внешние симптомы, но и вырвать зло с корнем.

Наличием исконных образов, регулирующих поведение и коллективные действия, следует, по-видимому, объяснять тот факт, что более примитивные группы, например сербы, сражаются насмерть, в то время как более интеллектуальные нации слишком быстро отказываются от борьбы. Истинное выражение жизненного опыта, которое проистекало из рели­гии и придавало смысл всей нашей жизни, постепенно исчез­ло и ничто не пришло ему на смену, а у атомизированного сознания и общества нет ничего, за что стоило бы бороться.

С учетом вышеизложенного очень важно выяснить, подкрепляется ли намерение русских бороться против Гитле­ра до последней капли крови старым религиозным парадигма­тическим опытом или же новыми созданными большевиками образами и новой драматизацией общей судьбы. Если верно второе, то это не только еще раз доказывает тот факт, на­сколько глубоко коренится в человеческом сознании идея братства между людьми, что эта идея черпает свежие силы из древних источников, но и что даже в наше время при опреде­ленных условиях возможно появление новых архетипов.

По той же самой причине я далек от того, чтобы ут­верждать, что гуманистическая традиция, идущая от Возрож­дения через эпоху Просвещения к либерализму XIX века была совсем лишена парадигматического опыта или жизненной силы. Революционная борьба против установившейся власти, неукротимое стремление стать на собственные ноги, титани­ческие усилия по несению груза осознания или отказ от надежды на потустороннюю жизнь - таковы были основные динамические силы этого процесса. Однако с самого начала характерной чер­той этих сил было то, что они действовали, лишь пока выра­жали стремление восходящих классов, более того, немногих самых передовых их представителей. Исконные образы гума­нистического Возрождения и эпохи либерализма в истории были в большинстве случаев символами разлада и индивиду­ализма и как таковые являлись источниками напряженности.

Соответствующая форма сознания была далека от ир­рационализма; она скорее склонялась к разуму. Однако этот разум был фанатичен. Эта форма сознания стала терпимой, нейтральной и аналитической только после того, как класс, в котором она зародилась, остепенился и приобрел прочный статус в обществе. Исчезли фанатические и динамические черты сознания и связанные с ним образы. Остался скепти­ческий, ищущий, аналитический ум, способный осуществлять беспристрастный поиск фактов.

При существующем положении дел очень трудно пред­сказать, какова будет тенденция развития событий, какой из

[538]

двух великих Leitmotifs68 в нашей духовной истории станет преобладающим. Конечно, не исключено, что две силы будут действовать в одном направлении: та сила, наследием кото­рой был религиозный дух, будет придавать человеческому опыту глубину и трансцендентность; а та, что несла из про­шлого силу разума и воли, будет создавать лучший мир, ис­пользуя потенциальные возможности мировых ресурсов. Воз­можно, не очень далеко то время, когда эти две силы осозна­ют смысл нового великого вызова нашего времени. Возможно, они вскоре поймут, что имеют нового и чрезвычайно опасного врага, который мешает развитию их внутренних отличитель­ных признаков. Имя этого врага, зловещая тень которого ви­сит над всем миром, - механизированное варварство.

Даже если эти две силы объединят свои возможности в борьбе маловероятно и даже не желательно, чтобы они полностью слились. Возможно, однако, что, несмотря на на­пряженность, существующую между ними, или даже в силу этой напряженности, они будут дополнять друг друга и осоз­нают, что они представляют собой два полюса в одной исто­рической битве в защиту нашего общего наследия.

8) Резюме. Новые проблемы.

Мы видели, что настоящее понимание проблем хрис­тианских ценностей в меняющейся среде требует ясного разграничения между основным христианским опытом и раз­витием христианской веры и поведением, порожденным эрой капитализма.

Затем мы занялись поиском новой интерпретации фи­лософии прогресса, для того чтобы найти в ней элементы, не устаревшие и по сей день, в отличие от элементов, тесно свя­занных с прошедшей эпохой. Было бы неплохо заменить оптими­стическую точку зрения, согласно которой происходит прогрес­сивное развитие во всех сферах человеческой деятельности, на более реалистичный взгляд, согласно которому ни механи­зация, ни индустриализация ни автоматически, ни в силу диа­лектики не дела ют человека лучше, а общество счастливее.

Далее мы попытались внести ясность в смысл такого понятия, как «планирование ради- религии». Каков смысл это­го понятия? Ответ на этот вопрос очень важен не только для собственно религиозной сферы, но и за ее пределами, так как проливает свет на исследование смысла планирования во всей духовной сфере. Первая реакция на вопрос о том, нужно ли планирование в духовной жизни, у любого из нас будет безусловно отрицательной. Это объясняется, однако, неспо­собностью понять, что термин «планирование» может озна­чать нечто иное, чем тоталитарная регламентация. Однако, не­много поразмыслив, мы вынуждены признать, что даже в нашем

[539]

неплановом обществе мы постоянно делаем что-либо для обра­зования, искусства, науки и религии. Полное «невмешательство» в эти сферы не было возможно раньше и невозможно в наше время. Новой отличительной чертой века планирования будет то, что для нас значительно прояснятся принципы нашей под­держки развитию и распространению культуры; если мы бу­дем стремиться к планированию ради свободы, то станем еще тщательнее относиться к выбору средств, способствующих развитию духовной жизни. Это приведет к еще большей ясно­сти относительно сущности и возможных изменений планиру­емой нами субстанции.

С точки зрения планирования необходима разработка двух аспектов христианских оценок. Первый аспект выражает приспособление. Христианские оценки, как и любые другие, пытаются регулировать отношение и поведение. Как таковые, они связаны с приспособлением человеческого действия к окружающей среде, особенно к среде изменяющейся. Христи­ане в большинстве своем не хотят признавать приспособи-тельный характер христианских норм поведения. Как я указы­вал, это нежелание объясняется либо неправильным понима­нием термина «приспособление» (что совсем не означает «компромисс», компромисс - это только одна из форм при­способления), либо тем фактом, что христианская мораль слишком часто подчеркивает достоинство непротивления. Это, однако, вовсе не означает отрицание приспособления, а всего лишь высокую оценку неагрессивных подходов к жиз­ненным проблемам. То, что христианство на практике не могло означать отказа от приспособления и игнорирование конкретной ситуации, доказывается самим фактом выживания христианства. Этот факт свидетельствует о том, что христиа­не приспосабливались к изменяющейся ситуации и что это приспособление было продуктивным, однако делали они это в большинстве случаев довольно неосознанно. Пока преобла­дали хилиастические ожидания приближающегося конца све­та такое пренебрежение конкретной ситуацией могло быть оправдано. Однако когда стало ясно, что эти надежды надо отложить, и когда наконец получила развитие идея историч­ности, проблема жизни в постоянно меняющемся мире стала весьма актуальной.

С моей точки зрения, именно сильная сторона прагма­тизма как философии делает ясным приспособительный, кор­ректирующий характер человеческого поведения. Эта ясность и честность в отношении того, что действительно имеет место в человеческом действии, вовсе не является недостатком со­временного мышления. С моральной точки зрения более вы­сокая жизненная форма приспосабливается к изменяющимся условиям скорее на сознательном, нежели бессознательном

[540]

уровне адаптации. Пока наше приспособление сознательно, мы всегда в состоянии ясно и четко сказать: «До этих пор я могу признать факты меняющейся среды, здесь я должен ос­тановиться и оказать сопротивление». Приспособление к не­желательной ситуации будет состоять в своего рода действии, индивидуальном и коллективном, ищущем средств временно­го ухода с арены общественной деятельности, будь то путем мятежа или реформы. Сознательное признание приспособи-тельного характера действия дает христианину возможность быть прогрессивным, ответить на вызов res novae69, не став при этом жертвой изменений. Поскольку у христианина другой источник направления своей деятельности, кроме простого желания приспособления и успеха, он всегда может провести ясную грань между приемлемыми и неприемлемыми для него типами приспособления.

Именно здесь приобретает значение другой аспект хрис­тианских оценок, находящийся вне рамок прагматизма. Этот ас­пект христианских оценок (как и любых других оценок, имеющих более глубокую цель, нежели простое выживание и равновесие с окружающим миром) выражается в том факте, что христианин не просто стремится приспособиться к окружающей среде, но и сде­лать это с помощью моделей действия, гармонирующих с его жизненным опытом. Именно из этого источника проистекает тра-диционалистский и консервативный элемент христианского дей­ствия. Христианское действие имеет свое направление, посколь­ку ему присуще определенное видение жизни, которое не исчеза­ет, хотя и подвергается постоянным изменениям. Эта субстанция постоянно сосредоточивает мышление и деятельность на опре­деленных проблемах и разделяет вызовы окружающей среды и ответы на них на желательные и нежелательные.

Осознание важности этого видения жизни привело нас к более тщательному исследованию социологической значи­мости парадигматического опыта. На уровне прагматического подхода индивиды и группы могли бы выжить только в случае правильного, т. е. эффективного приспособления к постоянно меняющейся обстановке. Более глубокий анализ показал, что общество, основанное исключительно на практике эффектив­ного приспособления, рано или поздно приходит к дезинтег­рации: начинается этот процесс с дезинтеграции характера и поведения его членов, затем наступает полный паралич в сфере активности и наконец парализуется всякая совместная деятельность, поскольку исчезает ее глубинный смысл. Очень вероятно, что наблюдающаяся в настоящее время апатия в большинстве цивилизованных обществ хотя бы частично объясняется исчезновением парадигматического опыта и, возможно, ослаблением исконных образов, придававших в прошлом смысл человеческому действию.

[541]

Дальнейшее исследование природы парадигматичес­кого опыта показало, что частично он восходит к древнейшей истории человечества. Эта история сохранила исконные об­разы, истекающие из древних глубин сознания. Эти архетипы действуют через религиозную традицию и в прошлом обеспе­чивали интеграцию не только человеческой личности, но и социальных моделей. Если социальный климат характеризу­ется общим конвенционализмом, то архетипам свойственна тенденция к окостенению. Однако даже в таком состоянии они обладают скрытой силой, которая может стать опасной, если жизнь общества приобретет динамический характер. Всегда возможны внезапные вспышки, неожиданное оживление пер­вичного видения жизни. Еще более глубокое исследование необходимо для понимания природы гуманистического и ком­мунистического типов парадигматического опыта. Совершенно ясно, что по своему происхождению они в конечном итоге также архаичны. Однако их историческое преобразование отличается по своему характеру от типов, унаследованных этим веком от религиозной традиции. В них больше элементов рационализма. И в этом смысле они лучше приспособлены к преобладающей тенденции - увеличению доли Ratio70, но они разделяют также и судьбу Ratio. А судьба эта состоит, по всей вероятности, в том, что на своей ранней стадии Ratio динами­чен, синтетичен, полон утопической напряженности; однако когда жизнь становится более упорядоченной, растет безо­пасность и развивается разделение труда, преобладающими становятся аналитические аспекты Ratio. Результаты этого процесса могут быть довольно ценными, однако модель ана­литического мышления, превратившись в образ жизни, скорее подрывает человеческие отношения, нежели интегрирует их.

Из различия между приспособительным характером и парадигматическим видением христианского действия выте­кает, что, с одной стороны, христианин должен быть консер­вативным в отношении сути христианского жизненного опыта, а с другой стороны, прогрессивным для понимания измене­ний, происходящих в современном мире.

Нет никакого противоречия в том, чтобы руководство­ваться древним видением в качестве основы жизненного опы­та и в то же время понимать потребности и возможности но­вой ситуации. Первое дает направление всем действиям, пос­леднее способствует установлению связи с настоящим вре­менем и не позволяет уклониться от участия в историческом процессе.

[542]

9) Экономические аспекты возникающей социальной структуры

Если мы хотим избежать исторического абсентеизма, то одна из основных задач христианского мышления при ны­нешних обстоятельствах состоит в определении того, какие аль­тернативы социальной реконструкции наилучшим образом со­вместимы с основой христианского видения жизни. Ставя вопрос таким образом, следует признать, что ни христиане, ни любая другая группа не могут формировать общество, исходя исклю­чительно из собственного видения. Существуют две или три модели социальной организации, из которых нужно выбрать одну. Поскольку это не готовые модели, а скорее динамичес­кие тенденции, было бы правильнее сказать: необходимо примкнуть к той тенденции, которая обещает создать наилуч­шие возможности для типа жизни, близкого к твоему видению. Наше исследование утверждает, что возникающая модель «планирования ради свободы» основывается на видении об­щества, которое само по себе вовсе не обязательно христи­анское, но создает условия, при которых в современном об­ществе возможна христианская жизнь. Эта модель своевре­менна в той степени, в какой она сознает необходимость пла­нового общества. Она, однако, не уничтожает свободу, а ско­рее планирует ее рамки. Согласно этой модели, общество является планируемым, однако планирование согласовано демократическим путем, хотя смысл демократии в век массо­вого общества должен быть пересмотрен, во многих аспектах продуман заново и приспособлен к современной ситуации.

Коммунисты и фашисты также планируют свое обще­ство, однако они разрушают ценности западной цивилизации и уничтожают свободу, демократию и уважение к личности. В противоположность этому демократическая форма плани­рования будет делать все, чтобы планирование было совмес­тимо с этими ценностями. Было бы ошибочным представлять дело таким образом, что третий путь, модель «планирования ради свободы» существует как проект. Но ведь ни коммунизм, ни фашизм не начинали с готовых планов. Можно, однако, утверждать, что в различных местах и областях человеческой деятельности работают люди, ищущие и нащупывающие тре­тий путь з экономике, политике, политической науке, социоло­гии, образовании и т. д. Часто они не знают о работе и вкладе других людей в это дело. Поэтому настоятельно необходимо объединить как можно больше людей и их изолированную деятельность с помощью интегрированной цельной модели.

В настоящее время необходимо приложить усилия для того, чтобы еще более отчетливо разработать принципы, ле­жащие в основе модели демократического планирования и отличающие его от тоталитарных форм планирования. Столь

[543]

же необходимо рассмотреть вопрос о том, как эти принципы могут быть применены в конкретной жизни. Если, к примеру, понаблюдать за направлением развития экономической мыс­ли, то легко различить тенденции, более или менее созна­тельно действующие в одном направлении. Следует противо­поставить мысли экспертов, которые как в теории, так и на практике сознают, что в будущем необходимо и неизбежно овладение техникой плановой экономики, мыслям тех экспер­тов, которые хотят сохранить простор для инициативы там, где она совместима с генеральным планом. Такая постановка вопросов и конфронтация точек зрения чрезвычайно необхо­димы, а различия во мнениях, которые непременно появятся, не должны позволить нам уклониться от ответственности. Мы можем обнаружить, например, что некоторые мыслители стремятся изменить как можно меньше в традиционной сис­теме рыночной экономики и ввести меры централизованного контроля лишь там, где это абсолютно необходимо для ос­лабления разрушительных последствий экономического цик­ла. Другие полагают, что планирование должно глубже вне­дряться в экономическую и социальную структуру. Будет, ра­зумеется, полезно открыто высказать различные точки зрения, поскольку это поможет нам увидеть, чего стоит каждое реше­ние с точки зрения дополнительных предписаний. Если бы существующие разногласия во мнениях были тщательно про­работаны, то мы по крайней мере знали бы, по каким вопро­сам они имеют право на существование. Обогащенные таким образом, мы не должны слепо переходить к тоталитарной регламентации, мы должны жадно впитывать все то, что мы называем свободой.

Укажем на другой важный аспект: наши экономисты, полные решимости планировать ради свободы, а не ради то­тальной регламентации, должны сказать нам, какие классы и группы больше всего выиграют, а какие проиграют при осуще­ствлении той или иной программы. Мы понимаем, что плани­рование ради свободы имеет свою цену, и мы должны быть готовы заплатить эту цену сполна, поскольку это единствен­ный путь сохранить гуманные условия жизни и за него не надо платить убийствами, концентрационными лагерями и отказом от необходимых жизненных свобод. Если мы будем знать, кто больше всего пострадает от каких- либо необходимых изме­нений, то всегда возможно продумать определенные меры компенсации для этих людей, позаботиться о них или пере­учить их и дать им новую функцию в обществе. Пока же cui bono71 системы покрыто мраком, возникают различные трево­ги и опасения, которые могут погубить нас всех.

Наряду с тем что новая система затрагивает интересы различных слоев, за нее необходимо заплатить и моральную

[544]

цену. Мы много слышим о моральном возрождении, о замене стимула погони за прибылью на идею служения. Христианский реализм ставит весьма конкретные вопросы перед экономис­тами, которые предусматривают формирование структуры, сохраняющей определенные полезные части существующей экономической системы и отбрасывающей устаревшие. Эко­номистам и социологам придется ответить на вопрос о том, может ли новое общество обойтись без стимула прибыли, в каких частях существующей системы этот стимул уже начина­ет исчезать, в каких он еще незаменим, а также где его можно заменить или дополнить стимулом служения или психологи­ческими стимулами, еще не достаточно ясно описанными.

Сотрудничество всех заинтересованных в новом по­рядке людей необходимо, разумеется, не только для обсуж­дения экономических проблем. Именно такое сотрудничество делает возможным рассмотрение проблемы личной ответ­ственности, причем не только абстрактно, но и с учетом соци­альных возможностей. Нет смысла, к примеру, говорить о расширении частной инициативы и ответственности, если об­щая тенденция деловой жизни направлена на превращение множества мелких предпринимателей в служащих, работаю­щих по найму, или чиновников. Решение может быть найдено, если точно знать стратегические моменты в экономической и со­циальной структуре, где и как начинается ухудшение или появля­ются новые возможности для инициативы и личной ответствен­ности. Такой подход переводит невыраженную потребность в увеличении свободы, инициативы и ответственности в плос­кость конкретных практических проблем, которые могут быть решены с помощью опыта и консультаций с опытными людьми. Разработка всевозможных подходов крайне важна для нашей политики в области образования. Очевидно, что образование на конкурентной основе бесполезно, если гряду­щий порядок не основывается на конкуренции. Нет смысла также включать в образование позицию полного пацифизма и непротивления, поскольку в нашем мире еще долго будет присутствовать война. Пропаганду пацифизма можно честно проводить лишь в том случае, если у нас хватит мужества обозначить все условия, при которых эти идеи могут быть ре­ализованы.

10) Возникающая социальная структура, проблема власти и социального контроля

Возможности будущих моделей поведения определя­ются не только экономической, но и политической и социальной структурой общества. Так, нам предстоит изучить, какие формы власти будут или должны будут существовать, как следует распределять власть и контролировать ее. Наш подход к этим

                [545]

вопросам должен быть реалистичным, т. е. он не должне быть ни реакционным, ни утопическим. Общество не может пред­ставлять собой сообщество ангелов, социальную систему, функционирующую без какого-либо давления и основываю­щуюся на абсолютном и добровольном согласии. Такой под­ход не реалистичен, а анархистски-утопичен, так как вообще отрицает необходимость власти и полагает возможным пост­роить общество только на основе взаимопомощи, сотрудниче­ства и любви. Противоположный подход также нереалистичен и неудовлетворителен. Этот реакционный подход благодушно принимает существующие формы социального и политическо­го подавления как извечные и не пытается изменить исполь­зуемые социальные методы. Реакционный подход исключает, таким образом, применение философии власти, он признает в конечном итоге лишь голую власть и пытается подменить всю социальную технологию методами подавления и приказов. Этот подход был наилучшим образом реализован в филосо­фии и практике нацизма. Но мы не может согласиться и с фи­лософией власти, господствующей в коммерческом обществе, согласно которой все зло, исходящее от власти, можно унич­тожить, если только отказаться от применения голой власти. Эта философия не отрицает применения давления с целью достижения желаемого результата, будь то с помощью эконо­мических или других косвенных методов.

Общее обсуждение законных форм применения власти будет иметь смысл, если только рассматривать эти общие идеи в сфере их конкретного применения в будущем социальном порядке. Мы ждем от экономистов, чтобы они разработали проект нашего типа плановой экономики, который позволил нам хотя бы приблизительно психологически и морально при­способиться к его последствиям, а от политиков, чтобы они описали конкретные формы использования власти в плановом и демократически контролируемом социальном обществе.

Наша просьба нарисовать картину, где экономическая и политическая структуры будет описана в строгом соответ­ствии с существующими в ней психологическими подходами и моральными нормами, вовсе не невыполнима. Она лишь про­тиворечит нашему традиционному образу мыслей, в котором психология и социальная структура абсолютно разделены и изолированы. И если можно при условии знания правил игры сказать, какие из этих норм и подходов будут благоприятство­вать развитию сотрудничества, а какие формировать дух ин­дивидуального соперничества и агрессивности, то возможно также с определенной долей уверенности предсказать, какие качества и психологические подходы необходимы для функ­ционирования демократического общества и насколько пла­нирование осложнит эту модель.

[546]

Если меняющаяся структура власти будет описана в общих чертах, то можно будет предсказать, какая дисциплина будет преобладать в ней при различных обстоятельствах, а также какое обучение необходимо для обеспечения требуе­мой дисциплины. Весьма вероятно, что демократически конт­ролируемое плановое общество будет основываться главным образом на новом виде самоконтроля, для которого характер­но прекращение споров и разногласий в ситуации, когда надо действовать и принимать решения, а также добровольное согласие временно подчиниться своего рода внутреннему диктатору, если в противном случае альтернативой является подчинение внешнему диктатору. Этот тип демократической са­модисциплины может быть достигнут только при добровольном сотрудничестве светского и религиозного образования, прес­сы и других факторов общественного мнения. Вполне воз­можно набросать в общих чертах картину нового социального порядка, достаточно подробную, чтобы можно было сформу­лировать новую социальную и образовательную политику.

Если нам не удастся заменить исчезающий старый со­циальный контроль новым, то мы можем быть вполне уверен­ными в том, что появится контроль-заменитель, однако очень сомнительно, что эти случайно возникающие новые виды кон­троля будут более адекватными, чем те, которые могли бы быть совместно выработаны нашими лучшими учеными, теоло­гами, философами, педагогами, социальными работниками и т. д. Если в нашем массовом обществе ни школа, ни церковь и рели­гия не могут выработать моральные нормы, модели действия и парадигматический опыт, то кино и другие коммерческие институты берут на себя задачу обучения людей тому, к чему они должны стремиться, кому повиноваться, как быть свобод­ными и как любить.

И если нашим лучшим мыслителям кажется слишком трудной такая задача, как разработка представлений о будущем, для чего необходимо, к примеру, разработать политику в области образования, соответствующую природе общества с нашим пониманием свободы, силы и власти, то найдутся другие ме­нее щепетильные люди, которые справятся с этой задачей.

11) Характер совместных усилий, необходимых для понимания перехода от непланируемого общества к планируемому

Совершенно очевидно, что я прошу экономистов и со­циологов разработать временную схему действенного соци­ального порядка вовсе не для того, чтобы переориентировать в общих чертах теологию, социологию и образование или создать утопический образ, не думая о его реализации. В на­стоящий момент никакая переориентация невозможна без

[547]

обсуждения принципов, которые должны стать руководящими. Тот факт, что мы видим возможное направление развития, вовсе не означает, что мы не должны исходить из мира, каков он есть, а также, что планирование в переходный период ме­нее важно, чем на последующих стадиях. Поэтому по многим причинам будет важно получить от экономистов и политологов достоверную информацию относительно перемен в направле­нии планирования, произошедших во время войны. И хотя многие инструкции и методы планирования исчезнут с оконча­нием войны, некоторые из них представляют плацдарм для послевоенного планирования в мирное время. Поэтому очень важно решить, какие типы вмешательства ведут при своем свободном развитии к фашизму, а какие могут быть использо­ваны как средства достижения желаемого нами порядка.

Мысль о том, что планирование в переходный период еще более важно, чем на последующих стадиях, ведет к предположению о том, что целесообразно начать с анализа недостатков современного общества, которые кажутся нам невыносимыми. Борьба со злом в нашем обществе часто не­сет в себе творческие, конструктивные и позитивные предло­жения. Так, конкретная критика существующей образователь­ной системы, пренебрежения молодежью и недооценки нега­тивных последствий безработицы сами по себе будут способ­ствовать органическим преобразованиям в обществе. Конеч­но, если подобная реформистская критика останется изоли­рованной и не будет найдена взаимозависимость между симп­томами, я не вижу никакого выхода на настоящей стадии раз­вития. Мы не можем успешно бороться с трудностями, не стремясь к созданию цельной картины всего общества. Имен­но здесь теолог, философ и социолог, задача которых думать о человеке и его жизни в обществе, могут дополнить работу государственных служащих и социальных работников, кото­рые в силу своей профессии привыкли думать на языке изо­лированных симптомов и ведомств.

Начиная с конкретной критики, полезно иметь в виду, что, рассматривая случай неадаптивности в современном об­ществе, нужно учитывать тот факт, что ее причины кроются как в капиталистической системе, так и в урбанизации или механизации. Это различие довольно важно, поскольку сред­ства для борьбы с каждым из этих зол специфичны, а в боль­шинстве случаев именно капитализму приписывают то зло, которое порождается урбанизацией или механизацией. Так, при рассмотрении проблем досуга эти три различных источни­ка вредных последствий должны изучаться отдельно.

Другой существенный социальный аспект, имеющий решающее значение для перевода христианских принципов в современные условия, состоит в том, что христианские ценно-

[548]

сти первоначально выражались на языке соседской общины аг­рарного мира. Это добродетели первичной группы (Кули)72, т. е. такие свойства, которые непосредственно относятся к условиям, в которых преобладают личные контакты между людьми. В пер­вичных группах заповедь «Люби своего ближнего» непарадок­сальна, в то время как не совсем ясно, как ей следовать в боль­шом обществе, всех членов которого вы даже не знаете лично, не говоря уже о любви - личностном отношении par excellence73. Сейчас христианство основывается на этом парадоксе. Новизна его в том, что ценности первичной группы распространяются на более широкое окружение. Принцип соседских отношений пре­вращается в крупномасштабный принцип социальной организа­ции. Парадокс не может быть разрешен на уровне наивного и простого сознания, которое склонно немедленно применять его ко всем и каждому. Настоящее решение может быть найдено лишь в проектировании сущности парадигмы на различные соци­альные плоскости. В мире крупных институтов это означает тер­пимость лишь по отношению к тем из них, которые либо вопло­щают в своей структуре принципы первичных добродетелей, либо делают возможным их осуществление в личных отношениях. Так, например, демократия как политический институт представляет проекцию принципа братства на организационную плоскость, причем здесь все равны по крайней мере в отношении полити­ческих прав и возможностей. Чтобы показать, как институты могут мешать развитию, межличностных отношений в христианском духе, Толстой когда-то подчеркивал нехристианский характер института крепостничества, ибо он с самого начала исключает возможность христианского братства как в поведении крепостно­го, так и помещика. Конечно, при более подробном обсуждении проблемы можно сказать, что всегда есть возможности примене­ния основных заповедей христианства в межличностных отноше­ниях вне институтов. Так, например, крепостной и помещик, вдох­новленные примером Христа, могли бы сломать установившиеся политические и социальные отношения и вести себя как христиа­не. Это, конечно, возможно и осуществимо, и долг христиан сле­дить за тем, чтобы христианство прежде всего осуществлялось в сфере межличностных отношений, поскольку есть вещи, которые не зависят от политических факторов. Однако чрезвычайно опас­но, если этот опыт будет поддерживаться как предлог и отговорка для оправдания уступчивости, праздности и подхалимства в по­литике в собственном смысле слова. Во все времена было трудно отделять личные отношения от окружающих социальных и поли­тических структур. В современном мире это становится еще труд­нее, поскольку тенденция к тоталитаризму препятствует возник­новению оазисов уединенности и чисто личных отношений74.

Дух социальной системы не может быть, как правило, оценен сразу же, однако фактически он пронизывает всю сис-

[549]

тему. Его негативное воздействие можно оценить, только по­няв до конца смысл всей духовной атмосферы этой системы. Так, например, ограниченность древнегреческого образа жиз­ни становится очевидной лишь тогда, когда мы вспоминаем, что Аристотель считал само собой разумеющимся тот факт, что рабов не признавали полноправными людьми. Подобный пример доказывает невозможность бегства от политики.

12) Анализ некоторых конкретных проблем, подлежащих переоценке

После этого детального рассмотрения смысла реин-терпретации христианских оценок я обращаюсь к-анализу са­мих ценностей75.

Вначале я указывал на то, что реинтерпретация оце­нок, внутренне присущих традиции, может быть осуществлена лишь в процессе групповой работы, поскольку сами ценности присутствуют только в общем опыте. Поэтому только группы могут надлежащим образом выполнить эту задачу. Я могу лишь привести некоторые примеры, свидетельствующие о том, что переоценка находится в процессе становления, и примерно определить ее задачи. Лишь групповая работа мо­жет показать, какие разногласия существуют между теми, кто был воспитан и жил в условиях общей традиции, и теми, кто не был причастен к ней; насколько эти различные традицион-•ные подходы подвергаются сомнению в новой ситуации, насколько они смогли выработать новые реакции и достичь согласия относительно новых условий с помощью демократи­ческого обсуждения. Если бы такая групповая работа была успешной, она могла бы в значительной степени прояснить возможности демократического регулирования ценностей в меняющемся и смешанном обществе.

Я предлагаю рассмотреть весь спектр оценок, разде­лив их на три основные группы, не претендуя на то, что моя классификация окончательна: 1) общая этика, 2) этика личных отношений, 3) этика организованных отношений. В каждой из них я выделю одну проблему, которая может служить приме­ром для многих других.

К сфере «Общая этика» надо отнести все оценки, ре­гулирующие человеческое поведение вообще, т. е. независи­мо от специфического типа отношений, в которых оно осуще­ствляется. Эти оценки вытекают главным образом из нашего видения человеческого достоинства или из того, что мы счи­таем существенным для человека как такового.

В противоположность сфере общей этики нам надо рассмотреть те оценки, которые регулируют человеческое поведение в особых отношениях - личностных или социаль­но-организованных.

[550]

Так, в области образования мы обращаем внимание на первую группу, поскольку перед нами стоит задача воспитать качества, соответствующие идеалу джентльмена, т. е. свой­ства, которые следует распространить на всю сферу жизни. Мы обращаемся к сфере личных отношений, когда говорим о законных требованиях, предъявляемых женой или другом к нашему поведению; и к сфере организованных социально-упорядоченных отношений, когда определяем адекватность поведения работодателя по отношению к его работникам, и наоборот.

Именно в этой последней сфере деловых социально-регулируемых отношений происходит глубокий переворот, относительно которого церковь, насколько я понимаю, еще не выработала своей точки зрения. Чтобы оценить значение этой сферы отношений, достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что достоинство человеческой личности вырабатывается не только в сфере личностных отношений, но в такой же степени и в сфере социально-организованных отношений.

1. Общая этика

а) Проблема ценностей, необходимых для выживания

В качестве наилучшего примера, характеризующего дилемму нашего времени в этой сфере, я предлагаю анализ «ценностей выживания», под которыми я понимаю ценности, характеризующие всю деятельность, гарантирующую и обес­печивающую выживание индивида или группы. Угроза нациз­ма повинна в том, что эта проблема стоит в центре нашего внимания. В то время как в философии нацизма не существу­ет других ценностей, кроме тех, которые служат выживанию «расы» или.«Уо1К»76, для нас проблема состоит в том, куда поместить эти необходимые для выживания ценности в общей иерархии ценностей. Мы не можем, конечно, полностью отка­заться от них, хотя аскетические тенденции в христианстве пытались третировать их. Происходящая в наше время борь­ба между ценностями, необходимыми для выживания, и цен­ностями более высокого порядка", такими, как вера или свобо­да, лучше всего выражается в известных афоризмах: «Primum vivere dein philosophari»77, «Navigare necesse est, vivere non est necesse»78, хотя последнее утверждение может быть интерпре­тировано не только как конфликт между ценностями высшего порядка и выживания, но и как столкновение между потребнос­тями индивидуального и группового выживания. Группа нуж­далась в правильном выборе методов и целей действий и по сравнению с этим требованием потребность индивида в вы­живании считалась менее важной. В настоящий момент это столкновение между ценностями выживания и ценностями

[551]

более высокого порядка часто принимает форму конфликта между эффективностью и демократическим решением. На­пример, в некоторых случаях планирование, основанное на принуждении и раболепстве, может принести лучшие резуль­таты, чем планирование, призывающее к добровольному со­трудничеству и опросу общественного мнения. В самой острой форме стоящая перед нами дилемма может быть сформули­рована следующим образом: «На что нам демократия, если мы не сможем выжить?» или же альтернативный вариант:

«Зачем выживать, если мы потеряем свободу?»

В век всеохватывающей организации эта проблема становится более настоятельной, чем когда-либо ранее. Прежде, в век ремесла и общины, отсутствие эффективности какого-то одного решения могло быть скомпенсировано в дру­гих областях. Теперь мы можем выбирать между такими все­объемлющими решениями, как принудительное нормирование потребления или добровольная экономия, всеобщая воинская повинность или добровольная служба в армии. В обоих слу­чаях принятие неправильного решения имеет колоссальные последствия, которые не могут быть так просто скомпенсиро­ваны, ибо если нам не удастся вовремя ввести карточную сис­тему, то мы можем проиграть войну. Так, эффективность в одной области оказывает непосредственное влияние на вы­живание. Поэтому нам сначала надо сделать первичный вы­бор в нашей иерархии ценностей между эффективностью, необходимой для выживания, и демократией. Когда мы его осуществим, мы сможем обратиться к конкретным проблемам и выработать казуистику индивидуальных решений.

Особая задача теологов или определенных вышеупо­мянутых мною групп будет состоять в выработке этой казуис­тики и представлении ее обществу в форме рекомендаций. В демократическом обществе нет необходимости в навязывании оценок, однако совет и руководство все же требуются, так как обычный гражданин не в состоянии судить по существу дела в таком сложном обществе, как наше.

Абсолютный выбор между эффективностью и демок­ратией имеет место лишь в крайних случаях, ибо очень часто в результате тщательного исследования оказывается, что еще неизведанные демократические пути могут оказаться эффек­тивными. Становится также ясно, что принцип эффективности более или менее уместен в зависимости от характера различ­ных задач; так, на транспорте преобладает измерение эффек­тивности во времени и затратах, в то время как в образова­тельных институтах измерение эффективности по затратам не имеет первостепенного значения. Тщательное исследование показывает, что термин «эффективность» в высшей степени двусмыслен, поскольку невозможна ее оценка, если мы не

[552]

уясним себе, «эффективность в отношении чего». Так, напри­мер, строгие меры по взиманию налогов могут быть эффек­тивными с точки зрения получения от налогоплательщика максимальной суммы в данный момент, однако они в то же время могут нанести удар по его платежеспособности и осла­бить эту способность в будущем. Инфляция может вести к изъятию сбережений у определенных слоев населения, но и вместе с тем навсегда уничтожит их стремление к сбережениям.

б) Проблема аскетизма

В настоящее время происходит революция в общей оценке ценностей выживания в отношении их эффективности, а также всего того, что способствует здоровью и жизнеспо­собности. Эта революция представляет собой одну из сторон антиаскетической тенденции, господствующей в настоящее время во всем мире и несущей особую трудность для протес­тантской традиции. Совсем нетрудно признать за всем, что способствует жизни и здоровью, определенную ценность; другое дело - как пуританская традиция будет реагировать на снятие табу с различных форм и степеней самовыражения. Здесь еще господствуют аскетические тенденции кальвинизма, и вопрос состоит в том, насколько они носят временный и истори­ческий характер и насколько они важны для христианства в целом. В данном случае необходимо провести различие меж­ду многими формами аскетизма, их достоинствами и недо­статками; необходимо также решить, правы ли Макс Вебер и другие, утверждая в качестве результата своих исследований тезис о том, что аскетическая «спасительная» позиция пури­танства была подготовкой к росту духа капитализма. Не ис­ключена возможность того, что табу на самовыражение в большинстве жизненных сфер соответствовало в социологи­ческом выражении фазе «первоначального накопления» на заре капитализма. Мелкий ремесленник мог стать предприни­мателем, только если он был готов пожертвовать немедлен­ным удовольствием ради будущего,. накапливая свои сбере­жения, вместо того чтобы потреблять излишек. Однако появ­ление стремления к накоплению в одной области возможно было только при условии распространения его на другие жиз­ненные сферы. В данном случае аскетизм превратился в со­циальный порядок, оказывающий влияние на способ труда и потребления, модели мышления и характера, а также роль и смысл досуга и культуры.

При обсуждении данной проблемы мы должны внима­тельно выслушать тех, кто считает данный тип аскетизма лишь одним аспектом психологии дефицита, которая больше не соответствует нашему времени. Эта психология устарела,

[553]

поскольку мы живем в век потенциального изобилия, а страхи, вовлекающие нас в войны, в конечном счете лишь пережитки того мира, в котором голодная смерть всегда подстерегала нас за углом. Согласно данной точке зрения, устаревшая по­зиция аскетизма мешает нам организовать наш мир разумным образом, так, чтобы каждый мог получить надлежащую долю.

С другой стороны, мы должны прислушаться и к тем, кто подчеркивает тот факт, что наше беспредельное стремле­ние к приобретению все большего количества предметов рос­коши, стремление, охватившее даже низшие классы обще­ства, - противоестественная реакция на непрекращающееся стимулирование желаний, которое вытекает из системы, осно­ванной на конкуренции, где производители стараются пре­взойти друг друга, создавая потребности во все новых видах товаров. Реакцией, противодействующей бесконечному сти­мулированию желаний, могло бы быть движение, основанное на тезисе о том, что человеку необходимы умеренность и ог­раничение желаний.

Я не хочу принимать решений в данном вопросе. Однако возникает следующий вопрос: каковы постоянные и преходящие ценности аскетизма и в чем обнаруживаются их новые аспекты в наш век? Перед министрами, работниками социальной сферы и врачами стоит задача рассказать нам о том, как эти нормы аскетизма выражаются в реальной жизни, какие они вызывают конфликты в индивидуальных и социальных отношениях и какие конфликты возникают, когда аскетические оценки исчезают, не будучи замененными другими ценностями и принципами.

в) Раздвоение личности

При обсуждении ценностей выживания необходимо сделать одно замечание общего типа. Нравится нам это или нет, но жизнь в большой степени представляет собой борьбу за выживание. Защита своих прав есть часть этой борьбы. В этике существуют три подхода к этому факту. Первый из них, нацистский, превращает этот принцип в общий принцип чело­веческого поведения, что в конечном итоге ведет к варвар­ству. Второй представляет собой прямую противоположность первому, он полностью отрицает моральное право и тенден­цию к отстаиванию своих прав. Такой подход часто ведет к лицемерию, так как определенное количество эгоизма и защи­ты своих прав необходимо для выживания, и если наше мо­ральное сознание не признает этого, то возникает раздвоение личности. С моей точки зрения, третий путь должен выдвинуть в качестве цели не полное подавление установки к отстаива­нию своих прав, а сознательный контроль в отношении этого стремления, означающий, что мы признаем его в той степени,

[554]

в какой оно необходимо для выживания индивида или группы, и следим за тем, чтобы не были перейдены границы этой не­обходимости. Конечно, такой контроль возможен лишь тогда, когда мы одновременно развиваем в себе способность осоз­нания. Чем больше мы изучаем современное общество, тем яснее становится, что без возрастания способности к осозна­нию в процессе образования демократический образ жизни не может существовать. Не исключено, что в прошлом установка на подавление самовыражения объяснялась невозможностью быстрого создания рациональных сил, необходимых для са­моконтроля, так что метод наложения табу на самовыражение превращался в обычное средство.

2. Этика личных отношений

а) Проблема уединенности в современном мире

В этой сфере мне хотелось бы обсудить такую общую тенденцию, как постепенное исчезновение уединенности и возникновение привычки получать массовое удовольствие и стремиться к массовому экстазу. Выбирая именно эту тенден­цию в качестве предмета обсуждения, я вовсе не хочу пре­уменьшить плачевные результаты ослабления общего опыта малых групп или исчезновение значимости общественной де­ятельности. Дело в том, что эти две проблемы часто обсуж­дались, в то время как проблема уединенности в сравнении с массовым экстазом нуждается в исследовании.

Под уединением и внутренним духовным миром мы понимаем желание индивида высвободить свой внутренний опыт из-под контроля внешнего мира и заявить на него свои права. Уединение и духовный внутренний мир, очевидно, наи­более сильные средства утверждения индивидуальности, вно­сящие наибольший вклад в рост независимости личности. Именно в этом царстве уединения и частичной изоляции наш опыт приобретает глубину и мы становимся в духовном отно­шении непохожими на наших сограждан. В тех сферах, где мы постоянно подвержены социальным контактам и где беспре­рывно происходит обмен идей, благодаря взаимному приспо­соблению, действует тенденция, делающая людей похожими друг на друга. Этот процесс социализации нашего опыта несет в себе положительный заряд, пока он сбалансирован сферой личного уединения. Без этого у человека не остается сил, не­обходимых для оказания сопротивления постоянным измене­ниям, и индивид превращается в пучок нескоординированных моделей приспособления.

Не только индивид нуждается в уединении и духовной изоляции, в которую он всегда может уйти с целью взращива-ния и культивирования таких черт личности, которые отличали

[555]

бы его от других людей и представляли бы наиболее ценную часть его самости. Само динамическое общество не может справиться с огромным разнообразием проблем, возникаю­щих в постоянно меняющемся мире, не черпая сил у индиви­дов, преодолевших в своем развитии рамки конформизма и способных к незапрограммированному поведению в ситуаци­ях, когда традиционные формы приспособления устаревают. Неудивительно поэтому, что примитивным обществам не из­вестен феномен уединенности, и даже в современной дерев­не трудно провести различие между личными и обществен­ными делами. Поскольку в деревне большую роль играют добрососедские отношения, дверь каждого дома всегда от­крыта и общественный контроль проникает в любой скрытый уголок семейной и личной жизни.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что источ­ник нашего современного желания к уединенности следует искать в постепенном возникновении буржуазии. Именно в мире промышленности и торговли мастерская и контора отде­лились от дома. По мере того как купцы богатели, у членов их семей появлялась возможность иметь свои комнаты, и так было положено начало разделению наших отношений и чувств на личные и общественные.

В Англии этот культ уединенности достиг наибольшего развития, и одиночество превратилось в добродетель, к кото­рой стремились не только представители буржуазии, но и всех социальных слоев общества. Протестантизм способствовал тому, что религия стала частным отношением между душой и Богом. Исключение той посреднической роли, которую играла церковь между совестью человека и Богом, - это еще одно выражение того же самого процесса превращения наиваж­нейшего опыта в личное дело индивида. Раннесредневековый католицизм соответствует сельскому миру, в котором первич­ные племенные связи еще очень крепки и общинные чувства настолько сильны, что кульминационный пункт человеческого опыта может быть достигнут лишь в общинном опыте. Святая Месса одухотворенно выражает групповой экстаз и древнее стремление к слиянию душ. Идея о том, что глубочайший опыт можно пережить лишь публично, постепенно теряет свой смысл в буржуазном мире, где любое глубокое чувство стано­вится чисто личным делом.

Монахи были первыми людьми в средневековом мире, которые не только осознали значимость духовного мира, процве­тающего в уединении, но и сознательно создали среду, благо­приятствующую расширению внутреннего духовного опыта. Они в совершенстве овладели мастерством социальной изоля­ции. Полная и частичная изоляция в соединении с трудом, мо­литвами и психологическими упражнениями способствовала

[556]

воспитанию духовного состояния, которое совершенно не­мыслимо в деловом мире. Размышление, одухотворенность, возвышение и религиозный экстаз превратились в искусство и привилегию, которыми обладал новый тип специалистов. Так была создана элита духовного мира - новая кастовая систе­ма, в которой лидером признавался тот, кто дальше всех про­двинулся по пути внутреннего опыта, пути, доступного лишь немногим и ни в коем случае тем, кто проявлял наибольшую ловкость в приспособлении к светскому миру. Гордость и упоен­ность внутренним миром, уединением и аскетизмом, культивиру­емая монахами, была, так сказать, секуляризирована протес­тантами79, которые требовали от своих лидеров проявления добродетелей аскетизма, духовности и самодисциплины.

Итак, традиция уединенности и духовности была рели­гиозной в своей основе и в то же время тесно связанной с городской средой. Пока преобладающую роль в обществе играло ремесло, социальные условия способствовали распро­странению этого духовного подхода. Работа в маленькой мас­терской, очень часто в одиночку, побуждала к размышлениям и мечтам. Не случайно, что мистик Якоб Бёме был сапожни­ком, а религиозные секты находили поддержку в среде ре­месленников.

Первый удар по этим условиям, благоприятствующим уединенности и размышлению, нанесла промышленная револю­ция, повлекшая за собой возникновение больших фабрик, меха­низацию труда и рост больших городов с массовым скоплением людей, массовыми развлечениями и политическими демонстра­циями. Существование внутреннего мира, уединенности и размышления находится под угрозой там, где развивается массовое общество, будь то в Америке, Германии или России. Несмотря на политические различия, для массового общества характерно преобладание общих черт. На смену чувству уединенности и размышлению приходит стремление к движе­нию, возбуждению и групповому экстазу. Андре Жид пишет в своей книге «Возвращение из СССР»: «Колхозник получает удовольствие только в общественной жизни. Дома он только спит, все его жизненные интересы сосредоточены в клубе, парке культуры, на собраниях. Чего же еще можно желать? Всеобщего счастья можно достичь лишь за счет отдельного индивида, путем лишения его индивидуальности. Чтобы быть счастливым, соглашайся».

И если в Англии и Франции эти новые черты еще не проявились, то это объясняется тем, что буржуазная основа еще достаточно сильна для поддержания баланса против расту­щего влияния массового общества. Универмаги и фабрики об­служивают людей, которые воспитаны на массовых развлечени­ях, таких, как кино или танцевальный клуб, людей, политическому

[557]

сознанию которых соответствуют массовые собрания и груп­повой подход. Мы достигли такой стадии в нашей передовой цивилизации, на которой восстанавливаются групповые отно­шения, ранее свойственные примитивным экстатическим ре­лигиям. Разве развитие иудаизма не определялось борьбой против экстатической магии сельского бога Ваала и чувствен­ных оргий его служителей? Более аскетическая и рациональ­ная сторона иудейской традиции была позднее воспринята христианством, в котором сохранились лишь небольшие ос­татки магической традиции, позднее уничтоженные протестан­тизмом.

б) Проблема массового экстаза

Именно исходя из этих предпосылок, мы будем обсуж­дать достоинства и недостатки уединенности и духовности, с одной стороны, и смысл возникновения симптомов массовой истерии и массового экстаза - с другой. Во-первых, нам пред­стоит провести четкую грань между различными формами уединения и духовности и решить, в каких случаях их выжива­ние имеет реальное значение. Однако при этом мы не должны забывать, что существование созерцательного отношения к жизни и чувства уединенности зависит не только от нашего желания; существуют определенные социальные условия, способствующие или препятствующие их развитию. Лишь с учетом этих условий можно будет постичь духовную стратегию будущего. Сама идея стратегии указывает на то, что мы не должны ни принимать как должное все негативные тенденции современного общества, ни считать обреченными давние тра­диции уединения и духовности. Наоборот, тщательное изучение социальных факторов, поддерживающих ценимые нами духов­ные обычаи, поможет нам спасти их для будущих поколений.

Что касается современных движений массового экста­за, то полностью негативное отношение к ним было бы повер­хностным. Маловероятно, что совсем нет позитивных ценнос­тей, совместимых с чувствами, объединяющими большие мессы людей. Это своего рода коллективный опыт, и следует задаться вопросом, возможно ли превратить его из чисто эмоционального в одухотворенный. В конце концов, кафедральная месса тоже представляет собой коллективный экстатический опыт. Про­блема состоит скорее в том, чтобы найти новые формы оду­хотворенности, а не отрицать возможности, внутренне присущие новым формам группового существования80.

3. Этика организованных отношений

Поскольку в нашем обществе работа и отдых, произ­водство и потребление основываются главным образом на

[558]

крупной организации, очевидно, что она оказывает заметное влияние на наше поведение и его оценку. Что касается чисто личных отношений, мы можем предположить, что они сами о се­бе позаботятся, а совет и руководство понадобятся, только если дела пойдут плохо. В сфере же организованных отношений эти отношения создает организатор, и вряд ли можно будет ожидать здесь удовлетворительных результатов, если не строить их на базе знания, морального чувства как социально осознанные. Психологический и моральный кризис нашего времени в большей степени объясняется тем, что промышленная рево­люция создала свою новую организацию очень быстро и у нее не было времени осознать психологическое и моральное зна­чение происходящих изменений. Социологи уже давно знают, что если существует разрыв между принципами организации и психологическими потребностями индивида и если институтам не удается заручиться поддержкой людей, в них работающих, то чувства людей ожесточаются и возникает общее чувство неудовлетворенности, мешающее конструктивному развитию.

В области крупной организации труднее найти один пример, иллюстрирующий проблему. Эта трудность вытекает из того факта, что в мире организованных отношений, более чем в других областях, новая этика не ограничивается какой-либо одной фазой всего социального процесса, а пронизыва­ет всю модель, координирующую вклад участвующих в ней индивидов. Здесь никто не ищет добродетели в изоляции, все вытекает из нового духа, которому подчиняется организация фабрик, школ и сферы обслуживания. Поэтому вместо того чтобы приводить в качестве примера какой-то единичный опыт или поднимать отдельную проблему моральной казуис­тики, я лучше попытаюсь показать зависимость различных моральных вопросов на современном предприятии друг от друга, от характера и духа организации в целом.

Будущее развитие этих областей частично зависит от объективного характера организованных отношений на пред­приятии,т. е. от тех потребностей, которые они должны удов­летворять, и частично от многообещающих тенденций нового времени, которые по-новому пытаются удовлетворить эти потребности. В отношении последних тенденций христианам придется решать, насколько они соответствуют глубинному опыту, называемому нами христианским. Что касается первых, то мы лишь можем оценить переоценки в сфере организован­ных отношений, например на фабрике, если нам удастся по­нять основные потребности, которые пытается удовлетворить новая этика. Эти основные потребности имеют двоякий харак­тер: 1)они должны гарантировать объективный и эффектив­ный рабочий порядок; 2) они должны удовлетворять психоло­гическим потребностям индивида81.

[559]

В качестве эксперимента я попытаюсь перечислить не­которые потребности, которые должна учесть любая этика организованных отношений, к примеру на фабрике. Любое организованное отношение имеет: 1) свои санкции - начиная от телесных наказаний и кончая штрафами, моральным осуждением и т. д.; 2) свою дисциплину - расписание, устоявшиеся привычки, связанные с работой, и т. д.; 3) кодекс поведения - по отноше­нию к коллегам, руководству и т. д.; 4) распределение ответ­ственности - индивидуальной и коллективной; 5) стимулирова­ние труда и вознаграждения - премии, наслаждение техническим мастерством, желание получить признание и т. д.; 6) интел­лектуальную оценку цели труда, более или менее соответствую­щую нашей социальной системе; 7) социальный престиж труда;

8) социальную иерархию внутри предприятия и т. д.

Все это определенные этапы в системе оценок, и лю­бая попытка переоценки должна подробно рассмотреть каж­дый из этих этапов. Они должны удовлетворять потребность коллективной эффективности, а также принести моральное и психологическое удовлетворение тем, кто занят этой работой.

Важно отметить, что как коллективная эффективность, так и психологическое удовлетворение может быть обеспече­но с помощью различных систем, и переход от одной этики к другой состоит в переходе от одной технологии социального удовлетворения и этических оценок к другой (трансформации социальной технологии и ее ценностных аспектов)82.

Именно здесь появляется проблема Нового Духа. Мы не можем создать его. Только если этот новый дух уже имеется, мы можем усилить в нем нужные нам тенденции. Я могу лишь экспериментально поставить мой личный диагноз новым тенденциям, которые уместны с нашей точки зрения. Это, с одной стороны, тенденция к авторитарности, пронизы­вающая все наши организованные отношения. Существует также тенденция внесения в сферу труда военной модели приказа и слепого повиновения. С другой стороны, часто дей­ствуют сильные скрытые тенденции, антифашистские, анти­коммунистические и антикапиталистические, представляющие собой совершенно новые устремления мужчин и женщин. Они пока еще не образуют новой последовательной системы, од­нако возникают то там, то здесь под революционизирующим влиянием войны и независимо от политической организации общества.

1. Происходит общая переоценка, возникшая в эконо­мической организации и направленная от чисто финансовых расчетов к мышлению в рамках «органического благосостоя­ния»83. Раскин выразил эту тенденцию в следующих словах:

«Нет богатства, есть жизнь». Сама война вынудила нас отбросить денежные расчеты и рассматривать в качестве

[560]

истинного богатства природные и людские ресурсы. Расчеты отдельных расходов (например, сколько фирма тратит на выплату заработной платы) постепенно заменяются расчета­ми «социальных расходов» (например, во сколько обществу обходится безработица в целом).

2. Параллельно этому в сфере трудового стимулиро­вания наблюдается тенденция перехода от чисто финансово­го вознаграждения к стимулу Служения. Этому соответствует растущее желание в признании и самореализации в труде, а также потребность в более целеустремленном труде.

3. Что касается основных психологических потребнос­тей, то наблюдается тенденция перехода от мира, в котором господствовали либо преувеличенное стремление рантье к безопасности, либо авантюризм предпринимателя и спеку­лянта, к интегральному подходу, в котором общая безопас­ность в отношении обеспечения основных потребностей со­единяется с коллективным предпринимательством в социаль­ной и культурной сферах.

4. Наблюдается также переход от понятия свободы, воплощающего финансовые капиталовложения и спекуляции, к формам этого понятия, требующим творчества и в других жизненных сферах. Так, кампания по расчистке трущоб, со­здание поселений и обеспечение прогресса в образовании требуют не меньше инициативы и изобретательности, чем создание независимых экономических предприятий.

5. И наконец, существует тенденция к истинной демок­ратии, возникающая из неудовлетворенности бесконечно малым вкладом, гарантируемым всеобщим избирательным правом, в демократию, которая посредством осторожной де­централизации функций наделяет всех членов общества творческой социальной миссией. Такая истинная демократи­зация требует, чтобы каждый получал настоящее образова­ние, которое не стремилось бы прежде всего удовлетворять потребности в социальном отличии, а позволяло бы нам адекватно понять модель той жизни, в которой мы живем и действуем.

Эти тенденции частично перекрывают друг друга, час­тично противоречат другим существующим в данной системе тенденциям. Они слишком демократичны, чтобы развиваться соответствующим образом в тоталитарных системах; они слишком далеко выходят за рамки кругозора экономического человека прошлой эры, для того чтобы полностью раскрыться в рамках неплановой демократии.

При существующих обстоятельствах эти тенденции не обязательно пробьют себе дорогу, однако это здоровые тен­денции, возникающие и действующие не на поверхности, а в недрах общества: и те, кто стремится к планированию ради

[561]

свободы, должны сделать все, что в их силах, для усиления этих тенденций. Существует реальная возможность того, что после войны борьба между антагонистическими догматичес­кими системами закончится и появится желание развивать возможности, которые в настоящее время можно назвать скрытыми тенденциями третьего пути.

Я сознаю тот факт, что увлечение гуманистическим ас­пектом организованных отношений на фабриках, на государ­ственной гражданской службе и в других местах без реоргани­зации основ экономической структуры может быть неправиль­но использовано теми, кто хочет изменить лишь поверхност­ные человеческие отношения и игнорирует структурную реор­ганизацию общества. Единственное средство против такой ошибки - социальное осознание. Точно так же как в длитель­ной перспективе невозможно гуманизировать досуг и фабрич­ные отношения в рамках диктатуры, где модель команды и послушания распространяется на все отношения, так и не­возможно гуманизировать фабричные отношения, пока осно­вой расчетов остается эффективность, выраженная денежной прибылью вместо социального благосостояния.

 

Примечания

1 Позволять действовать, позволять идти своим ходом (стихийное приспособление), (франц.) - Прим. ред.

В этой книге термины «laissez-faire» и «либерализм» используются в качестве идеальных типов, т. е. термин не обозначает точно реальность такой, как она есть или была, а сознательно подчеркивает определен­ные черты, соответствующие целям изложения и господствующим в нем оценкам. Без выделения таких идеальных типов, необходимых для понимания противоречий, было бы невозможно доказать свою точку зрения в политической дискуссии.

С другой стороны, справедливость по отношению к источнику, из ко­торого мы черпаем средства нашего существования, будет восстанов­лена, если мы напомним читателю, что либерализм ни в своей филосо­фии, ни на практике никогда полностью не соответствовал тому, что может быть названо чистым laissez-faire, т. е. верой в то, что самоприс­пособление как в экономической области, так и в других сферах соци­альной деятельности стихийно ведет к равновесию. Классический анг­лийский либерализм никогда не требовал полного отсутствия контроля.

Тем не менее, после того как сделаны эти оговорки, остается верным то, что идеология laissez-faire ориентирована на нечто вроде стихийного самоприспособления и в своей преувеличенной форме частично несет

[562]

ответственность за распад общественного контроля на последних фа­зах капиталистической демократии, когда развивалось не равновесие, а кризис и монополии.

См. мою книгу «Man and Society in an Age of Reconstruction: Studies in Modern Social Structure (3rd ed., London, 1942), особенно m.V. Данная глава представляет собой краткий пересказ и дальнейшее развитие мыслей, выс­казанных в этой книге, где читатель может найти более подробное исследо­вание многих указанных здесь проблем. Более того, автор работает над книгой «Суть демократического планирования», в которой более системати­чески будут исследованы различные аспекты планирования.

Е. Durkheim. On the Division of Labour in Society (transl. by Simpson:

New York, 1933).

Понятие ценности, лежащее в основе настоящей дискуссии, умыш­ленно является односторонним. Оно представляет собой социологичес­кий функциональный подход. Оно не исключает, однако, других подхо­дов, а оставляет для них место. Среди прочего мы имеем дело не с различиями, относящимися к внутренним качествам различных ценнос­тей, а с социальной функцией, которую они выполняют. Рекомендуется, однако, не начинать дискуссию на высшем уровне, а рассмотреть лишь ее простейшие аспекты.

Читатель, очевидно, заметит, что в главах II и V настоящей книги ав­тор применяет функциональный подход, а в последней, главе VII, иногда выходит за рамки этого подхода и вводит в анализ внутреннюю каче­ственную оценку ценностей.

5 См.: С.Н. Cooley. Social Organisation: A Study of the Larger Mind (New York, 1909).

6 R.H. Tawney, The Acquisitive Society (London, 1921). К данному пара­графу имеет также отношение работа: L.L. Bernard. Conflict between Primary Group Attitudes and Derivative Group Ideals in Modem Society, American Journal of Sociology, vol. 41.

7 Чикагская комиссия по расовым отношениям, The Negro in Chicago:

A Study of Race Relation and a Race Riot (Chicago, 1922). Дополнительная литература

К. Young, «Primitive Social Norms in Present-Day Education», in Social Forces, June, 5, 1927.

W.I. Thomas, «Persistence of Primary Group Norms in Modern Education», in Contribution of Modern Science to Education.

Th. Veblen, «Christian Morals and the Competitive System», in International Journal of Ethics, vol 20,1910.

Th. Veblen, «Cultural Incidence of the Machine Process», in his Theory of Business Enterprise.

F. Knight, «Religion and Ethics in Modem Civilization», in The Journal of Liberal Religion, voh III, № 1.

R.A. Woods, «The Neighbourhood in Social Reconstruction», in Publications of the American Sociological Society, vol. viii., 1913.

См. C. Luetkens, Die deutsche Jugendbewegung: Ein soziologischer Versuch (Frankfurt a. M., 1925).

8 E.Y. Hartshorne, German Youth and the Nazi Dream of Victory (New York and Toronto, 1941).

Для обсуждения социологии подростков важны статьи Е.В. Reuter, M. Mead, R.G. Foster и др., посвященные социологическому исследова­нию подростков в American Journal of Sociology, July, 1936. См. также M. Mead, Coming of Age in Samoa (New York, 1928); С.В. Zachry and M.C. Lighty, «Report on the Study of Adolescence of the Commission on Secondary School Curriculum», Emotion and Conduct in Adolescence (New

[563]

York, 1940); P. bios, The Adolescent Personality (New York); H.P. Rainey (ed.), How Fares American Youth? (Washington, D.C.); F. Redl, «Emotion and Group Leadership» in Psychiatry, 1942; E. De A. Partridge, Leadership among Adolescent Boys (Bureau of Publications, Teachers Gollege, Columbia University, New York, 1934). Особый интерес представляют публикации Американского совета по образованию подростков-негров:

J. Dollard and A. Davies, Children of Bondage; C.S. Johnson and F. Frazer, Negro Youth at the Gross-roads; W.L. Warner, et at., Class and the Color Barrier; а также резюме этих исследований у E.L. Sutherland, Class, Color and Personality,

Из английской литературы см. А.Е. Morgan, The Needs of Youth (London, 1939); «The Young Adult In Wales», Report of the South Wales Council of Social Service, Cardiff; J.M. Brew, In The Service of Youth (London, 1943); P. Jephcott, Girls Growing Up (London, 1943).

и В процессе восхождения нацистской партии эта типичная позиция подростков была усилена позицией аутсайдеров, в которую были загна­ны почти все классы населения Германии сначала инфляцией, а затем экономическим кризисом 1929 г. Это одна из причин преобладания в нацистской партии молодежных групп, а также групп, которые больше других пострадали от депрессии и не видели для себя будущего при старой системе. (См. Hans Gerth, «The Nazi Party: Its Leadership and Composition», in American Journal of Sociology, January 1941). Вот некото­рые статистические примеры: а) Преобладание молодежи в партии Гит­лера (по книге Герта, с.530):

Возрастной состав в процентах от общего населения в 1931, 1932 и 1935 гг. по сравнению с возрастным составом социал-демократической партии в 1931 г. и общего населения старше 18 лет в 1933 г. (исключая Саар, Австрию и Судеты).

Возрастные группы

 

Национал-социалисти­ческая партия

 

Социал-демокра­тическая партия

 

Общее население

 

годы

 

1931

 

1932

 

1933

 

1931

 

1933

 

18-30

 

37,6

 

42,2

 

35,4

 

19,3

 

31,1

 

31-40

 

27,9

 

27,8

 

27,9

 

27,4

 

22,0

 

41-50

 

19,6

 

17,1

 

20,8

 

26,5

 

17,1

 

после 50

 

14,9

 

12,9

 

15,9

 

26,8

 

29,8

 

 

Из 11160 учителей, работающих на неоплачиваемых должностях в Гитлеровской молодежной организации на 1 октября 1937 г., люди стар­ше 40 лет составляли 15,8%, от 30 до 40 лет - 40,5%, моложе 30 лет -4.2% (Frankfurter Zeitung, August 3,1938).

б) Распределение членов нацистской партии по профессиональным группам в 1933 и 1935 гг. (по Герту с.527)

Профессиональная группа

 

Члены партии

 

Общее количество занятых*

 

годы

 

1933

 

1935

 

1933

 

1935

 

Люди физического труда

 

31,5

 

32,1

 

46,3

 

38,5

 

Чиновники с белыми воротничками

 

21,1

 

20,6

 

12,5

 

12,5

 

Независимые*

 

17,6

 

20,2

 

9,6

 

9.6

 

Служащие

 

6,7

 

13,0

 

4,6

 

4,6

 

Крестьяне

 

12,6

 

10,7

 

21,1

 

28,9

 

Прочие"

 

10,5

 

3,4

 

5,9

 

5,9

 

 

* Сельскохозяйственные рабочие, работающие по найму и вошедшие в третьей колонке в разряд «людей физического труда», в четвертой колонке отнесены к «крестьянам», так что в разряд людей физического

[564]

труда попали только занятые в несельскохозяйственной сфере, т. е. преимущественно городские жители.

+ Искусные ремесленники, профессионалы, купцы и т. д., за исклю­чением независимых крестьян.

++ Домашняя прислуга и несельскохозяйственные работники по дому. Вторая и третья группы, в которых высок Процент членов нацистской партии, состоит из людей, сильнее всего пострадавших от инфляции и опустившихся по социальной лестнице. И хотя первая группа людей физического труда - городской пролетариат, и пятая группа - крестьян -также сильно пострадали от экономической депрессии, у них не возник­ла социальная озлобленность и их позиция аутсайдеров была с психо­логической точки зрения иной.

12 Речь идет о второй мировой войне. - Прим. ред.

13 по желанию (лат}. - Прим. пер.

14 Тем временем был опубликован Атлантический устав и появилась большая готовность обсуждать проблемы восстановления на уровне общих абстракций или конкретных механизмов. Однако остается фактом отсутствие динамических идей и творческого видения, которые одни только способны интегрировать общество и организовать совместную деятельность.

15 дух (франц.}. - Прим. пер.

16 После того как это было написано, в Великобритании была создана На­циональная молодежная служба. Посмотрим, как она будет действовать.

17 унификация: присоединение к господствующим взглядам (в фаши­стской Германии) (нем.). -Прим. пер.

18 См. описание жизни в нацистском рабочем лагере для девочек в работе Hartshorne E.Y., German Youth and the Nazi Dream of Victory, New York and Toronto, 1941, p.20 ff.

Дополнительная литература по теме

Klaus Mehnert, Youth in Soviet Russia (перев. М. Davidsohn: London, 1933)

H. Spaull, The Youth of Russia (London, 1933)

G.F. Kneller, The Education Philosophy of National Socialism, published for the Department of Education in Yale University (Yale and London, 1941) (with extensive bibliography)

A. Thorburn, «Psychological and Other Aspects of Recent Trends in German Education», in British Journal of Educational Psychology, vols. V -VI., 1934-36.

Betty and Ernest K. Lindley, The New Deal for Youth (New York, 1939).

«Youth Education To-day», in Sixteenth Yearbook of the American Association of School Administrators, National Association (Washington, 1938).

American Youth Commission, A Program of Action for American Youth (Washington, 1939).

R. Schairer, «What English War Education teaches the World», in The Journal of Education and Sociology (New York, October, 1941).

19 В качестве дополнения к тому, что было сказано в тексте, я упомяну не­которые из моих публикаций, посвященные назначению и форме социологии.

К. Mannheim, Die Gegenwartsaufgaben der Soziologie (The Task of Sociology in the Present Situation). Вступительная лекция при открытии конференции преподавателей социологии в германских университетах, проходившей во Франкфурте на Майне в феврале 1932 г. (опубликована только в Германии, Тюбинген, 1932).

К. Mannheim, «The Place of Sociology», in The Social Sciences: Their Relations in Theory and in Teaching (London; Le Play House Press, 35 Gordon Square, 1936).

[565]

К. Mannheim, «Adult Education and the Social Sciences», in Tutors' Bulletin of Adult Education, Second Series, No. 20 (February 1938). K.Mannheim, «German Sociology, 1918 - 33», in Politica (February 1934). См. также M. Ginsberg, «The Place of Sociology»; A.M. Carr-Saunders, «The Place of Sociology»; Т.Н. Marshall, «Report on the Teaching of the Social Sciences», in The Social Sciences: Their Relations in Theory and in. Teaching (London, 1936).

C.A. Beard, «A Charter for the Social Scinces (Report of the Commission on the Social Studies)», in American Historical Association (New York, 1932);

L.C. Marshall and R.M. Goetz, «Curriculum - Making in the Social Studies -A Social Process Approach (Report of the Commission on the Social Studies)», in American Historical Association, Part XIII (New York, 1936);

E. Horn, «Methods of Instruction in the Social Studies (Report of the Commission on the Social Studies)», in American Historical Association, Part XV (New York, 1937); The Social Studies in General Education, Report of the Committee on the Function of the Social Studies in General Education for the Commission of Secondary School Curriculum (New York and London, 1938);

Frederick William Roman, La Place de la Sociologie dans L'Education aux Etats-Unis (Paris, 1923); A. Walther, Sozilogie und Sozialwissenschaften in Amerika (Karlsruhe, 1927); F.B. Karpf, American Social Psychology: Its Origins, Development and European Background (New York, 1932).

Дополнительная литература

A. Flexner, Universities, American, English, German (Oxford, 1930). R.M. Hutchins, The Higher Learning in America (New Haven). N. Foerster, The American State University.

A.M. Carr-Saunders, «The Function of Universities in the Modern World», in Sociological Review, vol 32, 1940. A. Lowe, The Universities in Transformation (London, 1940). F. Clarke, Essays in the Politics of Education (London, 1923). F.CIarke, Education and Social Ghange: An English Interpretation (London, 1940).

F. Clarke, «The Social Function of Secondary Education», in Sociological Review, 1941.

Sir Richard Livingstone, The Future in Education (Cambridge, 1941). Sir Richard Livingstone, Education for a World Adrift (Cambridge, 1943). A.G. Stead, The Education of a Community - today and tomorrow (London, 1942).

H.C. Dent, A New Order in English Education (London, 1942). H.M. Burton, The Education of the Countryman, International Library of Sociology and Social Reconstruction (London, 1943). M. Reeves and J.Drewett, What is Christian Education? (London, 1942). F.H. Knight, «Theology and Education», in American Journal of Sociology, 1938. M.W. Kotschnig, Unemployment in the Learned Professions (Oxford, 1937). John Dewey, School and Society (Chicago, 1910). John Dewey Democracy and Education (New York, 1914). W.H. Kilpatrick, Education for a Changing Civilization (New York, 1931). I.L. Kandel, Competing Theories of Education (New York, 1938). C.A. Beard, The Unique Function of Education in American Democracy, prepared for the Educational Policies Commission of the National Education Association, 1937

J.V. Nef, United States and the Future of Civilization. J.H. Newlon, Education for Democracy in Our Time (New York, 1940)..

[566]

R. Ulich, Fundamentals of Democratic Education (New York, 1940). A.N. Whitehead, The Aims of Education and other Essays (New York, 1929).

См. также мою работу «The Sociology of Human Valuations: The Psychological and Sociological Approach», in Further Papers on the Social Sciences: Their Relations in Theory and in Teaching, edited by J.T.Dugdale (London: Le Play House Press, 35 Gordon Square, 1935).

Унификация, приобщение к господствующей идеологии (нем.) (в фашисткой Германии).

Я умышленно даю гибкое определение термину «приспособле­ние», оставляющее место для более тщательного анализа смысла этого слова. Приспособление вовсе не обязательно означает механическое приспособление, в котором возможен только один ответ на данный сти­мул. И действительно, имеет место прямо противоположный факт. Лю­бое истинное приспособление человека к социальным условиям - это «творческое приспособление», в котором «весь организм» соотносится со «всем окружением». Творческое приспособление поэтому постоянно освобождает новую энергию; это процесс «дать - взять» между перво­начальными условиями и человеком; это прогрессивный опыт. Кроме этого, см. по данной теме М.Р. Follett Creative Experience (London and New York, 1924).

23

W.I. Thomas and F. Znaniecky, The Polish Peasant in Europe and America (New York, 1927), 2 Vols., особенно pp. 87-106.

Jessie Taft, The Dynamics of Therapy in a Controlled Relationship, ch.ii, «Thirty-one Contacts with a Seven-Year-Old Boy» (New York, 1933). См. также J. Dollard, Criteria for the Life History (опубликовано для Института Гуманитарных отношений Yale University Press, New Haven, 1935); см. осо­бенно pp. 76 f. 25 Karen Homey, The Neurotic Personality of Our Time (London, 1937).

96

M.W. Wuiff, «Widerstand des Ich-ldeals und Realitatsanpassung», in Internationale Zeitschriftfur Psychoanalyse, vol. 12, 1926.

Исследование этих норм, которые удовлетворяют потребности подсознательного в сознании, только начинается и поэтому невозможно сформулировать ни позитивные, ни негативные правила или связи, Однако признание существования потребностей подсознательного не­обходимо подчеркнуть для того, чтобы избежать претенциозного подхо­да, возомнившего о себе, что он может вмешиваться во что угодно. Есть, конечно, что-то общее между слепым традиционализмом, для которого все старое священно, даже если его вредные последствия весьма очевидны, и тем видом утилитаризма, который рассматривает работу социального философа как своего рода инженерное искусство, основанное на ограниченном понятии эффективности. В противополож­ность этому есть форма рационализма, которая не уклоняется от ис­пользования разума, но связывает его с чувством творческой эволюции. Этот рационализм постоянно отдает себе отчет в том, что существуют силы и импульсы, которые до сих пор оставались незамеченными, так как они появляются лишь в связи с динамическими изменениями. Ис­следование норм, удовлетворяющих подсознательные потребности, позднее предпринимается еще раз; см. р. 180 ss, 183-184, 185-191, 194-195.

28 R.G. Foster, «Sociological Research in Adolescence», in American Journal of Sociology, 1936.

Louis Wender, «The Dynamics of Group Psychotherapy and its Application» (прочитано в Нью-йоркском неврологическом обществе 2 апреля 1935 г.) in The Journal of Nervous and Mental Disease, vol. 84, July-December 1936.

[567]

30 F.M. Thrasher, The Gang: A Study of 1313 Gangs in Chicago, 2nd ed. (Chicago, 1936); J.A. Puffer, The Boy and his Gang (Boston, 1912).

31 A. Aichhorn, «Die Obertragung», in Zeitschrift fur psychoanalytische Padagogik, vol. 10,1936. См. также его работу Wayward Youth (New York, 1935, нем. изд. 1925); Е. Heath, The Approach to the Parent (New York, 1933); K.Moore, «A Specialized Method in the Treatment of Parents in a Child Guidance Clinic», in Psychoanalytic Review, vol. 21.

32 См. по этой проблеме также мою работу «Ideology and Utopia: An Introduction to the Sociology of Knowledge, 2м ed. (London and New York, 1939). См. также A.M. Kornhauser, «Analysis of 'Class' Structure of Contemporary American Society - Psychological Bases of Class Divisions», in  G.W.Hartmann  and  T.Newcomb  (editors),  Industrial  Conflict:

A Psychological Interpretation (New York, 1939).

33 P.Shilder, «The Analysis of Ideologies as a Psycho-therapeutic Method especially in Group Treatment», in American Journal of Psychiatry, vol. 93, No.3, November 1936.

34 В отношении идеологий, касающихся достижения успеха в жизни, см. G. Ichheiser, Die Kritik des Erfolges (Leipzig, 1930).

35 P. Schilder, «The Analysis of Ideologies as a Psycho-therapeutic Method especially in Group Treatment», in American Journal of Psychiatry, vol. 93, no. 3, November 1936. Выше в характеристике целей и методов Вендора и Шилдера я следовал их аргументации и останавливался на тех положениях, с которыми был согласен сам. Это означает, что осо­бое значение придается механизмам, которые доступны психоаналити­ческому подходу. Кроме этого, идеологии и утопии коренятся в группо­вых интересах и потребностях, тесно связанных с давлением, которое испытывают эти группы. Поэтому удаление этих идеологий или утопий дело не только психологического анализа, а вопрос изменения социаль­ной и экономической позиции. Тем не менее, ни чисто психологическое, ни чисто экономическое и социальное приспособление не может быть эффективным, если они изолированны. Интересный анализ был пред­принят недавно: Е. Fromm, The Fear of Freedom, The International Library of Sociology and Social Reconstruction (London, 1942).

36 J. Ortega у Gasset, The Revolt of the Masses (London, 1932);

Е. Lederer, State of the Masses (New York, 1940).

3 Полный отчет и ценную библиографию по этим экспериментам можно найти в статье J.F. Dashiell, «Experimental Studies of the Influence of Social Situations on the Behaviour of Human Adults», in C. Murchison, A Handbook of Social Psychology, partvi. (Worcester, Mass., 1935).

38 См. W.O. During, Psychologie der Schulklasse: Eine empirische Untersuchung (A.W. Zuckfeldt Verlag,  1927); A. Kruckenberg,  «Die Schulklasse als Lebensform», in Zeitschrift fur padag. Psychologie und experimentelle Padagogik, vol. 25, 1924; A. Kruckenberg, Die Schulklasse (Leipzig, 1926); N.M. Campbell, The Elementary School Teacher's Treatment of Classroom Problems (Bureau of Publications, Teachers College, Columbia University, New York, 1935); Е. Hanfmann, «Social Structure of a Group of Kindergarten Children, American Journal of Ortopsychiatry, 1935,5,407-410.

39 Трудовая школа (нем.). - Прим. пер.

Н. Gaudig, «Freie geistige Schularbeit in Theorie und Praxis», Im Auftrag der Zentralstelle fUr Erziehung und Unterricht (Berlin, 1922); 0. Scheibner, «Der Arbeitsvorgang in technischer, psychologischer und padagogischer Verfassung», в том же выпуске. По проблеме «трудотерапии» и ее при­менении в этой стране см. также A. Meyer, Philosophy of Occupational Therapy, vol.i. (1924).

[568]

40 cm.m.y. Reaney, The Psychology of the Organized Group Game, with Special Reference to its Place in the Play-System and its Educational Value, Thesis. London. The British Journal of Psychology Monograph Supplements, № 4, 1916; H.C. Lehman and P.A. Witty, «The Psychology of Play Activities (New York, 1927); E. Liss, «Play Techniques in Child Analysis», in American Journal of Ortopsychiatry. vol. 6, January 1936; S.H. Britt and S.Q.Janus, «Towards a Social Psychology of Play», Journal of Social Psychology, 1941.

41 См. Reaney, op.cit.

42 F.H. Allport, Institutional Behaviour (Chapel Hill, 1933).

43 cm.f.c. Bartlett, «Group Organization and Social Behaviour», in International Journal of Ethics, vol. 35, 1924 - 25; R.E. Park, «Human Nature and Collective Behaviour», in American Journal of Sociololgy, vol. 32;

G.L. Coyle, Social Process in Organized Groups, in Contemporary Society Series, ed. by Mac Iver; C.R. Rogers, «The Intelligent Use of Clubs, Groups and Camps», in his The Clinical Treatment of the Problem Child (Boston, New York., etc., 1939); E.B. South, «Some Psychological Aspects of Committee Work», in Journal of Applied Psychology, 1927, vol.ii. 348-368, 437-464;

H.L. Hollingworth, The Psychology of the Audience (New York, 1935);

W.R. Smith, «Social Education in School Through Group Activities», in Publications of the American Sociological Society, vol. 13, 1918;

S.R. Slavson, Creative Group Education (New York, 1937); W.H. Kilpatrick, Group Education for a Democracy (New York, 1941).

44 В. Bosch, «Massenfuhrer, Gruppenfuhrer», in Zeitschrift fur pa-dagogische Psychologie, vol. 30 (6), 1929; H.W.Busch, Leadership or Group Work, chap.v., «Types of Group-Leadership» (New York, 1934);

E. A. Partridge, Leadership among Adolescent Boys (New York, 1934).

45 Война предоставляет поле для исследования воздействия на соз­нание человека групповой интеграции и дезинтеграции. Наиболее цен­ные результаты могла бы дать хорошо организованная работа специальной группы по наблюдению за происходящими на наших глазах изменения­ми. Интересный симпозиум по этой проблеме был организован Меди­цинской секцией Британского психологического общества, на котором с докладами выступили Бейнс, Глоувер, Манхейм. См. мою работу «Changes in Our Psychic Economy Caused by the War», in Internationale Zeitschrift for Psychoanalyse und Imago, vol. 25, London, 1940.

См. также German Psychological Warfare, Survey and Bibliography, ed. by L. Farago and L.F. Grittier, published by the New York Committee for National Morale, 1941, а также статьи по вопросам «морали» в The American Journal of Sociology, vol.xlvii, No 3, November 1941, и в The Journal of Educational Sociology, vol. 15, No. 7,1942, March.

46 Юношеское туристическое движение в Германии до первой миро­вой войны (нем.).-Прим. пер.

47 Эта глава была написана для группы друзей, христианских мысли­телей. За исключением некоторых изменений вся аргументация остав­лена в первоначальной форме и служит своей первоначальной цели -стимулированию мысли и вовсе не претендует на окончательное реше­ние поднимаемых в ней проблем.

Эта группа, в которую входили теологи, священники, преподаватели, государственные служащие и писатели, собиралась четырежды в год на конец недели, с тем чтобы осознать происходящие в обществе измене­ния в их отношении к христианству. Несколько лет назад автор был приглашен как социолог стать членом этой группы и лишь в этом каче­стве написал настоящие размышления. Вопрос, поставленный перед социологом, может касаться только отношений общества к религии и функций религии в обществе, рассматривающем религию как один из духовных феноменов социального процесса. Социологический подход,

[569]

какими бы ни были его результаты, не может судить о внутренних цен­ностях христианства и христианской этики.

Автор выражает свою благодарность всем членам группы, которые помогли ему в формулировке проблем.

48 См. гл II данной книги.

49 Max Weber, The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism (transl. by T.Parsons: London, 1930).

Имеется в виду «Summa theologiae», основной труд средневеково­го философа и теолога Фомы Аквинского.

51 Этика мировоззрения (нем.). - Прим. пер.

52 См. Max Weber, «Politik als Beruf» (переизд. в его Gesammelte Politische Schriften, Munchen, 1921, S. 441 ff.).

53 Этика ответственности (нем.). - Прим. пер.

54 Стремление, усилие [франц.]. -Прим. пер.

55 В моей ideology and Utopia: An Introduction to the Sociology of Knowledge (London and New York, 2nd, ed., 1939) я попытался показать самоочевидные основания различных подходов к истории и политике. См. особенно гл. "Prospects of Scientific Politics".

56 См. Max Weber, The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism. (London,1930).

57 Петенизм (Петен - французский маршал, капитулировавший перед Германией). -Прим. пер.

58 Режим избранных (франц.). - Прим. пер.

59 Alfred Weber, "Prinzipielles zur Kultursoziologie", in Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, vol. 47.

60 Сила инерции (лат.).-Прим. пер.

61 Парадигма: образец, пример (Оксфордский словарь английского языка) «Парадигматический опыт» в нашем контексте означает тот ре­шающий основной опыт, который должен раскрывать смысл жизни в целом. Этот опыт так глубоко запечатлевается в нашем сознании, что созда­ет своего рода шаблон, в который вливается весь наш остальной опыт.

62 Естественном праве (лат.). - Прим. пер.

63 Мировоззрение (нем.).-Прим. пер.

64 В этом смысле приспособление отсутствует тогда, когда поведе­ние не соотносится с ситуацией, если оно не пытается решить конфлик­ты, создаваемые окружающей средой. Но именно это как раз и происхо­дит, если человек находится в плену ортодоксальности и действует в соответствии с установленной моделью независимо от изменений, про­исходящих вокруг него. Конечно, реакция ухода или уклонения от чего-либо может быть формой адекватного приспособления, пока она пред­ставляет собой приспособление, основанное на том, что по-немецки называется Auseinandersetzung (критическое рассмотрение, спор, поле­мика, дискуссия, стычка). Можно перефразировать удачное замечание современного писателя: «Даже голуби на Трафальгарской площади приспосабливаются к находящейся на ней Национальной галерее», однако вопрос состоит в том, адекватно ли это приспособление и соот­ветствует ли оно реальной цели данного предмета.

65 Значение этой проблемы еще не исследовано. Я попытался сде­лать это на р. 79-86 в оригинале настоящей книги.

66 Якоб Буркхардт говорил об «исконных образах», а К.-Г. Юнг -«архетипах», оба они использовали понятие, введенное Св.Августином (см. C.G. Jung. Two Essays on Analytical Psychology (London, 1928); The Integration of Personality (London, 1940); Psychological Types (London,

[570]

1933). Для нашей цели вовсе не обязательно задавать вопрос о том, были ли эти понятия переданы по наследству через поколения, или же надо ввести гипотезу наличия коллективного бессознательного опыта. (Фрейд признает только существование личного бессознательного опы­та.) Для нас более важно доказать наличие этих понятий в истории на­шего культурного развития, а также проанализировать выполняемую ими социальную функцию и указать на брешь, которая появится в слу­чае их исчезновения.

Фредерик Уинслоу Тейлор (1856-1915) - американский инженер и исследователь, разработал теорию организации и стандартизации труда на основе принципа материальной заинтересованности.

68 Лейтмотив (нем.). -Прим. пер.

89 Новое (лат.}. - Прим. пер.

Разум, рассудок, зд.рационализм (лат.}. -Прим. пер.

71 Кому это выгодно (лат.).-Прим. пер.

72 Первичными группами в терминологии Кули являются семья, со­седи и деревенская община. См. р. 17-18 в оригинале настоящей книги.

73 Преимущественно, прежде всего {лат.}.- Прим. пер.

74 См. E.Y. Hartshorne, German Youth and the Nazi Dream (New York and Toronto, 1941).

75 См. р. 119-120 в оригинале настоящей книги.

76 Народ (нем.). -Прим. пер.

77 Сначала живи, потом философствуй (лат.). - Прим. пер.

78 Плыть необходимо, жить не необходимо (лат.). - Прим. пер.

79 Max Weber, op. cit.

80 Другой подход намечен в главе V этой книги, где исследуются экс­перименты группового анализа.

81 См. «The Workers'lncentive in a Planned Society», in Labour Discussion Notes, No. 26 (London, September 1941). Предложения, содер­жащиеся в данной статье, были использованы в данном списке. Даль­нейший вклад в исследование этой проблемы содержится в работах R.G.Valentine, «The Human Element in Production», in American Journal of Sociology, vol. 22, No 4; H.W.Hess, «Human Aspects of Business in the New Consumption Era», in Annals of the American Academy of Political and Social Science, vol. 165. См. также E.Mayo, The Human Problems of an Industrial Civilization (New York, 1933); J.N.Whitehead, Leadership in a Free Society (Cambridge, Mass., 1936).

82 См.соответствующую главу в моей работе Man and Society in an Age of Reconstruction, pp. 265 - 327.

83 JAHobson, Work and Wealth (New York and London, 1914).

[571]